Была создана новая Шолоховская группа во главе с Феликсом Кузнецовым, директором ИМЛИ, о первых результатах ее работы можно судить по его публикациям.
Недавно в «Литературной газете» была опубликована статья Феликса Кузнецова «Творческая история «Тихого Дона». К спорам об авторстве романа». Возможно, статья не обратила бы на себя внимания, настолько мало в ней свежего материала и собственных наблюдений; но в основе этой статьи «положен доклад на научной сессии отделения историко-филологических наук РАН 17.12.2002 г.». К тому же представил этот доклад член-корреспондент РАН и директор ИМЛИ имени А.М. Горького. А это уже обязывает отнестись к публикации серьезно.
Статья-доклад начинается вызывающе: «Тихий Дон» – великая книга русской литературы XX столетия, наиболее полно и зримо выразившая величие и трагедию исторического пути нашего народа в минувшем веке. Между тем творческая история романа «Тихий Дон» в филологической науке раскрыта крайне поверхностно, что дает основания для различного рода спекуляций вокруг авторства романа…» (Литературная газета. 2003. 29 января – 4 февраля. Разрядка моя. – В. П.).
Здесь высказано сразу две неправды… издавна творческая история «Тихого Дона» интересовала критиков, литературоведов, историков – всех, кто занимался творчеством Шолохова; она тщательно изучена, опубликованы статьи, монографии. Давным-давно были известны слова Шолохова о том, что одним из прототипов Григория Мелехова был Харлампий Ермаков. «Жил на Дону один казак», – признался Шолохов журналисту (Известия. 1937. 31 декабря). Но у реального лица он взял лишь «служивскую биографию», некоторые эпизоды его жизни, рассказанные им самим. И письмо Шолохова Ермакову, извлеченное К. Приймой из Ростовского архива, давно известно. Еще пятьдесят лет тому назад Шолохов расспрашивал о Ермакове и Мелехове, а потом сам тщательно изучал характер Харлампия Ермакова, расспрашивал старожилов, краеведов, дочь Ермакова и результаты своих расследований опубликовал в статьях и книгах. Здесь коротко лишь скажу: Харлампий Ермаков и Григорий Мелехов – образы абсолютно разной глубины и психологической наполненности.
И об этом десятки лет тому назад высказал свои глубокие суждения краевед Лосев, подводя итоги разговора с Приймой:
«– Как видишь, кое-что из биографии Ермакова совпадает с контурами судьбы Григория Мелехова… Но не очень многое! К примеру, той личной драмы, что была у Григория в «Тихом Доне», у Харлампия не было, не знал он ее, не ведал. Не было у Харлампия распрей ни с родным отцом, ни с приемным. Не бросал он родной дом, не уходил батрачить к пану. Не было у Харлампия ни Натальи, ни Аксиньи, хотя душенька – сестра милосердия – имелась. Не было и того, что великий художник вдохнул в душу Григория – страсти, неистовости, личного обаяния, мучительного поиска правды <…>
– Скажите, а не было ли такого случая в жизни Ермакова, чтобы он в Вешках выпустил из тюрьмы около ста арестованных красных? Шолохов в третьей книге романа рассказывает нам такое событие в жизни Григория Мелехова…
– С Ермаковым такого случая не было и быть не могло, – сказал Лосев. – Он скорее всего расстрелял бы их!»
Рядом с Григорием Мелеховым действует и реальный Харлампий Ермаков – «бесшабашный рубака, любящий выпить, не особенно задумывающийся над жизнью». Таким запомнили Харлампия Ермакова знавшие его, таким он и предстал на страницах книга (Прайма К. С веком наравне. Ростов-на-Дону, 1981. С. 60–69).
Таким предстает Харлампий Ермаков и на страницах «Тихого Дона». Шолохов глазами Григория Мелехова восхищается отвагой и мужеством бесстрашного казачьего командира, «базковского хорунжего Ермакова Харлампия», подчеркивает, что Харлампий Ермаков – «тоже рубака не из последних»: «Ермаков как-то особенно ловко, почти не касаясь луки и гривы, вскинул в седло свое худощавое железное тело»; «Григорий провожал глазами бесстрашно скакавшего под выстрелами Ермакова, с тревогой думая: «И чего его черт понес напрямки? Скосят пулеметом! Спустился бы в лощину!» И облегченно вздохнул, когда увидел, что Ермаков догадался «нырнуть в лощину».
И одновременно с этим Шолохов показывает Ермакова человеком простоватым по своему характеру и образу жизни, он человек своей казачьей среды, мало задумывается о последствиях своих поступков. Так, например, Ермаков выдавил «локтем оконный глазок, с силой распахнул окно», как только услышал просьбу Григория Мелехова открыть «хучь одно окошко, что вы запечатались». «– Вот это по-хозяйски! На что же ты стекло выдавил? – с неудовольствием сказал Копылов…» Или вот эпизод: «– Гулять хочу! – рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкой крепость оконных рам.
Григорий, любивший Ермакова за исключительную храбрость и казачью лихость, удерживал его, постукивая по столу медной кружкой:
– Харлампий, не дури!»
И тот же Григорий Мелехов гневно осуждает Ермакова за то, что он разрешил казакам раздеть пленных красноармейцев.
«– Твоя работа? – Григорий плетью указал на красноармейцев. Ермаков сделал вид, будто впервые увидел пленных, и разыграл неописуемое удивление:
– Вот сукины сыны! Ах, проклятые! Раздели! Да когда же это они успели?.. Скажи на милость! Только что отъехал, строго-настрого приказал не трогать, и вот тебе, растелешили бедных дочиста!..»
Эпизод заканчивается миром: «Григорий невольно улыбнулся, – перегнувшись на седле, схватил Ермакова за ремень портупеи. Он любил этого лихого, отчаянно храброго командира».
По-своему моральному кодексу Харлампий Ермаков не выделяется из казачьей массы, а отчаянно храбрых среди казаков было много.
Характерен в этом отношении разговор Приймы с ординарцем Ермакова Яковом Федоровичем Пятаковым, рассказавшим о том, как сотня Ермакова прискакала в хутор Пономарев, где учинили суд и расправу над Подтелковым и его отрядом:
«– Когда мы верхи мчались в Пономарев, мой командир Ермаков и подумать не мог, что там будет такое смертоубийство… Он более всего опасался, что в хуторе по случаю пасхи и в знак примирения подтелковцы и спиридоновцы-беляки разопьют весь самогон и нам ничего не останется…» (там же. Разрядка моя. – В. П.).
«Как видишь, дистанция между Григорием Мелеховым и Харлампием Ермаковым колоссальна» – таков вывод краеведа Лосева. И анализ эпизодов «Тихого Дона», в которых действует Харлампий Ермаков, только подтверждает эту неумолимую характеристику одного из прототипов Григория Мелехова.
Десятки, сотни полновесных страниц о творческой истории «Тихого Дона» есть в книгах В.В. Гуры «Как создавался «Тихий Дон». Творческая история романа М.А. Шолохова» (изданная в «Советском писателе» в 1980-м и 1989 годах), С.Н. Семанова «Тихий Дон» – литература и история» (Современник, 1982), Г.Я. Сивоволова «Тихий Дон»: рассказы о прототипах» (Ростов-на-Дону, 1991) и «Михаил Шолохов. Страницы биографии» (Ростов-на-Дону, 1995), Ф.Г. Бирюкова «Художественные открытия Михаила Шолохова» (Современник, 1976), наконец, в книгах последних лет Льва Колодного, Валентина Осипова, Николая Федя, Владимира Васильева, в десятках статей и других материалов в сборниках «Шолоховские чтения», выходивших в свет в Москве и Ростове-на-Дону, и др.
Что же нового по сравнению со своими предшественниками предлагает нам автор научного доклада и статьи на тему «Творческая история «Тихого Дона»?
Феликс Кузнецов пытается доказать, что обстоятельства Вешенского восстания «и его главные действующие лица не выдуманы автором», что «Тихий Дон» являет собой, по сути дела, документальную историческую хронику». Более того, получив «дело» Ермакова из Ростовского ФСБ, Феликс Кузнецов утверждает, что Харлампий Ермаков был не только главным прототипом Мелехова, «но и своего рода его «соавтором». Именно Харлампий Ермаков был главным источником информации о Вешенском восстании – и не только о нем – для автора «Тихого Дона». И уж совсем поразительный вывод делает критик после изучения «дела» Ермакова: «X арлампий Ермаков обладал уникальной памятью, был прекрасным рассказчиком, крупным, масштабным человеко м» (разрядка моя. – В. П.).
«Становится понятным, почему в рукописи, в первой редакции «Тихого Дона», относящейся к осени 1925 года, главный герой романа поначалу не Григорий Мелехов, а Абрам Ермаков, наделенный тем же обликом, что позже и Григорий Мелехов: а точнее – обликом Харлампия Ермакова, у которого, как и у Григория Мелехова, была бабка-турчанка» – вот читаю это рассуждение и не перестаю удивляться простодушию члена-корреспондента РАН.
Потому и оставил писатель незаконченным начатый в 1925 году роман, что за год изменился первоначальный замысел произведения, о чем тысячу раз говорилось в статьях и монографиях о Шолохове, как не раз говорилось и о том, что Шолоховых по-уличному называли «татарчуки», значит, в их жилах тоже текла восточная кровь. Так что Григория Мелехова не так уж обязательно было наделять «обликом Харлампия Ермакова»: в родственниках Шолохова было немало красавцев с восточной кровью. Надо только разыскать еще одного из прототипов…
Интересны в связи с этим воспоминания В. Светозарова, одного из товарищей Шолохова того времени: «Увидали Шолохова около дверей подъезда при входе в дом, где живет Василий Кудашев. А рядом с ним выше его на полголовы горбоносый парень в черной суконной тужурке.
Спрашиваю Шолохова потихоньку:
– Кто это? Не с него ли ты писал Григория Мелехова?
– Нет, – отвечает Шолохов. – Просто родственник. Я взял его с собой, он ни разу Москву не видел!» (Светозаров В. Встречи с Шолоховым. – Призыв (Владимир). 1956. 6 июня).
Отсюда и вытекает очередной вопрос: кто из родственников писателя был похож на Григория Мелехова?
И еще об одном родственнике хочется здесь сказать как о возможном источнике, откуда Шолохов мог почерпнуть сведения о Гражданской войне, о Первой мировой войне, о судьбах таких, как Григорий Мелехов, и других персонажах «Тихого Дона». В письме жене Марии Петровне Шолохов рассказывает о счастливой встрече с двоюродным братом Александром Ивановичем Сергиным: «К моему счастью, из Феодосии (Крым) в Михайловку приехал гостить мой двоюродный брат (родной брат Ванюшки Сергина) Александр, с которым я связан целой сетью воспоминаний с самого раннего детства. Ведь он был моим «дядькой», не в смысле родства, а в воспитании. Так что эти дни мы с ним провели не скучно. Его я не видал 9 лет, он служил в Добровольческой армии, одно время мы считали его пропавшим без вести, и вдруг, представь мое изумление, когда я увидел его с женой-гречанкой и девчушкой 2-х лет…» Это из письма от 13 августа 1926 года. Нетрудно догадаться, о чем расспрашивал Шолохов Александра Сергина, разведчика в Первую мировую войну, получившего полный бант георгиевских крестов и медалей, а в Гражданскую воевавшего в составе Добровольческой армии…
27 января 1946 года в газете «Большевистский Дон» была опубликована биографическая заметка Александра Сергина «Шолохова с детства люблю». Оказывается, Александр Сергии жил в Вешенской, но почему-то никому и в голову не пришло, что и он, его судьба, его рассказы могли послужить Шолохову одним из источников романа. Может быть, что-то еще и приоткроется в творческой истории «Тихого Дона», во всяком случае, личность Александра Сергина примечательная: в то время кресты так не давали.
Феликс Кузнецов пошел по ошибочному, неверному пути упрощения сложнейших творческих вопросов: нигде Шолохов не свидетельствует, как утверждает публицист, что «Харлампий Ермаков был главным прототипом Григория Мелехова», тем более своего рода «соавтором».
По схеме критика-публициста получается очень просто: талантливый, крупный, масштабный человек, обладая уникальной памятью, прекрасно рассказывает, а Шолохов, тоже с гениальной памятью, талантливо описывает эту незаурядную личность. И получается великий художественный образ – образ Григория Мелехова. Нет! Более прав краевед Лосев, на которого я уже здесь ссылался: дистанция между ними «колоссальная», а то, что «многие события и люди, изображенные в «Тихом Доне», биографически связаны с Шолоховым, как утверждает Ф. Кузнецов, словно открывая нечто новое, давным-давно сказано замечательными учеными-шолоховедами, в том числе и краеведом Лосевым: «Я все говорю к тому, чтобы приоткрыть самое главное: «Тихий Дон» мог быть написан только в Вешках! Всмотрись и вдумайся, как глубоко он врос в землю вешенскую – в наши Базки и в хутор Плешаков, где жил и работал отец Михаила Александровича, где ставил на ноги Советскую власть коммунист, машинист мельницы Иван Сердинов – Шолохов в своем романе назвал его Котляровым. <…> Чтобы написать «Тихий Дон», все это надо было знать из жизни, изучить по документам, досконально выверить, перелопатить горы материалов в архивах, выслушать сотни – а может, и тысячи! – человеческих исповедей, вдохнуть в человеческие образы, каждый из коих стал самобытен, неповторим и незабываем. Чтобы все это сделать, надо было также родиться на вешенской земле и к тому же родиться Шолоховым!» Статья-очерк так и называется: «У истоков «Тихого Дона» (см.: Прийма К. С веком наравне. С. 64).
Главным «прототипом» Григория Мелехова был сам Михаил Шолохов. И наиболее проницательные читатели «Тихого Дона» еще в самом начале появлении романа отмечали, что Шолохов наделил Григория Мелехова чертами своего характера. «Невольно, смотря на М.А., думалось, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях» – это писала Е. Левицкая в августе 1930 года. А несколько лет спустя, в 1936 году, Александр Фадеев в письме Петру Павленко писал: «Шолохов всаживает в своих Григориев и Аксиний свой характер, и казаки признают его, характер Шолохова, своим характером» (Фадеев А.А. Соч. в 7 т. Т. 7. С. 110).
И еще несколько удивительных новостей мы узнаем из статьи Феликса Кузнецова: оказывается, «шолоховедение долгое время считало Павла Кудинова вымышленным персонажем». Но стоит открыть все эту же книгу К. Приймы, как найдем в ней статью «Павел Кудинов – хорунжий из Вешек», судьбой которого исследователь заинтересовался еще в далекие 50-е годы прошлого века.
Увлекшись полемикой с «антишолоховедами», Ф. Кузнецов невольно сошел с большака литературоведения на какую-то мелкую обочину. А зря – это ложный путь, куда недруги Шолохова и пытаются нас всех заманить. Понятно, что Феликс Кузнецов недавно взялся за эту гигантскую тему, можно сказать, что он новобранец в полку шолоховедов, но радует, что этот полк пополняется талантливыми публицистами и выдающимися организаторами литературного дела.
Предлагаемый сборник составлен как ЖИЗНЕОПИСАНИЕ, и материалы преимущественно расположены так, чтобы читатели могли проследить основные вехи в жизненном и творческом пути М.А. Шолохова, понять его настроение в тот или иной период своей жизни, его творческие замыслы и их осуществление, увидеть его встречи и выступления, интервью, его участие в заседании Политбюро ВКПб, когда решалась его судьба, быть или не быть, посмотреть на него во время охоты и рыбной ловли, во время его поездок за границу, дома, за рабочим столом, дома в кругу семьи… И таким образом – воссоздать живой характер Михаила Александровича Шолохова, человека, писателя, общественного деятеля, передать многогранность его художнических и человеческих интересов.
Все эти материалы, воспоминания, интервью, письма, дневниковые записи, статьи, фотографии составляют как бы «кусочки» мозаичного полотна, воссоздающие «образ через документ» (П. Палиевский).
Сам М. Шолохов был скуп в разговорах о себе, о своем прошлом, пережитом, о своих родителях, о корнях вообще, горько сожалея, что в свое время не расспросил родителей, родных и близких о том, что они помнят о своем прошлом, о прошлом отчичей и дедичей. Но биографы, исследователи многое восстановили в его биографии, а кое-что существенное все еще остается непроясненным, что давало и дает «пищу» для возникновения различных мифов, легенд и прочего суесловия.
Представленного здесь материала, надеюсь, вполне достаточно, чтобы показать М.А. Шолохова как живого человека и писателя, страстного, отважного, думающего, увлекающегося, страдающего, вобравшего в себя все боли и муки человеческие и оставшегося своими произведениями и поступками в памяти всех народов мира великим правдоискателем и человеколюбцем.
В издательстве «Правда» в разные годы выходили сборники воспоминаний о Шолохове (Шолохов. Правда, 1966; «Слово о Шолохове», Правда, 1973). В этих прижизненных воспоминаниях материалы были расположены так, что сразу подчеркивалось место и значение в писательской иерархии того, кто написал или сказал «Слово о Шолохове»: Горький, Алексей Толстой, Вячеслав Шишков, потом уж Федин и прочие первые секретари различных национальных писательских Союзов и республик, потом уж ближние друзья, кто действительно часто встречался и хорошо знает главного героя сборника воспоминаний, потом уж товарищи и коллеги по литературному цеху и жизни вообще. Включали воспоминания и зарубежных писателей и политических деятелей, но тоже примерно по тому же принципу: сначала знаменитые, потом тоже знаменитые, но не очень, а потом уж все подряд. Таким образом составители стремились подчеркнуть и значимость самого М. Шолохова.
Тем не менее и эти два сборника сыграли свою роль, многим авторам удалось сказать свое «Слово о Шолохове», оставить в памяти читателей живые детали и подробности жизни, быта, творческих поисков своего великого современника. Но все-таки в этих сборниках было и много «патоки», такого, что вызывало у Шолохова раздражение, о чем он и не замедлил сообщить, прочитав рукопись воспоминаний, Анатолию Сафронову, под редакцией и по инициативе которого выходили оба сборника.
В предлагаемом сборнике составитель стремился использовать положительный опыт своих предшественников и избежать их ошибок и недостатков.