Ройзин застыла с поднятыми руками. Не было слышно ни звука, кроме капель падающей с простыни воды.
— Я понимаю, почему ты это сделала, — продолжала Бриджит. — Я сама могла бы так поступить, защищая тебя, когда ты еще не родилась. Только не жди, что и он поймет. Думаю, не сумеет. И Лайам тоже.
Ройзин выглядела как побитая собачонка. Бриджит поняла: дочь все время ожидала, что отец отвергнет ее, но не думала о Лайаме. То была новая боль, и, став реальной, она, возможно, терзала куда сильнее, чем представлялось ей раньше.
— Я думала, когда он узнает, как много нас, желающих мира, то возможно, хоть чуть-чуть уступит, — вздохнула Ройзин. — Кому-то придется! Мы не можем и дальше, год за годом, так продолжать, ненавидя и оплакивая, а потом начиная все сызнова. Я не буду! — Она прикусила губу. — Я хочу чего-то получше.
— Все мы хотим, — тихо произнесла Бриджит. — Разница в том, чем мы готовы расплатиться за это.
Ройзин отвернулась.
Покончив со стиркой, Бриджит развесила белье на веревке, подперев ее в середине длинным шестом со специальной выемкой на конце, чтобы простыни не касались земли.
Как же уберечь Коннора от разочарования, которое непременно наступит, когда он узнает, что предала его родная дочь? Все увещевания на свете не в силах будут заглушить боль. Даже если разумом он и поймет, то чувствами — нет. Сначала Адэр, теперь Ройзин…
А Лайам? Он ошарашен, все его незыблемые истины рассыпались в прах. Его отец, который, как он считал, такой сильный, что ни перед чем не дрогнет, выходит из себя, позволяет понукать собой людям, которых презирает, и ничего не может с этим поделать. А теперь еще и сестра, оказывается, все это устроила — ради страстей и верности, о каких он имел лишь смутные представления.
Бриджит установила шест, неуклюже выгибая руки под тяжестью сырых простыней, раздуваемых ветром. Неожиданно стало легко, и, резко обернувшись, она уткнулась прямо в Пэдди.
— Виноват, — извинился он, помогая выпрямить шест.
— Спасибо, — пробормотала Бриджит, поняв, что парень просто решил помочь.
Ветер задул в простыни, и те выгнулись и вширь, и ввысь, укрыв на время их обоих от взглядов из дома.
— Ваш муж сообразит, что это она сделала, — тихо сказал Пэдди. — Вы не сможете помешать.
— Я знаю. — Сразу и не сообразить: то ли ей неприятно то, что он понимает, то ли это загадочным образом дает утешение, что не одна она разбирается с бедой. Абсурд. Ну конечно же, она одна. Пэдди — враг. Если не учитывать, что и его предал человек, которому он доверял. Предал умело и тонко, используя против Пэдди его же собственный план да еще связав двойным убийством, чтобы не было дороги назад. Чувствует себя, должно быть, полным глупцом.
— Похоже, никто из нас многое отвратить не в силах, ведь так? — сухо заметила она.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и Бриджит мгновенно поняла, как глубока его боль, как копилась долгими годами ссор и любви. Вот только хотелось ей узнать всю историю или нет? Хороший вопрос… Того и гляди она поймет больше, чем может себе позволить.
Бриджит украдкой взглянула на Пэдди. Тот стоял, устремив взгляд к горизонту.
— Дело пошло не так, как вы рассчитывали? — осторожно поинтересовалась она.
— Да, — признался он. — Я никогда не считал, что Коннор уступит легко, но полагал, все же уступит, узнав, что Адэр переметнулся. Недооценил я его. Думаю, цена за освобождение от былых обещаний была чересчур высока. Для него чересчур высока, я хочу сказать.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — отозвалась Бриджит. — И вовсе не уверена, что сейчас он знает, где выход. Былое держит его в заложниках сильнее, чем вы. Тут…
Она задумалась, подыскивая подходящие слова.
— Тут дело в том, чтобы признать это, — подсказал он, пристально глядя на Бриджит. — Есть набор идеалов, которому ты следуешь, есть свое понимание смысла жизни… Требуется чертовски много мужества, чтобы признаться себе: не все сложил так, как надо, не говоря уж о рассерженных людях, которые отдали себя делу и теперь не решаются взглянуть правде в глаза. Кто-то из нас, полагаю, умрет от гордыни. Если не веришь себе, что же тогда у тебя остается?
— Немного, — согласилась она. — Во всяком случае, не здесь. Ирландия не прощает — и вовсе не политически. Слишком уж крепко мы помним все прегрешения. Мы не учимся забывать и начинать все с нуля.
Пэдди улыбнулся, вновь обратив взгляд на воду.
— А могли бы, по-вашему? Мне бы очень многое следовало сделать по-другому и во благо Божие, да вот не сделал! — Он вдруг резко обернулся и глянул на нее в упор. — А вы, Бриджит, что бы сделали по-другому?
Она почувствовала, как краска прилила к лицу. Взгляд Пэдди был слишком откровенен, чересчур ласков. Он словно проникал в ее мысли, надежды и печали, которые хотелось схоронить в душе. И все же она позволяла ему и дальше вглядываться… Порывы ветра проносились мимо них, сияло солнце, чайки кружились, стеная в небесах.
— Вы мне скажете? — В его голосе прозвучала настойчивость.
Бриджит потупилась.
— Разумеется, не скажу. Все равно ничего из этого значения не имеет, поскольку нам не дано.
— А мне хотелось бы узнать, — произнес он, когда Бриджит повернулась и пошла обратно к дому, забыв про бельевую корзину, наполовину скрытую развевающимися простынями.
Она не ответила. Он и так знал. Увидел это по лицу.
Внутри дома напряжение дошло до точки. Всех согнали на кухню, чтобы Дермету с Шоном было легче следить. Лайам сидел за столом, болтая ногами, и поочередно пытался попасть ногой по стоявшему напротив стулу, то и дело промахиваясь. Дермет с явным раздражением не сводил с него глаз. Время от времени Лайам поглядывал на него, угрюмо и презрительно, едва ли не с вызовом, но почти сразу отводил взгляд.
Шон застыл, как обычно, в дверях коридора, ведущего к спальням и туалетной комнате. Коннор стоял возле раковины у окна, из которого виднелась тропа, извилисто уходящая за холм. Туда в день приезда они с Лайамом ходили на рыбалку.
Ройзин перебирала содержимое шкафчиков с продуктами, что-то доставала, что-то выбрасывала, будто это имело хоть какое-то значение.
— Прекрати, — велел ей Коннор. — Твоя мать знает, что у нас есть. Будем жить на картошке, пока Дермету она не наскучит.
Ройзин, стоя к отцу спиной, вновь расставила банки и пакеты по местам. Движения ее были скованными, пальцы плохо слушались. Дважды она не смогла удержать в руке банку, и та падала. Бриджит поняла: дочь ждет, что отец вот-вот сопоставит факты и поймет, что это она предала их.
Было еще рано, но ей захотелось избавиться от тягостного молчания.
— Я буду обед готовить, — сказала она, ни к кому не обращаясь.
— Слишком рано, — остановил ее Дермет. — Сейчас только половина двенадцатого. Подождите часок.
— Я рыбный пирог сделаю, — отозвалась Бриджит. — На него время нужно. Заодно испеку что-нибудь. Мука есть.
— Не смей печь для них! — Возглас Коннора звучал как приказ.
— Дельная мысль, — тут же откликнулся Дермет. — Делайте, миссис О'Молли! Испеките нам чего-нибудь. Торт сможете?
— Не выставляй себя на посмешище! — Коннор подался вперед, будто намереваясь силой помешать жене. — Бога ради, Бриджит! Адэр предал нас, донес этим террористам, где мы находимся, чтобы занять мое место и продать всю партию! Мы остаемся узниками до бог знает какого времени, а ты собираешься пирог печь! Неужели не понимаешь, что происходит?
Бриджит прошла мимо него к шкафчику и открыла дверцу… Спиной почувствовала, как встал у задней двери Пэдди, как он смотрит на нее. Нужно было защитить себя.
— Сидением без еды дела не исправишь, — обратилась она к мужу. — Ты, может, и рад одну картошку есть, а мне еще чего-то хочется. Для пирога есть все необходимое. Уж лучше я буду печь, чем здесь торчать.
— Ты же играешь им на руку! Неужели тебе и дела нет, что Адэр предал нас?! Билли с Иэном мертвы. Неужели это ничего для тебя не значит? Ты ведь уже давно знала их! Иэн помог тебе газ наладить. Вот в этой самой кухне стоял всего пару дней назад. — Голос у Коннора дрогнул. — Как ты можешь печь пирог, когда тебе приказывает этот человек! — Взмахнул рукой в сторону Дермета. — Неужели ты так напугана, что готова сделать все, что угодно?
Бриджит не спеша отступила от шкафчика и повернулась к мужу:
— Нет, Коннор, я не напугана. А пирог пеку, потому что мне этого хочется. И я не забыла, что случилось с Билли и Иэном. Только теперь ничего не изменишь. Может, и сумели бы, когда такая возможность была, но теперь слишком поздно. А биться из-за того, чем нам питаться, не храбрость, а просто глупость. Сойди, пожалуйста, с лавки, мне место нужно.
Коннор остался сидеть где сидел. Лайам не сводил с родителей глаз.
— Отец, пожалуйста, — настоятельно попросила Ройзин.
— Отец, пожалуйста, — настоятельно попросила Ройзин.
Коннор взглянул на нее.
Бриджит наблюдала за мужем и дочерью. Казалось, время застыло. Она слышала, как тикают часы на стене, отзываясь на каждый скачок секундной стрелки. И поняла, что́ произойдет, еще до того, как это произошло, в бесконечный отрезок времени от одного слова до следующего.
— Ты хочешь, чтобы я делал то, что он велит? — спросил Коннор. — Это почему, Рози? Я сообщил Адэру, что мы уедем на неделю. И не сказал куда. Кто же сказал?
Хватило бы у дочери духу солгать или нет, Бриджит не знала, только Ройзин, видно, почувствовала, как лицо выдало ее.
— Имонн! — с горечью воскликнул Коннор. — Ты сказала ему, а он Адэру!
— Нет. — Ройзин смотрела отцу прямо в глаза. — Адэр ничего не знал. И насколько мне известно, до сих пор не знает. Я́ сказала Пэдди, потому что ты не хочешь слушать и не собираешься меняться. У меня будет ребенок, и я устала от бесконечной борьбы и смертоубийства, переходящего от одного поколения к другому, без всякой надежды на то, что когда-нибудь станет по-другому. Я хочу мира, чтобы мои дети росли в покое. Я не хочу, чтобы они все время боялись, как боюсь я, как боятся все, кого я знаю. Стоит нам хоть что-то выстроить, как оно тут же рушится. У всех, кого я знаю, есть потери — либо убили, либо покалечили. В движении должен быть каждый. Если не способен двигаться ты, нас должен вести кто-то другой, кто способен!
— Ты́ сделала это? — Отец произносил слова, словно с трудом заставлял себя поверить им. Он слегка раскачивался, с силой вцепившись в край лавки, даже костяшки пальцев побелели. — Ты предала меня, мое дело? Моя родная дочь? Это из-за тебя убили Билли и Иэна, а нас всех, твою мать и твоего брата, держат под прицелом… потому что ты собираешься родить ребенка? Силы небесные, девочка, ты что же думаешь, что ты единственная женщина в Ирландии, у которой будет ребенок?
Бриджит выступила вперед:
— Оставь ее, Коннор. Она сделала то, что считала правильным. Думала, ты изменишься. Она ошиблась. Только, полагаю, на ее месте я сделала бы то же самое. Мы защищаем наших детей. Всегда защищали.
Муж уставился на нее. И слова его прозвучали обвинением:
— Ты говоришь так, будто согласна с ней?!
Бриджит услышала, как Пэдди переместился влево, поближе к Коннору, но и к ней тоже. Стало страшно, как бы он не сказал что-нибудь в ее защиту… Потом поняла, о какой глупости подумала, но ощущение оставалось. Отделываясь от него, Бриджит торопливо заговорила:
— Я понимаю. Это не одно и то же. Коннор, я прошу, сейчас не время ссориться, да и не место.
Муж презрительно поморщился.
— Ты имеешь в виду перед этой компанией? — Дернул локтем в сторону Дермета с Шоном. — Не считаешь ли ты, что я хоть в грош ставлю то, что они думают обо мне или о чем угодно еще?
— Наверное, не ставишь. А ты подумал, что я — ставлю? Или Ройзин, или Лайам?
— Лайам со мной, — холодно глянул на жену Коннор. — А что до Ройзин, она больше не моя семья. Она жена Имонна, а не моя дочь. Таков ее выбор.
Бриджит знала, как побледнело у нее лицо, глаза наполнились слезами, но защищать себя не стала. Она понимала, почему Коннор говорит так, чувствовала его боль, будто та зримо и осязаемо находилась в комнате. И все же реакция мужа злила ее. Ему следовало быть выше этого, храбрее сердцем, чем попросту отсечь от себя Ройзин. Дочь предавала не ради денег и не ради власти, а потому, что думала иначе, хотя и обманула отца.
— То, что она сделала, дурно. Во всяком случае, уже тем, как это сделано, — произнесла Бриджит. — Но и ты к этому руку приложил.
— Я — что? — вскричал Коннор.
— Ты тоже к этому руку приложил! Ты не слушаешь. По сути, ты никогда никого не слушал, если только тебе не поддакивали. — Она замолчала, увидев выражение лица Коннора.
Дермет, стоя у нее за спиной, хлопал в ладоши. Обернувшись, Бриджит увидела его улыбочку, во весь рот, кривую и злобную. Подняв руки повыше, он хлопал так, чтобы все видели.
— Для вас это всего-навсего крестовый поход ненависти, ничего больше! — презрительно бросила она ему. — Вам нет дела до религии, свободы и до всего остального, о чем вы болтаете с такой пылкой страстью. Вам подавай власть и ненависть. Единственный способ заставить, чтобы вас заметили, — это взять в руки пистолет.
Дермет взмахнул рукой, намереваясь ударить ее, но Пэдди метнулся вперед и принял удар на подставленную руку, отчего пошатнулся, потерял равновесие и отлетел к столу.
Дермет рывком повернулся к нему, ощерившись в зверском оскале. Но вдруг остановился, угрюмо и вымученно улыбаясь.
— Ага, очень хорошо! — издевательски воскликнул он. — Только я, Пэдди, не дурак. Можешь пыль в глаза пускать сколько хочешь, но спектаклем спасения теперь ничего не изменишь. Хочешь не хочешь, а ты — с нами. Помнишь Билли и… как его звали… там, на склоне холма? В том, что они упокоились, твоей заслуги не меньше нашей, так что можешь не стараться завоевать сердце миссис О'Молли. Помочь тебе она не сможет, да и не захочет.
— Она права, — с горечью произнес Пэдди. — Ты только и знаешь губить да рушить.
— Я знаю, как расчистить место, прежде чем начать строить, — процедил Дермет сквозь зубы. — Побольше твоего знаю, Пэдди. Ты тюфяк. Кишка у тебя тонка пройти через это, и соображалка не работает, чтобы знать, кто в силе, а кто слабак.
— Или кто честен, а кто нет, — прибавил Пэдди, но с места не сдвинулся.
У дальней двери Шон перевел дух.
— Я иду готовить, — резко бросила Бриджит. — Хотите поесть, позвольте мне заняться этим. Не хотите, так ничего, кроме сырой картошки, и нет почти. Выбирайте. — И не дожидаясь позволения, направилась к раковине, наполнила миску водой, отобрала дюжину крупных картофелин из мешка и принялась их чистить.
Опять повисла тишина, да такая, что каждое движение Бриджит воспринималось как нарочитый шум. Задул сильный ветер. Она слышала, как Коннор сказал, что идет в туалет. Последовала короткая перепалка с Дерметом, потом муж ушел.
Она посмотрела на Лайама, все еще сидевшего за кухонным столом, и содрогнулась от того, как сын страдает. В ответ он глянул на нее как на врага. Мать видела поражение отца, и Лайам не мог простить этого. Ему отчаянно нужна была ясность, дело, в которое можно верить, человек, каким должно восхищаться, а теперь всего за несколько дней все это было свергнуто с пьедестала, пороки обнажены.
Бриджит снова взялась за картошку. Половину уже почистила. Придется ей убедить обоих — Коннора и Пэдди — бежать, в разные стороны. Должен же Лайам понимать, что Дермет не собирается сохранять им жизнь. Будет ли его сожаление об этом настолько глубоким, что он рискнет собственной жизнью? Или пожертвует ими, чтобы заполучить собственный шанс на будущее?
А Коннор? Рискнет ли он собой для спасения семьи? Или в самом деле уверовал, что его долг — жить? Что лишь он годится в лидеры? Ее память хранила образ его такого, каким он был, когда они впервые встретились: лицо — гладкое и охваченное страстью, глаза — полные мечтаний. Было в нем тогда что-то прекрасное.
Она почти закончила чистить картошку. Сколько же времени у нее осталось до того, пока Дермет примет решение? Стоит ему двинуться — и станет слишком поздно. Мало времени. Очень мало. Надо найти способ убедить каждого сделать то, что ей от них нужно. В случае с Коннором и Пэдди это должно делаться без их ведома.
Очистив последнюю картофелину, она разрезала их, неловко орудуя тупым ножом, уложила кусочки в самую большую кастрюлю и залила холодной водой. Очень уж пресновато получится. Оставалось немного бекона, яйца есть, но пускать их на стряпню сейчас не хотелось. Это открыло бы то, что известно ей, — никакого завтра не будет. Она же должна вести себя так, будто верит: спасение или по крайней мере освобождение всего лишь вопрос времени. Никакого идеологического различия между Коннором и Имонном или даже Адэром нет, разнятся лишь их понятия о средствах достижения целей протестантской безопасности. Точно так же, как нет разницы и между Дерметом и Пэдди. Разнятся лишь средства, к каким они прибегают для объединения Ирландии под католическим правлением. Никто не ждет, что другой переступит через разделяющую их пропасть. Их споры между собой ничто в сравнении с враждой, которая, растянувшись на поколения, разделяет католика с протестантом, Южную Ирландию с Северной. Пэдди, возможно, и не в одном строю с Дерметом, но он никогда не пойдет против него. А между этими двумя позициями — вся разница, какая на свете есть. Доверять ему она не должна.
Только вот правду говорить ей не следует — никому!
Бриджит взглянула на картошку. Нужны соль и мука. В голове забрезжила мысль. Хилая, не очень хорошая, но времени ждать, пока посетит следующая, получше, не было. Дермет нервничает, уже переминается неловко. Сколько еще может протянуться, пока он начнет действовать? Дермет способен застрелить всю ее семью, каждого, кого она любит больше всего на свете. Пэдди огорчится, на какое-то время, что оказался втянутым в варварство, о котором не помышлял, но насилие стало частью ирландской жизни. Чуть ли не каждую неделю кого-то убивают. По большому счету разницы для него не будет.