— Итак, Станислав Владиленович, вчера, двадцать пятого февраля, в половине первого дня, вы совещались с программным редактором по поводу сетки на будущий месяц. И сколько эта встреча длилась?
Аникеев расправился наконец с пляшущей в его руках сигаретой, хлопнув ею о пепельницу.
— Нет-нет, — замотал он головой, — около часу я, кажется, обедал в кафе напротив. Вон там, внизу, у нас приличное кафе. — Он указал дрожащей рукой в сторону окна. — Я до часу дня ничего не ем. Я совсем не могу есть по утрам — только кофе немного и воды. А к часу хочу мяса! Я не могу без куска хорошего мяса. Просто не соображаю ничего. — Аникеев плотоядно похлопал губами. У Епифанова даже забулькало в животе, он бы тоже сейчас не отказался от Лилькиных котлет. Но жена старалась держать Великий пост, и муж вынужденно довольствовался покупными биточками.
— Обедали в одиночестве?
— Нет-нет — с нашим бухгалтером. Пал Михеичем Вострым.
— А после обеда?
— А вот после обеда уже крутили «сетку» с Ингой Евгеньевной. Это наш программный директор. Жернову позови, Катя! — Аникеев вскочил, подавшись в сторону приемной.
— Не нужно никого звать! — рявкнул следователь. — Я сам решу, с кем и в какой последовательности беседовать.
Завотделом, поджавшись, скорбно сел. Он не привык к приказному тону.
Следователь протокольно продолжал:
— Меня интересует время с часу дня до половины третьего. Виктория Владимировна погибла около двух. Этому предшествовал ее неприятный разговор с кем-то. Или встреча. Или какое-то происшествие, что вывело ее из равновесия.
— Да не было у меня с ней никакого разговора — ни приятного, ни неприятного! Я вообще предпочитал с ней поменьше общаться. — Аникеев демонстративно отвернулся от Епифанова.
— По словам близких погибшей, она переживала из-за ситуации на работе. Станислав Владиленович, что за конфликт у вас был с Михайловой? — Похоже, что вопрос прозвучал для Аникеева приговором. Он судорожно вскочил, забегал вокруг стола, то поднимая руки, то складывая их на груди, будто обороняясь.
— Это все фантазии ее… неадекватного брата! Это Валентин Михайлов насочинял, да! Он и мне тут угрожал, бегая с кинжалом! Ну, не с кинжалом, а… это я образно! Образно! Но вы же вменяемый человек, вы же наверняка проверили ее телефон, почту или что там еще? Я просто не мог в тот день ни быть с ней, ни говорить.
— Но все-таки конфликт существовал? На коммерческой почве? — Епифанов тяжелым взглядом уставился на усевшегося наконец Аникеева.
— Нет! — завопил он, снова вскакивая и судорожно выдвигая ящики стола.
— Вот, проверяйте! Ройтесь в документах! Сличайте! Я ничего противозаконного не делал! — завотделом кидал на стол бумаги. — Бюджеты на все фильмы утверждались главным, и все проходило по безналу. Все всегда было прозрачно! И фантазии Михайловой… Я больше ничего не буду комментировать без адвоката! Довольно! — И Станислав Владиленович выбежал из кабинета, хлопнув дверью.
Алексей Алексеевич придвинул к себе бумаги, прочел шапку договора с компанией «Интересное кино» на производство документального фильма «Колокольных дел мастера», хронометраж сорок шесть минут. Следователь изучил приложение к договору. Бюджет на благостную тематику выделялся основательный — девятьсот пятьдесят тысяч. Или это и в самом деле немного? Следователь помнил, что в художественном кино счет идет на миллионы. Долларов. «Ох, морока с этими кинодеятелями…» Епифанов вышел в приемную, спросил у обиженной на все и вся секретарши, как найти главного редактора, и отправился на поиски его кабинета под роковым номером тринадцать.
Главный редактор канала оказался также человеком нервическим, но полностью владевшим собой. Довольно молодой для такой должности, не более тридцати-тридцати двух лет, ершистый, развязный, простоватый (брат погибшей Михайловой характеризовал его как булгаковского Шарикова), он все же производил впечатление человека на своем месте. И с головой, и с речью, и с организаторской хваткой у Антона Михайловича Протасова все было в полном порядке. За время краткого знакомства со следователем он «разрулил» две «катастрофические ситуации», с которыми к нему прибегали подчиненные.
Со спорным в правовом отношении проектом «Ужасы мегаполиса» он поступил категорично:
— Закрыть к е…! Поставить вместо него в повторе сериал НБС о дикой природе, который обходится каналу в сущие копейки.
С негодующей телезвездой Зиной Катаваки Протасов избрал совершенно иную политику. Он выбежал в приемную, услышав гневные модуляции дивы, чуть не на руках внес ее в кабинет, усадил в кресло, подобострастно устроился у точеных ножек и протянул листок, на котором чиркнул что-то за секунду до этого золотой ручкой.
— Это компенсирует моральный ущерб, непревзойденная Зизи?
Импульсивная Зизи, будто подавившаяся извечной скороговоркой под натиском главного и осознанием цифры, отображенной на листке, зарделась и притихла.
Епифанов, примостившийся на стуле, почувствовал себя кадкой с засохшим фикусом, на который никто обращать внимания не собирается. Но Протасов уже облобызал ручки успокоенной звезды и выпроводил ее из кабинета. Посмотрев устало на следователя, развел руками, мол, хочешь жить, умей вертеться.
— Присаживайтесь поудобнее, в кресле. Чай, кофе?
— Спасибо, но нет…
— Да бросьте! У нас отличный кофе. Время вообще обеденное.
На последнем слове в кабинет бесшумно вошла пожилая миловидная секретарша с подносом: две дымящиеся чашки кофе, бутерброды с ветчиной, слойки.
— Вот что значит гениальность! Распоряжения принимаются телепатически, — всплеснул руками и то ли улыбнулся, то ли ощерился главный. — Как же я вас люблю, Серафима Па-ална.
— Я вас тоже очень люблю, Антон Михайлович. Приятного аппетита, — секретарша, напоминавшая бонну из института благородных девиц, корректно улыбнулась и начальнику, и его посетителю, после чего бесшумно исчезла.
— Ну, налетайте! — по-свойски кивнул Епифанову Протасов и откусил полбутерброда.
«Да уж. С креативом в общении у этого молодого, да раннего все в полном порядке», — подумал Алексей Алексеевич и протянул руку к слоечке.
— Эта трагедия с Михайловой выглядит… как бы это… неестественно. Совершенно нелогично, — переработав в три укуса бутерброды и прихлебывая с видимым удовольствием кофе, категорично заявил Протасов.
— Что конкретно вы подразумеваете? — Майору кофе также пришелся по вкусу, и он комфортнее устроился в кресле, расслабился.
— Виктория была позитивным, благополучным человеком. То, что у нее сложились в редакции не со всеми дружественные отношения, никак не могло повлиять ни на ее карьеру, ни на работу канала. Михайлова была протеже учредителя, и этим все сказано. «Петрушка» с Аникеевым вряд ли так уж влияла на ее работу и настроение.
— А на настроение Аникеева? — Следователь отставил чашку.
Протасов закурил, глубоко затянувшись, и, закинув ногу на ногу, затряс отполированным ботинком. Манера судорожно трясти ногой стала для дознавателя пока единственным раздражающим фактором в этом хватком топ-менеджере.
— Станислав Владиленович дорабатывает последнюю неделю. Хотя он пока об этом не осведомлен, — жестко сказал главный.
— Даже так? И руку к его увольнению не приложила Виктория Владимировна?
В ответ Протасов вскочил, подошел к небольшому сейфу, достал из него пеструю папку, бросил на стол перед Алексеем Алексеевичем.
— Эти сведения для меня собирала отнюдь не Виктория Владимировна. В течение семи лет Аникеев жил откатами от прикормленных кинокомпаний. Суммы достигали тридцати процентов. Схема традиционная. Бюджет на фильм, к примеру, семьсот пятьдесят тысяч. Двести пятьдесят обналичивались и отдавались главному документалисту. Естественно, с ведома и благословения бывшего главного редактора. С моим приходом и с вливанием новых поставщиков контента, в том числе и научно-популярного кино, количество кормушек сократилось и откатики достигли рекорда в пятьдесят-шестьдесят процентов.
Протасов прикурил новую сигарету от старой и, закинув теперь левую ногу на правую, затряс ботинком с удвоенной силой.
— Михайловой пожаловалась одна из компаний, которая физически не могла доснять проект на оставшиеся средства, и коммерческий директор подняла волну. Вернее, цунами.
— И вы не считаете это мотивом для расправы? — Епифанов с интересом листал папочку главного редактора.
— Пустое! — артистично отмахнулся Протасов. — Он завтра пристроится на тихий канальчик и развернется с новой силой вместе со своим преданным Санчо Пансой — Пал Михеичем. Вы это реликтовое древо еще не лицезрели? Очень рекомендую. — Протасов схватился за поющий мобильный и, отвернувшись, заговорил отрывисто: «Да, нет, может быть, вряд ли…»
— Михайловой пожаловалась одна из компаний, которая физически не могла доснять проект на оставшиеся средства, и коммерческий директор подняла волну. Вернее, цунами.
— И вы не считаете это мотивом для расправы? — Епифанов с интересом листал папочку главного редактора.
— Пустое! — артистично отмахнулся Протасов. — Он завтра пристроится на тихий канальчик и развернется с новой силой вместе со своим преданным Санчо Пансой — Пал Михеичем. Вы это реликтовое древо еще не лицезрели? Очень рекомендую. — Протасов схватился за поющий мобильный и, отвернувшись, заговорил отрывисто: «Да, нет, может быть, вряд ли…»
— И вы не намерены давать хода делу по этому экономическому преступлению? — Следователь постучал пальцем по роковой папочке, когда главный вновь обратил на него взор, отложив телефон.
— Помилуйте! Какое дело? — Протасов выхватил папку и швырнул ее в сейф.
Это так, переводные картинки. Ни подписей, ни печатей. Копии! Непонятно с чего. А оригиналы, даже и не знаю, где они. И были ли вообще. — Он широко улыбнулся, скорее оскалился.
«Действительно, на Шарикова похож. Похож!» — Епифанов грузно, но решительно поднялся. Перехватив его жесткий взгляд, глумливый, но фантастически чуткий Антон Михайлович сообщил, притушив улыбку:
— Если вас интересуют мои передвижения в злосчастный день, то с одиннадцати до пятнадцати я находился в офисе учредителя вместе с гендиректором канала. Гендиректор, кстати, только вчера утром прилетел из отпуска.
— Спасибо. Учту. — Следователь подался к двери, но его остановил эмоциональный окрик Протасова.
— Послушайте, товарищ майор, а что вы мужа-то Михайловой не прижмете? Единственный свидетель трагедии, самый родной человек, который ничего не слышал, не видел, не знает. Не странно ли?
— Да вы не беспокойтесь, господин Протасов, — в тон телевизионщику ответил следователь. — Мы прижимаем. Прижимаем!
В коридоре на следователя налетел лысоватый утконосый мужчина, лицо которого показалось Епифанову знакомым. Этот даже на фоне предыдущих телевизионщиков смотрелся вулканом Этной рядом с камчатскими гейзерами.
— Пароходов! Андрей Пароходов! Режиссер, сценарист, профессор Московской академии телевидения! — вцепился он в руку Алексея Алексеевича. — Мы потрясены происшествием с Викой! И я считаю просто своим долгом — гражданина, человека, коллеги рассказать то, что знаю. Это может быть подоплекой дела! Впрочем, решать вам! Я готов сотрудничать со следствием.
Епифанову так и хотелось отстраниться от настырного извивающегося журналиста со словами: «А я не готов…», но он миролюбиво покивал головой возможному ценному свидетелю:
— Где мы можем побеседовать?
— В кафе! Тут рядом кафе! — «профессор» подтянул вытертые джинсы и помчался к лифтам.
Кафе оказалось дорогущим, по меркам полицейского, рестораном с фонтанчиками, статуями и интимным полумраком. Пароходов расцеловался с официанткой, спросил у бармена про здоровье «засранца Гошки», почтительно поручкался с двумя седовласыми господами, в молчании поглощающими обед. Свидетель принадлежал к типу неугомонных, вездеприсутствующих «своих в доску парней» с поставленным голосом и отработанной улыбкой. «Парню» явно перевалило за сорок пять. Заказав два кофе и бутылку воды, Пароходов напрягся, будто и сам готовился к роковому прыжку.
— Дело в том, что Вика собирала компромат не только на Аникеева, который бьется сейчас в истерике, но и на рекламщиков, и даже на Протасова, как бы он мне ни был симпатичен. Взятки и откаты в редакции правят бал. Тут уж вы мне поверьте! — Пароходов закурил и откинулся на стуле, пронзительно глядя на следователя.
— Какому хозяину понравится, когда у него под носом уводят миллионы? А Виктория была предана учредителю — вы понимаете, о ком я? — многозначительно произнес журналист.
— Словом, все шло к уголовному делу? — спросил Епифанов, с тоской взглянув на соседний столик: парочке толстосумов принесли что-то дымящееся в горшочках.
— Да кому надо напоказ это осиное гнездо ворошить?! Здесь у всех рыльце в пушку. Копни — и самого под обломками погребет. И еще корпоративная этика. Разве у вас-то не так? Анелечка, принеси-ка нам с господином полицейским пломбира. Вашего, настоящего! — ухватил Пароходов между делом за локоток вытаращившуюся на Епифанова официантку. И без всякой паузы продолжил:
— Смысл был в очистке рядов. Избавиться от жуликоватого балласта! Вот Михайлова и пыталась заниматься зачисткой. Но кто-то этого не смог перенести.
— А каким образом, по-вашему, могли убить или вынудить к самоубийству Михайлову, сидящую дома вместе с мужем?
— Загадка! Вот это загадка, которая покоя мне не дает! У вас ведь есть соображения?
Епифанов аж водой подавился — «ишь, нашел себе свояка».
— Излагать соображения преждевременно, — буркнул он. И уставился на суетливого телевизионщика, физиономию которого точно видел не раз по «ящику»: — А сами-то вы где были вчера с тринадцати до пятнадцати?
Тут пришла пора давиться Пароходову:
— Я… Я дома был вчера, с маленьким сыном. Выдался в кои-то веки свободный день. А почему вы…
— Да не беспокойтесь, формальность, — отмахнулся Епифанов, вонзая ложечку в шарик сливочного мороженого, которое незаметно поставила перед ним Анелечка.
К вечеру по-февральски неопрятную Москву припорошило колким снежком. Следователь Епифанов покинул рабочий кабинет поздним вечером: с удовольствием вдохнул влажный воздух, казавшийся свежим после прокуренного помещения, и с чувством выполненного долга, расправив плечи, зашагал к метро. «Дело Михайловой» можно закрывать за отсутствием состава преступления. Никто не «помогал» Виктории в страшном прыжке, на который она решилась по неясным мотивам. Как говорится, «сердце женщины — океан». Но страсти, бушующие в душах, не компетенция правоохранительных органов. Все же, что касалось формальной стороны дела — серьезные угрозы, присутствие мстительных коллег или их наймитов в момент происшествия в квартире погибшей, иные, личные мотивы — отсутствовали. Осмотр тела и вскрытие недвусмысленно показали, что никаких следов насилия на теле жертвы нет. Эксперимент со звуконепроницаемой дверью в спальню супругов также говорил в пользу того, что Сверчков не слышал происходящего в гостиной. Если вообще что-то «громкое» предваряло самоубийство. Епифанов искренно жалел мужа директорши, для которого, похоже, вся жизнь сосредоточилась в ненаглядной супруге.
И еще Алексея Алексеевича бесили экзальтированные служители масс-медиа, что «страшно далеки от народа» с его «понятными» преступлениями: отравление алкоголем, убийство сковородкой из ревности или топором из корыстных побуждений. А эти откаты-перекаты, игра в ничего не стоящие, дармовые миллионы, дружба-вражда и фальшь, бесконечная фальшь представлялись следователю изощренным, подретушированным скотством.
Шатов позвонил подполковнику Быстрову в момент, когда тот озадаченно рассматривал прилавок с молочной продукцией эмского супермаркета. Сорокаоднолетний Сергей Георгиевич стал отцом месяц назад. Это событие, радостно ожидаемое и все же ошеломившее, перевернуло жизненный уклад и умонастроение консервативного, сдержанного следователя. Помимо небывалой, слезливой нежности к жене и требовательно пищащему кульку — сыну Егору, отцовство с первых минут породило в Сергее гипертрофированную, на грани паники, ответственность за ребенка. У «старородящей» тридцатидевятилетней Ветки, так Быстров звал любимую жену Светлану, не хватало молока, и отчаявшиеся родители пошли на уступки голодному отпрыску, прикармливая его смесями, но следовали требованию врачей «расцеживаться». А что цедить пустоту? Теща, квохчущая над Егоркой, требовала от дочери пить литрами, через силу, молоко, сплошное молоко. Безропотная, не спускавшая Егорку с рук, Светлана пила это проклятое молоко до рвоты, но прилива живительной влаги в груди не ощущала. «Молодой отец» выступил с инициативой — максимально разнообразить молочный стол супруги. Потому он и исследовал продукты на предмет консервантов и другой «химии», чтоб выбрать не только повкуснее, но и пополезнее. Задачка аховая для малосведущего в продовольственных изысках Сергея. До поспешной, девять месяцев назад, женитьбы он все больше довольствовался сардельками, кетчупом и консервированным горошком. «Снежок» с бифидобактериями представлял для новоиспеченного папаши такую же загадку, как присутствие снежного человека в горах Шории.
На звонок мобильного Быстров отреагировал так, как это теперь у него повелось: с пронзительной тревогой — вдруг что дома, с ребенком? Но телефон высветился незнакомый.
— Сереж, здравствуй. Это Шатов Александр беспокоит. Удобно говорить? — теплый голос мужа Веткиной подруги успокоил.