Мне варианты со всякими комиссиями экспертными не нравятся. Вот будет суд, будет обвинитель, будут адвокаты — тогда, если какие-то документы будут вызывать подозрения, и будем назначать экспертные комиссии. Почему Главная военная прокуратура прикрыла это дело? Потому что оно позорнейшее по своей сути. Что сделала Главная военная прокуратура — чтобы просто существовать 14 лет и написать 183 тома?
Выводы комиссии Бурденко отброшены, об этом уже говорили. Выводы геббельсовской комиссии принимаются без разговоров. Вот, тыкая, указываешь на явные проколы — то, что немцы перед капитуляцией уничтожили все доказательства, которые они раскопали в Катынском деле, специально уничтожили, убили председателя комиссии Буца, пытались убить и остальных членов комиссии (скрывались и чехи, и болгарин от этого дела), — это, оказывается, не имеет значения. То, что по комиссии Бурденко все лежит в целости и сохранности, ни один свидетель даже не арестовывался, — не обращаем внимания.
Я пишу об этом с 1995 года. Следствие не обращает внимания на те факты, которые сидящие здесь в зале товарищи выдвигали и показывали, — все игнорируется, принимается на веру только одна версия.
И что в результате получилось? Показания свидетелей по делу — это либо люди уже неадекватны, говорят о том, что никак не проверишь следственным экспериментом (возьмите те же показания Токарева; то, о чем он говорит, следственным экспериментом не проверишь), либо же видно, что людей каким-то образом заставляли или убеждали говорить (это, к примеру, Супруненко, который говорит, что расстрел был по приговору особого совещания).
Теперь по вещественным доказательствам. Куда ты денешься от гильз и от хлопчатобумажного шпагата? Выдумывается дурацкая версия о том, что якобы это закупали специально для расстрела ценных поляков.
Особо следует сказать о вещественных доказательствах, найденных при эксгумации.
Тут, товарищи, надо по-крупному, если на то пошло, смотреть. Под Харьковом раскопали кладбище тюремное, на котором расстреливали уголовных преступников, плюс во время войны там же хоронили немцев, умерших в тифозном лагере военнопленных. Раскопали под Харьковом 169 черепов, по черепам нашли. Копали экскаватором сами поляки, копали вдоль и поперек. Из них 62 черепа с пулевыми ранениями, что допустимо, в тюрьме же расстреливали.
Под селом Медным в Калининской области раскопали 243 черепа, постеснялся даже этот ксендз сказать, сколько же из них было с пулевыми отверстиями, поскольку они все перед ним на столе лежали на фотографиях, 12 штук было, 12 черепов. Смотрите, какие выводы делает следствие из этих 169 черепов, — это, оказывается, захоронение четырех тысяч с лишним поляков и польских офицеров. А в Медном 243 черепа размножились в шесть тысяч польских полицейских.
А кто сказал, что там вообще поляки? Якобы найдены некоторые вещи, но не в могилах найдены, а отдельно, возле могил ямки были, и там эти вещи (ну не нужные там!) закопаны — золотые монеты, всякие вещи и, главное, — газеты за 1940 год. Там уже подошвы не сохранились в могилах, а у них газеты читать можно, понимаете? Вот такие находки.
Казалось бы, где они, эти находки, при деле? Нет, их увезли с собой поляки в Польшу. А что они делали на эксгумации, какой был их процессуальный статус? Они, оказывается, там все раскапывали, находили, теперь вот у них такие вещественные доказательства.
Теперь документальные доказательства. Если выбросить из дела весь информационный мусор, в котором разъясняется, что делали следователи 14 лет, то там останутся доказательства, из которых следует, что поляки весной 1940 года прошли через суд особого совещания.
Поскольку особое совещание в тот момент до октября 1941 года не имело право приговаривать к расстрелу, это подтверждает, доказывает, что поляки не расстреливались, их приговаривали к трем — пяти годам лишения свободы. Армия Крайова уже начала проводить боевые действия. Опасные они стали. Раньше они шатались там по всем базарам в округе, их же до зимы пересчитать не могли, сколько их у нас тут сидит на котловом довольствии. И их осудили, сделали их заключенными и отправили на работы.
И как бельмо на глазу появляется в деле неизвестно откуда неизвестно кем найденный «Пакет № 1» с документами, в котором якобы и находится «вся правда», — поляков расстреляли русские. Уже говорил мой коллега, что представляют собой эти документы. Слезы душат и капают, понимаете, когда смотришь на документ, подписанный Сталиным в 1959 году. Что, Сталин из гроба встал подписать этот документ? Или же письмо Шелепина. Это государственный чиновник с комсомольских лет, партийный государственный чиновник. У них же вырабатывается определенный стиль разговора. И, смотрите, у него в записке написано: «Для советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности». Но Советы — это собственное имя, законодательное — СССР. И это якобы употребляемое председателем КГБ Шелепиным выражение аналогично выражению: «для думских органов все эти дела не представляют никакого интереса». Ну какие такие думские органы? А для поляков это естественно — «Советы вторглись.». То есть они называли нас Советами, понимаете. Письмо Шелепина с таким польским густым акцентом, что вообще-то стыдно становится за наших историков, которые участвовали в фабрикации этих документов.
Что в итоге? Внук Сталина Джугашвили, вы знаете, недавно подал в Басманный суд, где мы с Сергеем Эмильевичем были представителями по Катынскому делу. Рассматривали, опровергали в рамках 152-й статьи ГК как несоответствующее действительности утверждение, что Сталин и Политбюро отдали приказ о расстреле поляков.
Резник был с той стороны, еще адвокаты. Мы указали судье 43 признака фальшивки, и судья скисла. Вывернулась же она следующим образом: сведения о том, что НКВД расстрелял поляков, — это не факты, а мнения журналистов, которые те имеют право высказывать.
Таким образом, на сегодня мы имеем: отказ Главной военной прокуратуры закончить дело тем, чем она должна его закончить, то есть обвинительным заключениям; отказ Конституционного Суда, рассматривавшего все эти документы, признать вину КПСС в убийстве поляков; отказ Басманного суда, рассмотревшего упомянутые документы, признать факт того, что, цитирую, «около 22 тысяч жертв Катынского преступления казнили по решение Политбюро ЦК ВКП(б)». Это судебное опробование этого дела. Поэтому я считаю, что надо обращаться в суд, говорить: вот есть дело, 14 лет работали, давайте рассмотрим его, пусть Верховный Суд создаст специальное присутствие, человека три. Надо соблюсти права человека, то есть страсбургские положения, пригласить поляков в качестве представителей потерпевших, назначить защитников и рассмотреть это дело публично, его нечего бояться, там фальшивка. И более того. Если бы меня (я сам старый чиновник) заставили подписать обвинительное заключение, то я бы его переписал и написал, что расстреляли немцы, потому что так подставляться прокуратуре под уголовную статью — возбуждение уголовного дела против заведомо невиновных — нельзя. Я думаю, что они рискнут. То есть сам факт того, что Дума потребует передать дело в суд, уже приведет к возобновлению следствия.
Габовский СИ., полковник юстиции в отставке, в 1989–1997 гг. работник Главной военной прокуратуры:
— С 1989 по 1997 год я проходил действительную службу в Главной военной прокуратуре — Управлении по надзору за предварительным следствием в КГБ СССР и вопросам реабилитации. Мне пришлось состоять в следственной группе, которая занималась так называемым Катынским делом, очень короткий период — полтора года.
Группа состояла из пяти прокуроров, состав группы периодически менялся. В период моей служебной деятельности в состав группы входили прокуроры Лебедев-Горский, Третецкий, Яблоков и другие.
Действительно, дело о расстреле военнопленных офицеров Польши, а также работников «дефензивы», бывшей контрразведки, полицейских и других лиц, представляющих на тот период общественную опасность для советской власти, расследовалось довольно долго, более 14 лет, что не вызывалось ни актуальностью, ни сложностью, а отвечало той конъюнктуре, которая на тот момент выдвигалась.
Дело действительно расследовалось необъективно, недобросовестно, необоснованно затягивалось. Кроме того, на расследовании дела сказывались политическая обстановка в стране, а также ряд иных событий.
Выступающие правильно обращали внимание на количество расстрелянных польских офицеров и других лиц. Ни у кого не вызывает сомнения факт расстрела, однако есть сомнения в количественном составе и основаниях расстрела.
Моя работа в следственной группе планировалась конкретно, а контроль за работой осуществлял руководитель группы. На первоначальном этапе расследование началось с установления списка расстрелянных военнослужащих. Установление списка велось несколькими путями: Генеральная прокуратура СССР, МИД СССР обратились к руководству Польши, которое по своим каналам представило нам тогда свои списки расстрелянных. Также принимались меры через КГБ СССР установить количество расстрелянных и их списки.
Были запрошены во всех областных управлениях КГБ Украины, в том числе во всех западных областях — Волынской, Львовской, Ивано-Франковской, Тернопольской, Драгопольской, Луцкой, Станиславской — все уголовные дела за 1939–1940 годы. Поступили тысячи дел. Путем осмотра дел устанавливали граждан Польши. Все они были привлечены к уголовной ответственности, среди них были легионеры, полицейские, работники военной разведки и контрразведки. По всем делам были приговоры. Абсолютное большинство лиц по этим делам были расстреляны.
Проводилось много проверок для решения вопроса о реабилитации расстрелянных, но реабилитация не состоялась по разным причинам. Однако я хорошо помню, что когда я был выведен из группы и занимался другими сложными делами, то эти дела у меня запрашивали члены следственной группы «Катынского дела». Я обращал их внимание на то, что фигуранты дел представляли опасность для власти, то есть были врагами, за что и были расстреляны. Расстрел их был произведен в соответствии с решением судебных органов. Так мною были изучены дела на Шембека Яна Адамовича (ст. 58—4, 58-6 УК РСФСР) — бывшего начальника отдела польских граждан в Латвии; Переца Антона Станиславовича (ст. 58—6 УК РСФСР); Бонкевича Винцента Станиславовича (ст. 58—4, 58-6 УК РСФСР) — полковника разведотдела Польского Генштаба; Кальванаса (Кравчунас) Юрия Юрьевича (ст. 58—6 УК РСФСР); Лозовского (Жимерского) Станислава Войцеховича (ст. 58—6 УК РСФСР); Макарчинского Януша Иеронимовича (ст. 58—4,58-6 УК РСФСР) — полковника, начальника 2-го отдела Польского Генштаба и многих других.
Все они были привлечены к уголовной ответственности либо по решению военных трибуналов, либо по постановлению Особого Совещания НКВД СССР и были включены в список расстрелянных военнопленных. Однако я хорошо помню, что один из них — или Шембек, или Макарчинский — в 1941 году был освобожден от уголовной ответственности по решению Особого Совещания НКВД СССР, на что я обращал внимание прокуроров. Возможно, его также включили в списки расстрелянных.
Я запомнил это дело потому, что там красочно была описана вся разведка западных областей нашей Украины, вся связь, вся оперативная работа описана — это учебное пособие для любого начинающего чекиста. В деле были данные на этого полковника разведки и написано: «Освободить 14 или 20 июля 1941 года», то есть этот полковник был освобожден. Но мой коллега, мне неэтично называть его фамилию, он должен прибыть к нам сюда, мне сказал: «Ты не лезь. Это не твое дело, он числится в расстрелянных». Я привел это в качестве примера.
В дальнейшем я не имел контактов с прокурорами следственной группы Катынского дела, так как был переведен в Следственное управление ГВП.
Действительно, дело велось безобразным образом. В 1993 году веяния пошли в одну сторону, потом в другую, и так каждый год. Работники так и дело вели — то нашим, то вашим.
Но в конечном итоге практически весь следственный состав прокуратуры, который занимался этим делом, за свою добросовестную работу весь без исключения (это около пяти — семи человек) был представлен польским правительством к высшим правительственным наградам Польши.
К сожалению, работники военной прокуратуры передавали часть материалов польской стороне, не согласовывая это с руководством — из чисто дружеских таких расположений, но опять-таки как бы идя по курсу политической окраски, как бы чувствуя, угадывая, что нужно. И поляки этим, безусловно, пользовались.
Только по разговорам было известно, что следователи и прокуроры военной прокуратуры, которые участвовали в деле, выезжали на отдых в Польшу, получали там различную оргтехнику, чтобы множить эти документы — служебные, секретные. Они посещали польское посольство, Общество польско-советской дружбы, находились в приятельских отношениях с отдельными чиновниками польского государства.
Илюхин В.И.:
— Спасибо. Владислав Николаевич, вы что-то хотели сказать? Уж ради бога, вы извините, мы первый раз слушаем представителей ГВП. Немножко от регламента отойдем.
Швед В.Н.:
— Прежде всего я хочу выразить восхищение позицией Сергея Ивановича, потому что вы представляете, что такое военные люди. Им дали команду — и под козырек.
Хочу добавить, что в марте 2006 года мы с Сергеем Стрыгиным встречались в Главной военной прокуратуре с генералом юстиции Кондратовым и полковником Шаломаевым, которые конкретно вели и знали Катынское дело. Два часа длился разговор в ритме пинг-понга, но, когда знаешь реальную ситуацию, сразу видно, кто виляет. По крайней мере, в ходе разговора нам удалось установить, что дело было заказным, версия рассматривалась только одна — о безусловной виновности советского довоенного руководства. Временные рамки для следствия были поставлены жесточайшие — рассматривать события в Катыни только марта — мая 1940 года. Спрашиваем: а что же 1941 год? Как с выводами комиссии Бурденко? Ответ: «Это к делу не относится».
Я, честно говоря, не ожидал, что представитель военной прокуратуры выскажется таким образом. Но всегда верил, что в России найдутся люди, которые скажут правду. Поэтому сегодня следует добиваться возобновления объективного следствия, взяв его под контроль.
Илюхин В.И.:
— Владислав Николаевич, забегаете.
Крук В.М., генерал-майор юстиции, помощник заместителя Генерального прокурора — Главного военного прокурора с 1992 по 1999 г.:
— При расследовании каждого дела обязательно должны соблюдаться два принципа — беспристрастность и справедливость, базирующиеся на общепризнанных нормах европейской Конвенции о защите прав и основных свобод человека и гражданина. При этом все доказательства, положенные в основу принимаемого по результатам расследования уголовного дела, должны отвечать требованиям допустимости и относимости. Это значит, что принимаемые доказательства должны иметь непосредственное отношение к предмету доказывания и должны быть получены в установленном уголовно-процессуальным законом порядке. Это истина, не требующая дополнительной аргументации. При этом надо иметь в виду позицию, изложенную Конституционным Судом РФ в Постановлении № 13-П от 24 июня 2004 года при конституционно-правовой оценке норм уголовно-процессуального закона, в соответствии с которой обвинение может быть признано обоснованным только при условии, что все противостоящие ему обстоятельства дела объективно исследованы и опровергнуты стороной обвинения. При этом Конституционный Суд РФ указал, что, осуществляя доказывание, следователь, прокурор обязаны принимать в установленных процессуальных формах все зависящие от них меры к тому, чтобы были получены доказательства, подтверждающие как виновность, так и невиновность лица в совершении инкриминируемого ему преступления. То есть расследование должно быть объективным, полным, всесторонним и непредвзятым.
Так вот, расследование дела, о котором идет речь, не отвечает ни одному из перечисленных выше принципов.
Я хорошо помню пропольский ажиотаж, в обстановке которого начиналось расследование. С первых дней делались глубокомысленные намеки о «верных сведениях» из спецслужб и Администрации президента о расстреле польских офицеров именно сотрудниками НКВД, что уже однозначно указывало на заказной характер инициирования этого расследования.
Из общения с руководителями структур ГВП, имевших отношение к расследованию, было понятно, что поставлена четкая задача — обосновать и найти способ доказать причастность лично Сталина и НКВД к расстрелу польских офицеров, а версию о расстреле поляков немцами вообще не рассматривать. Эту команду четко понимали на всех уровнях и принимали к действию. Ведь не зря следствие поручили именно военной прокуратуре. Время было смутное, публичное поливание грязью советского прошлого приветствовалось и поощрялось, и направление ветра многие быстро улавливали.
Под выполнение этой задачи и осуществлялся соответствующий подбор следственной группы. В аппарате ГВП было немало толковых, профессионально грамотных и морально порядочных следователей. Но ни один из них в следственную группу не вошел. В нее вошли те, в ком были уверены, что они без колебания выполнят поставленную задачу. Кто это был? Их все знают.
У меня сложилось впечатление, и оно впоследствии подтвердилось, что и настоящего прокурорского надзора за расследованием этого дела практически не осуществлялось. Я имею в виду надзор со стороны наших органов прокуратуры. Зато плотный контроль за следованием заранее выбранной версии осуществлялся польской стороной.
О какой независимости и беспристрастности расследования можно говорить, когда все, начиная от писчей бумаги до множительной техники, следственной бригаде поставлялось польской стороной. Не секрет, что ездили в командировки, на отдых под их патронатом. Постоянно ходили в Дом дружбы, в польское посольство, на регулярные фуршеты, руководители группы находились с рядом польских официальных лиц более чем в хороших отношениях. Это объясняет, почему польской стороне, помимо официально переданных документов, масса материалов передавалась неофициально, почему так называемую научно-историческую экспертизу фактически делали польские специалисты, основываясь на своем видении проблемы. Впервые эта экспертиза увидела свет именно в Польше, а не в стране, в которой проводилось расследование.