— Миня, в тачку! Миня, сучка, садись!
Подпрыгнув, Бубусь двумя ногами попытался попасть в лицо Гвасалия, но он рывком откатился в сторону.
— Стоять! — приказал вбежавший в сумрак тоннеля Баскаков. Дуло пистолета взглянуло на Бубуся, на Миню, опять на Бубуся. — Руки, ну!
— Не станет он, слышишь? — пятясь к машине, крикнул Бубусь, поводя вскинутыми в боевой стойке руками. — Не выстрелит… Беги!
Гвасалия уже заходил Бубусю за спину, а Миня быстрым шепотом уверил Баскакова:
— Все, начальник, все… Я — стою. И ни при чем, просто подружка его. Не надо!
Гвасалия сверху вниз быстро охлопал очень крепкое под одеждой тело Бубуся, и тот с кривой улыбкой на девичьем личике позволил ему это, улыбаясь даже тогда, когда из нагрудного кармана извлекли плоский пакетик.
Баскаков забрал у Гвасалия найденное, развернул плотную бумагу. На его ладони лежали два кольца и бесформенный, сплющенный кусочек золота.
— Это не зубное, — медленно произнес Баскаков, поднося зажатый в пальцах желтый металл к нежному лицу с сузившимися от ненависти глазами. — Он эту звезду не придумывал себе, как некоторые, он ее своей и чужой кровью добыл… Слышишь?
— Только не надо меня лечить, мусор. Все равно вас скоро развесим, как в Венгрии вешали… Твари!
Светлые «Жигули» третьей модели стояли с раскрытым капотом на Лесной улице, мужчина в безрукавке замасленными руками менял очередную свечу. Сидящий в салоне Баранов увидел остановившееся наискось через улицу такси, подождал, пока выйдет пассажир, вгляделся. Пассажир вошел в арку дома, такси отъехало, и Баранов сказал в рацию:
— Похожий объект прибыл. Направляется к вам. Как поняли?
— Вас понял, объект прибыл, — ответила рация, — Находитесь в готовности.
Менявший свечу посмотрел на Баранова и быстро сделал несколько оборотов ключом. Накинул провод, вложил ключ в сумку, отер тряпкой руки и захлопнул капот. А потом сел в машину.
Через окно лестничной клетки дома в том же дворе Долгушин и его напарник увидели сутулого молодого человека, проходившего от арки к подъезду. Как раз в этом подъезде была квартира, в которой жил Геннадий Жуков, и Долгушин был уверен, что это именно тот, кого они ждут.
— Он? — спросил напарник.
— Оч-чень похоже, — отозвался Долгушин. — Сообщи «Озону».
Гена поднялся на свой этаж, не сразу попав ключом в скважину, отворил дверь. В прихожей сбросил кроссовки и, не надевая тапочек, в одних носках зашел в кухню. Достал из холодильника бутылочку «Пепси», сдернул крышечку об угол стола, прямо из горлышка звучными глотками отпил половину и с бутылкой в руке побрел в комнату.
Вошел и застыл на пороге.
— Привет, фраерок, — сказал Валёк. Он сидел у окна, портьера была слегка отодвинута, для обзора двора. — Засек клиентов на улице? По твою персону клиенты, я так рассуждаю.
— Какие клиенты… — заикнувшись, протянул Гена. — А ты как… Зачем?
— Так ведь должок за тобой. А я тороплюсь. Придется разобраться.
Баранов и его напарник одновременно увидели «Волгу», показавшуюся в конце улицы. Машина завернула в арку дома, где жил Геннадий Жуков, и остановилась там, не въезжая во двор.
Баскаков включил рацию:
— «Эфир», я «Озон», как слышите? Прием.
— «Озон», слышу вас хорошо, — отозвался Баранов.
— «Эфир», я «Озон», продолжайте наблюдение, — Баскаков отключился и включил рацию снова. — «Космос», я «Озон», доложите обстановку, прием.
— «Озон», я «Космос», — Долгушин смотрел на окно и балкон квартиры в третьем этаже дома напротив, — Объект прибыл на место минут пятнадцать назад…
— Один?
— Один.
— «Космос», слушай меня: продолжать наблюдение, выхожу на место… В случае моего отсутствия через пять минут — выходить на объект самим. Как поняли?
— «Озон», вас понял, продолжать наблюдение, в случае отсутствия через пять минут — выходить самим… «Озон»! Разрешите поддержать ваш выход! — с тревогой попросил Долгушин.
— «Космос», вас понял. Исполняйте приказ! — Баскаков отложил рацию. — Гриша, я пошел. Держи связь с Певцовым, ларевидери…
— Ни пуха, Андрей Сергеевич!
Баскаков прошел до подъезда, держась ближе к стене дома, прыжками через ступеньку поднялся на площадку третьего этажа, около двери перевел дыхание. И нажал кнопку звонка.
Его должно было насторожить то обстоятельство, что Жуков открыл сразу, с началом звонка, и без всяких вопросов. Глядя в бледное лицо хозяина квартиры, Баскаков решил, будто тот собрался уходить, и не насторожился.
— Жуков Геннадий?
— Да. А вы… откуда?
Вопрос был нелеп, и Баскаков едва сдержал улыбку.
— Очень рад встрече.
Он вошел, а Гена отступил назад, и, по его взгляду поняв свою ошибку, Баскаков попытался среагировать, но не успел. Правая рука дернулась к левой подмышке, ноги согнулись для толчка с разворотом, но Валёк стоял сзади, выдвинувшись из-за двери, и рука с кастетом опустилась на затылок Баскакова. Попытка развернуться несколько ослабила удар, но и только. Он осел на пол, упираясь руками в шероховатость паласа и опершись спиной о стену, разгибал ноги, пытаясь встать, и это ему удалось.
Валёк усмехнулся и коротко ударил сбоку в подбородок.
— Ты его… Не надо. Уйдем… — лепетал Гена, глядя на лежавшего.
— Уйти хочешь? Куда? — удивился Валёк. — Ты же дома, зачем уходить?
Баскаков зашевелился, подтянув руки к груди, оперся на них и, медленно отжавшись, подставил колено и начал подниматься. Ноги едва держали обмякшее тело, но он все-таки распрямился и развернулся, шатаясь.
Сильный удар снова отбросил его, Баскаков сполз по стене и затих.
— Видел, сявка, что значит дух? — спросил Валёк вконец обомлевшего Гену. — Ему лежать бы и лежать, а он все нас взять норовит… Боец! А ты, гнида, порчь! Через тебя завалились, точно…
Резкий удар снизу в живот согнул Жукова пополам, и, пока он с разинутым ртом пытался восстановить дыхание, Валёк шагнул за порог, прислушался и мягко побежал по ступенькам наверх.
А Гена, сипло втягивая воздух, отер рукой слюну и, согнувшись, тоже выбрел на лестничную площадку. Хватаясь за перила руками, медленно начал спускаться.
Снизу послышались звуки торопливого взбегания по лестнице, и рядом оказались двое. Долгушин схватил его за отворот куртки.
— Где?! Где Баскаков, сволочь? Возьми его, Сева! Ну смотри, ну смотри, если… Ну смотри!
Приговаривая на бегу, Долгушин взлетел маршем выше и с пистолетом в руке вскочил в квартиру. Перепрыгнул ноги лежавшего Баскакова, повернул ствол в кухню, в коридор, быстро продвинулся в комнату, развернулся, держа пистолет наготове обеими руками, и, лишь убедившись, что кругом никого, вернулся в прихожую.
— Андрей Сергеевич! Андрей…
Баскаков замычал, открыл невидящие глаза и потряс головой.
— М-м… — Его руки искали опоры, и Долгушин встал на колени, помог ему сесть. — Саша… ты…
— Я, Андрей Сергеевич, я. Как вы?
— Саша… Взяли… Взяли их?
— Взяли. Одного. Жукова.
Очень косившие до этого глаза Баскакова стали более осмысленными.
— Значит… ушел… — он густо сплюнул красным, и на подбородке остался яркий потек… — Ушел, деловой… Я упустил… обормот…
— Ничего, — Долгушин забросил его руку себе на шею. — Ничего, возьмем… Поднимайтесь, сможете? Ну, вместе… Как там у вас — ап!
На светящемся экране телевизионного монитора, сменяя одна другую, демонстрировались фотографии молодого человека с очень решительным лицом. Анфас, профиль слева, профиль справа…
Полковник Железняков комментировал:
— …Сомов Валентин Степанович, 1960 года рождения, город Ростов-на-Дону. В 1979 году был осужден за разбойное нападение сроком на шесть лет в колонии особого режима. Освобожден в 1985 году. Он же Гришин Алексей Игнатьевич. Место постоянной прописки — город Железноводск Ставропольского края. Клички: «Соболь», «Волына», «Валёк». По имеющимся данным, подозревается в нескольких особо дерзких ограблениях на территориях Северо-Осетинской АССР, Кабардино-Балкарской АССР, а также в Краснодарском и Ставропольском краях…
Железняков оглядел собравшихся в его кабинете сотрудников управления.
— Вот такой гость пожаловал в столицу и ушел, можно сказать, из наших рук благодаря самоуверенной халатности майора Баскакова…
Кое-кто посмотрел на того, чью фамилию назвал полковник. Виновный сидел в углу между Певцовым и Долгушиным, он так и не успел сменить костюм, багровое пятно под левой скулой почти не выделялось на фоне загара.
— …В нашей работе излишняя самостоятельность и так называемая храбрость являются помехой делу. В основе должны лежать взаимострахуемые коллективные действия, и никак иначе! — Теперь Железняков взглянул в дальний угол. — Поэтому есть мнение Баскакова от ведения дела освободить, поручив дальнейшую работу капитану Певцову.
— …В нашей работе излишняя самостоятельность и так называемая храбрость являются помехой делу. В основе должны лежать взаимострахуемые коллективные действия, и никак иначе! — Теперь Железняков взглянул в дальний угол. — Поэтому есть мнение Баскакова от ведения дела освободить, поручив дальнейшую работу капитану Певцову.
Певцова словно подбросило, так быстро он распрямился, вставая.
— Товарищ полковник, считаю это мнение ошибочным! Практически менее чем за сутки Баскаков вышел на преступников, а принял дело, по сути, в мертвой точке. И ни я, никто из нас не возьмет на себя ответственность заменить Андрея Сергеевича, поскольку такая подмена пусть и станет воспитательной акцией начальства, но принесет один вред вместо пользы…
— Разрешите дополнить? — Долгушин встал рядом с Певцовым.
— Ну, попробуйте.
— Основная вина за исход операции лежит на нашей группе… На мне, — поправился Долгушин. — Этот Сомов пришел и ушел через чердачные помещения. Квартал старый, мы были просто обязаны предусмотреть такую возможность. Обязаны…
— Ясно, что обязаны, ясно, что не предусмотрели, и совсем ясно, что оба выгораживаете своего… Баскакова, — Железняков покачал головой. — Хотел сказать «своего любимчика», да язык не повернулся, стало стыдно за вас. Садитесь! А вы, Баскаков, доложите, как намерены действовать дальше. Конкретно!
Было заметно, что разбитый рот мешает Баскакову говорить внятно, произносимые слова звучали с легким пришепетыванием:
— В настоящий момент по этому делу задержаны трое. Возвращена часть пропавших ценностей, хотя доля их от объема похищенного невелика… Стал известен главный объект розыска и намечены действия по его обнаружению. Работа продолжается. У меня — все.
— Предельно конкретно и оч-чень обстоятельно! — оценил Железняков и тяжело вздохнул.
Пока он бесцельно перекладывал бумаги перед собой, собравшиеся молчали, и никто не смотрел в его сторону. Хотя несколько человек переглянулись украдкой.
А Баскаков продолжал стоять.
Наконец полковник опять посмотрел на него с выражением некоторой безысходности.
— Ну что же, продолжайте дело, Баскаков. Надеюсь, что случившееся явится для вас уроком, очень надеюсь… Хотя совсем не уверен! Все свободны, благодарю.
День опять пришел жарким и душным, три вентилятора безнадежно пытались создать хоть какую-то видимость движения воздуха.
— Тут вот еще что, — Певцов отхлебывал чай, заглядывая в блокнот на коленях. — Космынина показала, что, пока деловые с ней баловались, услышала, как один сказал про жару: «Нет, у нас на Баксане полегче…» Читал?
— Читал, — кивнул Баскаков. — Так и получается: Железноводск, Баксан, окурки сигарет — все Северный Кавказ… Во сколько ваш рейс, Долгушин?
— Шестнадцать сорок… Черт, позавтракать не успел, а пообедать тем более не выйдет! Дую чай, как этот… Зато хоть посплю в самолете.
— Ох, не надо про поесть, — предложил Баранов. И абсолютно нелогично продолжил: — Сейчас бы окрошки холодной!
— Отобедать недурно, — согласился Баскаков. И потрогал желвак на щеке. — Зубы ноют, а есть все равно охота… Где сейчас хорошо и быстро едят? У кооператоров?
— У меня дома хорошо едят, — сообщил Гвасалия. — Как раз тетя приехала, и Тамрико рада будет… Нет, верно, Андрей Сергеевич!
— Спит и видит твоя Тамрико, когда к ней такая орава нагрянет, — предположил сидящий поодаль Сахнов. — Мечтает и ждет.
— Ты грузинских хозяек совсем не знаешь, — возмутился Гвасалия. — Гость еще руки моет, а уже хачапури готово, пока садится за стол — готовы цыплята, а зелень, сыр, лобио — давно на столе, сразу можно вино разливать. У нас так.
— И ни слова про холодное кахетинское! — предложил Певцов. — Душа стонет… Этот Валёк, Сомов этот, он что — только за долгом к Жукову шел? Рисковый гражданин.
Баскаков задумчиво разминал сигарету.
— Мог за долгом. А мог иметь намеренье прибрать его. Но не прибрал. Ни его, ни меня…
Зазвонил телефон, и на звонки ответил сидевший рядом Калугин.
— Калугин слушает! — И зажал трубку ладонью. — Это вас, Андрей Сергеевич. Голос женский.
— Повесишь, я там возьму.
Баскаков вышел в соседнюю комнату, плотнее прикрыл дверь за собой.
— Да! Ну, здравствуй… Извини пожалуйста, но вчера несколько вырубился в связи с обстоятельствами… Кто — обстоятельства? Они, понимаешь, не слишком прогнозируются, вот в чем дело… Очень хочу, и совсем не знаю когда. Полное наличие отсутствия времени…
Она опять звонила с работы, и блондинка за соседним столом изо всех сил делала вид, будто занята своим делом. Правда, Елене было все равно.
— …но какое-то время на сон тебе разрешается? Уже хорошо… Ну так я хочу его разделить… Почему, в конце концов, есть жилье у меня… Да. Да. Да. Во сколько? Хорошо, я позвоню.
Подруга не смогла долго выдержать стороннюю позицию и с досадой отложила чертеж.
— Все-таки дура ты, Ленка! Ну чего сама вешаешься? Знаешь, как он на тебя смотреть будет? Тьфу!
— Лишь бы смотрел, — глядя в стол, сказала Елена. — Лишь бы смотрел.
Шкуру медведя отодвинули в сторону, и теперь он скалил зубы на низкий стол у тахты. На столе стояли приборы, несколько бутылок вина, рядом с кругом белого сыра соседствовала разнообразная зелень.
В соседней комнате Корнилов кончал укладывать объемный рюкзак, два чемодана и дорожная сумка стояли поодаль.
Из кухни вышел полноватый человек с полотенцем вокруг талии вместо передника и кухонным ножом в руке, спросил:
— Николаич, ты правильно думаешь — они любят перец, как ты?
— Правильно думаю. Каждое блюдо должно быть таким, как полагается. Так что не надо скидок.
— Что не надо класть? Я не понял.
— Все надо класть. Все, что считаешь нужным. И я буду класть… Вот только куда?
— Привяжи к мешку, пусть сами бегут, — засмеялся кухаривший и ушел к плите.
Перезвон над дверью вскоре отвлек Корнилова. Отворив, он отошел в сторону, пропуская гостей, а Баскаков представил:
— Проходи, знакомься. Это Алексей Николаевич… А это — Лена.
— Здравствуйте…
— Здравствуйте, здравствуйте, закричала толпа… Ну-ка, — Корнилов за руку ввел ее в комнату, развернул к окну. — Ни-че-го! Понимаю отшельника, презревшего схиму… Привет, отшельник!
— Привет.
— Вижу следы жизни, — Корнилов дотронулся до щеки Баскакова. — Как это ты прошляпил?
— Да уж прошляпил… Еще кто-то есть? И вещи в сборе.
— Они в сборе наконец… Хасан! Можно тебя отвлечь? Иди сюда.
Хасан появился без полотенца и без ножа, широко улыбаясь гостям.
— Теперь совсем можно. Маленький огонь сделал. Здрассте!
— Вот, представляю: Нагалиев Хасан, хозяин дальних гор. Приехал забрать меня на свадьбу сына. Так что через два часа… — Корнилов посмотрел на часы. — Нет, уже через полтора мы отбываем. Поэтому милости просим к столу! — он с поклоном согнул руку кренделем. — Даму поведу я… Хватайтесь, Лена! Рука не слишком честная, но надежная.
Елена рассмеялась и взяла его под руку.
Теплые потоки с улицы высоко вздымали легкую занавеску над балконной дверью, и она, колыхаясь, плавала в воздухе, словно пласт ночного тумана.
— …Я спросила, что у тебя с лицом, ты засмеялся, сказал — «следы жизни» и дальше расспрашивать не дал. Из-за меня не дал, я поняла. Но у тебя и здесь страшный след, — Елена осторожно потрогала его тело, — и на спине… Я смотрю, и мне жутко. Прости, что об этом говорю, но я понимаю твою бывшую жену: все время ждать и все время бояться… Ужасно! И ужасна зависимость от этого страха. Унизительна. Разве нет?
Лежа на спине, Баскаков глядел в потолок, где в светлом пятне темнели очертания перекрестий торшера.
— Знаешь, странно, что он родился в Ростове.
— Кто?
— Один человек… У нас первые гастроли как раз там были. Отработали три дня. На четвертый после представления вышли и решили до общежития пешочком пройтись… Наскочила шпана, слово за слово, у них ножи, и их много. Меня с Веней врачи кое-как откачали, заштопали, а Аркашка погиб. И нету нашего трио… Как я их возненавидел тогда!
— Тогда? А сейчас?
— Сейчас нет, это очень мешает. И не только… Но вот ты сказала, что понимаешь Зою. А как быть мне? Хотим того или не хотим, но если профессия всерьез, она диктует образ жизни. И с этим ничего не поделаешь. Я не умею и не хочу ничего другого, никаких высоких идеалов, пойми, просто не хочу другого. То ли привык, то ли вжился, но это — мое…
— Обязательно ловить мерзавцев?
— Я так не рассуждаю, поскольку не все мерзавцы. У многих — просто тоже способ жизни по ряду причин, и мы теперь знаем, сколько респектабельных и увенчанных наградами граждан поступали хуже. И потом, как известно, преступники есть продукт общества. И если преступность растет, значит, у общества не все в порядке, согласись.