Джейми издал горловой звук и вошел в меня, глубоко и с силой. Изгибаясь под ним, я вскрикнула, как девственница в свою первую ночь.
— Не останавливайся! — вырвалось у меня. — Ради бога, не останавливайся!
Его тело услышало меня и ответило на том же языке: он сильнее стиснул мои запястья, а его толчки сделались еще неистовее, еще мощнее, всякий раз проникая в самую глубь моего лона.
Потом он выпустил мои руки, упал на меня, придавив своей тяжестью к постели, и крепко сжал мои бедра, удерживая меня неподвижной.
Я пискнула, завертелась под ним, и он укусил меня в шею.
— Лежи смирно, — сказал он мне на ухо.
Я послушалась по той простой причине, что не могла и шелохнуться. Мы прижимались друг к другу так тесно, что, дрожа, не могли разобрать, чья это дрожь, а чувствуя биение сердца о ребра, я не знала, мое это сердце или его.
Так продолжалось, пока его движения в моем лоне не пробудили во мне конвульсию, и я, лежа под ним, почувствовала, как мои спазмы вызывают в нем отклик, побуждая присоединиться ко мне.
Тяжело дыша, Джейми приподнялся на обеих руках, выгнув спину и откинув голову. Глаза его были закрыты. Очень медленно он наклонил голову, открыл глаза и посмотрел на меня с невыразимой нежностью. Его щека в свете свечи поблескивала от влаги — может быть, от пота, а может быть, и от слез.
— О Клэр, — прошептал Джейми. — О господи, Клэр.
Все его тело содрогнулось, из горла вырвался похожий на рыдание стон, волосы упали на лицо, и его семя излилось в меня так, что каждое содрогание пребывающей во мне плоти рождало глубинный отклик всего моего существа.
Когда все кончилось, Джейми некоторое время удерживал себя надо мной, неподвижный, как камень, а потом не упал, но бережно опустился на меня и, расслабившись, замер.
Наконец я пошевелилась, выходя из глубокого ступора удовлетворения, и приложила руку к его груди, ощущая медленное, мощное биение сердца.
— Сдается мне, это похоже на езду на велосипеде, — прошептала я.
Моя голова мирно покоилась в изгибе его плеча, пальцы лениво играли с рыже–золотистыми курчавыми волосами, которыми густо поросла его грудь.
— А ты знаешь, что у тебя стало гораздо больше волос на груди, чем раньше?
— Нет, — сонно пробормотал он. — Я их обычно не считаю. А что, эти твои, которые на вело… сипедах, они все с волосатой грудью?
Это застало меня врасплох, и я рассмеялась.
— Нет, не обязательно. Я просто хотела сказать, что мы, похоже, вспомнили, как это правильно делается.
Джейми приоткрыл один глаз и задумчиво посмотрел на меня.
— Ну, англичаночка, чтобы забыть об этом, нужно совсем спятить, — сказал он. — Может быть, у меня и не хватает практики, но я пока не утратил всех своих способностей.
Долгое время мы просто лежали рядом, ощущая дыхание, каждое шевеление, любую мельчайшую смену положения наших тел. Благо они прекрасно приладились одно к другому: моя голова уютно вписалась в ямку его плеча, а его большое тело ощущалось под моей рукой как некая территория одновременно и чужая, и знакомая, и ожидающая открытия заново.
Здание было основательным, и звуки непогоды снаружи заглушались шумами изнутри. То и дело под нами были смутно слышны звуки шагов или голосов, негромкий мужской смех или более высокий голос женщины, звучащий с профессиональным кокетством.
Слыша все это, Джейми смущенно заворочался.
— Наверное, мне все же стоило отвести тебя в таверну, — сказал он. — Это просто…
— Все в порядке, — заверила я его. — Хотя должна сказать, если я и думала о том, куда ты затащишь меня при встрече, бордель был последним местом, которое могло бы прийти мне в голову.
Я заколебалась, но любопытство взяло верх.
— Ты… э–э… не являешься владельцем этого заведения, а, Джейми?
Он слегка отпрянул, уставившись на меня.
— Я? Господи боже, англичаночка, кто я, по–твоему?
— Да откуда мне знать? — резко произнесла я. — Сам посуди, сначала, при нашей встрече, ты падаешь в обморок, а как только я поднимаю тебя на ноги, тащишься в таверну, где подвергаешься нападению тамошних завсегдатаев и улепетываешь от них через весь Эдинбург в компании странного китайца. А завершаются все эти дивные похождения в борделе, хозяйка которого, не могу не заметить, похоже, с тобой очень даже на дружеской ноге.
Кончики его ушей порозовели: казалось, в нем происходит внутренняя борьба между смехом и негодованием.
— Потом ты раздеваешься, заявляешь, что ты страшный человек с отвратительным прошлым, и тащишь меня в постель. И что, по–твоему, я должна о тебе думать?
Смех победил.
— Что ж, я не святой, англичаночка, — сказал он. — Но и не сводник.
— Рада это слышать, — сказала я и после затянувшейся паузы добавила: — Так у тебя есть намерение рассказать мне, кто ты есть на самом деле, или я должна сама перебирать все возможные версии, пока не докопаюсь до истины?
— О, вот это интересно, — откликнулся Джейми, которого это предложение явно позабавило. — И какова твоя лучшая догадка?
Я внимательно оглядела его. Он развалился среди вздыбленных простыней, закинув руку за голову и ухмыляясь.
— Ну что ж, прежде всего, бьюсь об заклад, что никакой ты не печатник.
Ухмылка стала шире.
— С чего ты это взяла?
Я бесцеремонно ткнула его в ребра.
— Ты в слишком хорошей физической форме. У большинства мужчин за сорок отрастает животик, а у тебя нет ни одной лишней унции жира.
— Это в основном потому, что мне некому готовить, — грустно сказал Джейми. — Когда все время питаешься в трактирах, особо не разжиреешь. К счастью, ты, похоже, питаешься регулярно.
Он фамильярно похлопал меня по заду и со смехом увернулся, когда я шлепнула его по руке.
— Не заговаривай мне зубы, — проворчала я. — Во всяком случае, такие мускулы, как у тебя, не заработаешь, трудясь как проклятый у печатного станка.
Джейми насмешливо поднял бровь.
— А ты когда–нибудь этим занималась, англичаночка?
— Нет. — Я задумчиво нахмурилась. — Надеюсь, ты не промышляешь разбоем на большой дороге?
— Нет, — ответил он, ухмыляясь еще шире. — Попробуй угадать еще раз.
— Мошенничество?
— Нет.
— Что ж, уж конечно, не похищение с целью выкупа, — сказала я и начала загибать пальцы, перечисляя возможности. — Мелкое воровство? Нет. Пиратство? Нет, ты не мог этим заниматься, если не справился со своей морской болезнью. Ростовщичество? Вряд ли.
Я опустила руку и уставилась на него.
— Вообще–то в прежние времена, помнится, ты был изменником, но едва ли это хороший способ зарабатывать на жизнь.
— О, я по–прежнему изменник, — заверил он меня. — Как раз недавно меня обвинили.
— Недавно?
— Я провел несколько лет в тюрьме за измену, — сказал он, довольно хмуро. — За участие в восстании. Но это было некоторое время назад.
— Да, мне это известно.
Его глаза расширились.
— Ты знала об этом?
— И об этом, и еще кое о чем, — сказала я. — Расскажу потом, время будет. Но давай оставим это на будущее и вернемся к заданному вопросу: чем ты зарабатываешь на жизнь теперь?
— Я печатник, — сказал он, улыбаясь.
— И изменник?
— И изменник, — подтвердил Джейми. — За последние два года меня шесть раз арестовывали за подстрекательство к мятежу и дважды налагали арест на мое имущество, но суд ничего не смог доказать.
— И что будет с тобой, если в следующий раз они все–таки докажут?
— О, — ответил он беззаботно, махнув свободной рукой в воздухе, — позорный столб. Порка. Тюремное заключение. Ссылка в колонии. Все в таком духе. Едва ли меня повесят.
— Какое облегчение, — сухо сказала я, чувствуя себя слегка опустошенной.
Признаться, собираясь к нему, я не особо задавалась вопросом, какой может быть его жизнь, и теперь была захвачена врасплох.
— Я ведь предупреждал тебя, — сказал он, больше не поддразнивая; его темно–голубые глаза были серьезными и настороженными.
— Предупреждал, — согласилась я и глубоко вдохнула.
— Теперь ты хочешь уйти?
Его пальцы вцепились в складку стеганого одеяла и напряглись так, что на фоне загорелой кожи выступили побелевшие костяшки.
— Нет, — улыбнулась я как можно безмятежнее. — Не для того я возвращалась, чтобы переспать с тобой один раз и отправиться восвояси. Мое намерение состоит в том, чтобы остаться с тобой, если, конечно, ты меня примешь, — заключила я не совсем уверенно.
— Если я тебя приму!
Джейми с шумом выдохнул, сел на кровати, скрестив ноги, и взял мои руки в свои.
— Я не могу даже описать, что я почувствовал, когда коснулся тебя сегодня, англичаночка, и понял, что ты настоящая, — сказал он, и я увидела в его глазах жар, пробуждавший во мне ответную страсть. — Найти тебя снова, а потом потерять тебя…
Джейми умолк, и я увидела движение его кадыка, когда он тяжело сглотнул.
Я слегка коснулась его лица, обведя пальцем линию скул и подбородка, и, улыбаясь, сказала:
— Нет, больше ты меня не потеряешь. Никогда. — Я пригладила и убрала за ухо выбившуюся рыжую прядь. — Даже если я узнаю, что ты был двоеженцем и напивался вдрызг в общественных местах, это ничего не изменит.
Джейми резко дернулся, и я от неожиданности опустила руку.
— В чем дело?
— Ну… — начал он и остановился, поджал губы и бросил на меня быстрый взгляд. — Просто…
— Просто что? Есть что–то такое, чего ты мне не рассказал?
— Ну, вообще–то печатание подстрекательских памфлетов совсем не прибыльное занятие, — признался Джейми.
— Полагаю, так оно и есть, — буркнула я, и сердце мое снова забилось сильнее в ожидании перспективы дальнейших откровений. — Чем еще ты занимаешься?
— Как тебе сказать? Контрабандой, — виновато сказал он. — Это позволяет прокормиться.
— Контрабандой? — Я вытаращила глаза. — И что же ты перевозишь контрабандой?
— Главным образом виски, но теперь бывает, что и ром, немного французских вин и батист.
— Вот оно что! — вырвалось у меня. Все части головоломки встали на свои места: и Уиллоби, и эдинбургские доки, и наше нынешнее местонахождение. — Вот какова твоя связь с этим местом, то, что ты имел в виду, сказав, что это мадам Жанна твоя клиентка?
— Именно, — кивнул он. — Мы прекрасно сотрудничаем: когда из Франции прибывает вино, его свозят в один из здешних подвалов. Часть вина мы напрямую продаем Жанне для нужд ее заведения, а остальное она хранит, пока мы не забираем, чтобы переправить дальше.
— Хм. И как часть этой договоренности… — осторожно произнесла я, — ты… э–э…
Голубые глаза сузились.
— Нет, англичаночка, все не так, как ты думаешь, — отрезал Джейми.
— Неужели? — произнесла я, стараясь не выдать своего чрезвычайного удовлетворения. — И о чем же я думаю?
— Ты думала, не пользуюсь ли я здесь порой своей партнерской долей, а?
Он поднял на меня бровь.
— Ну, думала, — призналась я. — Правда, меня это не касается.
— Значит, не касается?
Джейми поднял обе рыжие брови и взял меня за плечи, привлекая к себе.
— Не касается? — повторил он чуть позже, хотя на сей раз ему, похоже, недоставало дыхания.
— Да. — У меня тоже перехватило дух, и ответ мой прозвучал сдавленно. — И ты не…
— Нет. Иди ко мне.
Он заключил меня в объятия и привлек к себе. Память тела отличается от памяти разума: размышляя, гадая, сомневаясь и беспокоясь, я была неловкой и неуклюжей, а стоило обо всем этом забыть, как тело само стало с готовностью отзываться на все, словно никакой двадцатилетней разлуки не было и в помине.
— На этот раз мне было страшнее, чем в нашу брачную ночь, — пробормотала я, не сводя глаз с медленной сильной пульсации в ложбинке его горла.
— Правда? — Его рука обхватила меня сильнее. — Я внушаю тебе страх, англичаночка?
— Нет. — Я приложила пальцы к ритмично бьющейся жилке, вдыхая терпкий запах его кожи. — Просто… в первый раз… я не думала, что это будет навсегда. Тогда я собиралась уйти.
Джейми хмыкнул. Пот поблескивал в маленькой ложбинке в центре его груди.
— Так ведь ты и ушла. Но вернулась, — заметил он. — Ты здесь, и важнее этого ничего нет.
Я приподняла голову, чтобы посмотреть на него. Его глаза были зажмурены, как у кота, ресницы имели тот поразительный цвет, который так хорошо запомнился, потому что часто мне снился: темно–каштановые нa кончиках, они приобретали все более светлый рыжий оттенок, становясь у корней почти белыми.
— О чем ты думал, когда мы лежали вместе в первый раз? — спросила я.
Темно–голубые глаза медленно открылись и остановились на мне.
— Это всегда было для меня навсегда, англичаночка, — просто сказал он.
Некоторое время спустя мы заснули в объятиях друг друга под звук дождя, который тихо стучал по ставням, добавляясь к обычным для такого рода заведений звукам, доносившимся снизу.
Ночь выдалась беспокойной. Слишком усталая, я бы с радостью погрузилась в крепкий сон, но боялась, что Джейми исчезнет, да и он, похоже, боялся того же. Так мы и лежали, прижавшись, в полудреме: близость друг друга не давала нам уснуть по–настоящему. Я ощущала каждый его вдох, каждое шевеление, и он, без сомнения, чувствовал то же самое.
В полудреме мы поворачивались и двигались вместе, все время соприкасаясь, словно в замедленном сонном танце, молча заново постигая язык наших тел. Где–то в тишине самой глубокой ночи он повернулся ко мне, а я к нему, и мы с величайшей нежностью занялись любовью. В конце концов мы замерли в безмолвном восторге от взаимного постижения наших тайн.
Нежная, как мотылек, порхающий в темноте, моя рука скользнула по его ноге, коснулась глубокого шрама, и пальцы, пробежав по всей длине невидимого рубца, остановились в его конце с невысказанным вопросом. Как?
Джейми вздохнул и положил руку поверх моей.
— Куллоден, — прошептал он.
Смерть. Тщета. И ужасное расставание, которое отняло меня у него.
— Никогда тебя не покину, — прошептала я. — Больше никогда.
Его голова повернулась на подушке, черты терялись в темноте, а губы дотронулись до моих легонько, словно прикосновение крылышка насекомого. Он перевернулся на спину, его рука тяжело покоилась на моем бедре, удерживая меня вблизи.
Некоторое время спустя я почувствовала, как он снова переместился и чуть сдвинул одеяло. Мое предплечье обдуло прохладным ветерком, крохотные волоски приподнялись, а потом снова улеглись под теплым прикосновением руки Джейми. Я открыла глаза и увидела, что он повернулся на бок и рассматривает мою руку, лежащую поверх стеганого одеяла. Белую неподвижную руку, которой смутное предрассветное марево придавало сероватый оттенок.
— Опиши ее мне, — прошептал он, наклонив голову и поглаживая в темноте мои пальцы, касающиеся его тела. — Какая она? Можешь ты сказать, что у нее от меня, что от тебя? Руки, например, они похожи на твои, Клэр, или на мои? Опиши так, чтобы я смог ее увидеть.
Его рука легла на одеяло рядом с моей. Красивая, сильная рука с длинными, ровными пальцами, плоскими сочленениями и аккуратно подстриженными ногтями.
— Больше на мои, — прозвучал мой хрипловатый со сна, едва покрывающий шум дождя голос.
На нижнем этаже все давно стихло.
Для наглядности я подняла руку, расставив пальцы.
— У нее длинные изящные руки, как у меня, но больше, чем мои, шире, однако с глубоким изгибом рядом с запястьем, вот здесь. Пульс у нее прощупывается там же, где и у тебя, на этом самом месте.
Я коснулась жилки, проступавшей там, где запястье соединялось с кистью руки. Джейми не шевелился, и я могла ощущать его сердечный ритм кончиком пальца.
— Ногти ее больше похожи на твои, не овальные, как у меня, а квадратные. Зато мизинец правой руки кривоват. — Я продемонстрировала свой. — У моей матери был такой же, мне дядя Лэмберт рассказывал.
Моя мать умерла, когда мне было пять лет, и никаких внятных воспоминаний о ней у меня, разумеется, не сохранилось, но вид этого пальца всякий раз непременно наводил на мысли о ней, как случилось и сейчас. Я положила руку с кривым пальцем на его руку, потом поднесла ее к его лицу.
— Вот эта линия у Брианны такая же, — тихо сказала я, проводя пальцем по рельефному изгибу от виска к щеке. — Глаза точно твою, так же как ресницы и брови. Фрэзеровский нос. Ее рот больше похож на мой, с полной нижней губой, но широкий, как у тебя. Подбородок заостренный, на мой лад, но сильнее. Она крупная девушка — почти шесть футов ростом.
Ощутив его удивление, я слегка ткнула его коленом в колено.
— У нее длинные ноги, как у тебя, но очень женственные.
— А есть у нее эта маленькая голубая жилка вот тут? — Его рука коснулась моего лица, большой палец нежно провел по виску. — И ушки, как крохотные крылышки, а, англичаночка?
— Она сетовала на свои уши, говорила, что они торчат.
Неожиданно я почувствовала, как мои глаза защипало от слез — таково было воздействие вызванного мной к жизни образа Брианны.
— Они проткнуты. Ты не возражаешь, правда? — зачастила я, чтобы не расплакаться. — А Фрэнк был против, он говорил, что это смотрится дешево и что ей не следует протыкать уши, но она хотела это сделать, и я ей разрешила, когда ей было шестнадцать. У меня уши были проколоты, и мне казалось несправедливым сказать, что ей нельзя, когда мне можно, и все ее подружки проткнули, а я не хотела… не хотела…
— Ты была права, — сказал Джейми, прервав торопливый, чуть ли не истерический словесный поток. — Ты поступила правильно, — повторил он тихо, но твердо, обняв меня покрепче. — Ты была чудесной матерью, я знаю это.
Я снова заплакала, совершенно беззвучно, трясясь в его объятиях. Джейми нежно поглаживал меня по спине, повторяя снова и снова: