- Я с киностудии, - сказала Вика ожидающим и решительно вошла в дверь.
Очередь тихо заворчала.
- Есть такие собачки... карликовые пинчеры, - сказала одна старушка своей соседке. - Такую собачку можно пронести в кармане... С киностудии!
Но Вика уже не слышала этих пересудов, она очутилась в кабинете, где пахло какими-то лекарствами, а доктор сидел, склонясь над столом, и что-то записывал в тетрадь.
Вика остановилась. Доктор не заметил ее появления. Тогда она тихо кашлянула. Потом сказала:
- Здравствуйте!
- Да, да, - не переставая писать, произнес доктор. - Что у вас? Собака?
- Нет у меня собаки, - сказала Вика.
- Кошка?
- У меня ничего нет. Я с киностудии...
При слове "киностудия" доктор перестал писать и оглянулся.
Он снял очки и внимательно посмотрел на Вику. Он узнал ее.
- Здравствуйте. Что-нибудь случилось?
Он встал с места и медвежьей походкой подошел к Вике.
- Что-нибудь с Ингой?
- Нет, нет, все в порядке, - поспешила его успокоить Вика. - Так, не ладится немного.
- Не ладится... Ей, наверно, не под силу роль. Ведь она никогда не играла.
- Да ваша Инга - талант! - воскликнула Вика. - Она прогремит. Я понимаю в кинематографе. Но мне необходимо поговорить с Ингиной мамой.
- С мамой?.. - Ингин папа изменился в лице. - С мамой нельзя поговорить. Был свежий асфальт, а самосвал мчался сломя голову. Для самосвала "скорая помощь" как скорлупка...
Папа не сказал о гибели мамы, но Вика все поняла. Она опустилась на белый стул и как бы вся съежилась, потускнела.
- Как скорлупка, - произнесла она одними губами. - А как же Инга?
- Я теперь у нее и за папу и за маму... Режиссер не доволен Ингой? Я-то думал, кино ей поможет, отвлечет...
- Кино ей поможет! - полная решимости, сказала Вика. - И Вера вовсе не плохая. Но ведь она не знала, что мамы нет... Никто не знал. - Вика больше ни о чем не расспрашивала папу, она поднялась со стула и сказала: Извините. Я пойду. А то вас ждут кошки.
- Меня всегда ждут кошки, - тихо произнес папа и долго закуривал сигарету.
- Вы только Инге ни слова, что я приходила, - сказала Вика.
Дверь отворилась, и в кабинет просунулась большая голова дога.
Ах, эта вездесущая Вика, эта девушка из кино, девушка в стоптанных туфлях, с кондукторской сумкой на плече. Никто не посылал ее в эту трудную разведку, никто не поручал дознаваться, что происходит с Ингой. Беспокойное сердце превратило ее в разведчика судьбы - сперва подсказало, что девочка неспроста не хочет жаловать "чужую" маму, потом приказало: иди узнай, разведай. И она пошла.
Теперь Вика все знает, все понимает. Инга для нее уже не капризная девчонка, не ломака, а человек, которого можно понять. Понять и пожалеть.
В первую очередь надо все рассказать Вере. Пусть все знает. Пусть решает, как быть дальше. Если она человек, то решит, как надо. Правильно. И никаких Брусничкиных!
Потом надо поговорить с Ингой.
А Карелину ни слова. Еще схватится за голову. Скажет, нельзя снимать девочку, если у нее горе. Придется Брусничкину. А она, Вика, не может слышать эту фамилию. Брусничкина! А он уже распорядился позвать ее. И завтра утром будет поджидать эту краснощекую, нос картошкой, глаза круглые, словно их начертили циркулем, а потом раскрасили зеленой акварельной краской. Эта Брусничкина все повторит, что покажут. Как попугай. Но сыграть она не сможет. Страдания попугаи не изображают. Долой Брусничкину! Никаких Брусничкиных! Будет Инга - и весь разговор!
И вот теперь Вика идет к Вере. Она не застает ее дома и бежит в парикмахерскую, где, по словам матери, должна быть артистка. Вика находит Веру, вытаскивает ее из-под фена, с сырой головой и ведет в укромный уголок.
Она говорит:
- Слушайте!
И рассказывает про ветеринарную лечебницу, про больных кошек и собак, про доктора Орлова, про "скорую помощь", которую, как скорлупку, раздавил тяжелый самосвал.
Обе женщины всплакнули. Пожалели Ингу и всплакнули. И еще потому, что не знали, что она недавно лишилась матери, и были такими черствыми обе.
Потом вытерли глаза уголками платков, аккуратно, чтобы ресницы не "потекли". Вздохнули. Закурили.
- Вот ведь какая история, - сказала Вика.
- Я была крохой, когда мать ушла на фронт, - вздохнула Вера. - А потом вместо матери вернулся незнакомый солдат в сапогах, в шинели, с палкой. Мне говорят - это твоя мама, а я не верю и реву. Какая же мама, если это солдат!
Когда Инга сбежала со школьного крыльца, ее ждала Вика. Некоторое время девочка удивленно смотрела на Вику, а Вика молчала. Не бросилась к ней, не хватала за руку, не кричала: "Скорей!" Это насторожило Ингу.
- Съемок не будет. Не готовы декорации. Свободный день! - наконец сказала Вика.
Она была какой-то новой, словно ее подменили.
Инга удивленно смотрела на новую Вику.
- Может быть, нужно купить молока? Идем вместе купим, - предложила Вика.
- У нас еще есть, - отозвалась Инга. - Две пирамидки, шестипроцентного.
Они зашагали рядом. Вдруг Вика сказала:
- Инга, я все знаю... про твою маму. Раньше не знала, теперь знаю... Ты не сердись на Веру. Она хорошая. Она тоже не знала. Вера не собирается заменить тебе маму. Просто работает с тобой вместе. Она не задавака, хотя и народная... Вера, можно сказать, ради своей матери жизнь загубила.
И тут Инга в первый раз спросила, а до сих пор только слушала:
- Как загубила?
- Мать-то ее прикована к постели.
- Зачем... прикована?
- Ранена была, вот зачем. Вера всю жизнь отдала матери. Врачи, лекарства. Ты - будущий врач - должна понимать. Она могла бы замуж выйти, жизнь устроить. Видная женщина... Народная артистка...
Инга ничего не ответила. Она еще не поняла, почему Верина мама ранена и почему Вера жизнь загубила.
Так они шли молча.
У одного дома Вика сказала:
- Здесь они с мамой живут... на втором этаже... Видишь два окна?
- А мама все болеет? - спросила Инга, глядя в Верино окно.
- Она на войне была санитаркой. Ранило.
- Разве в санитарок стреляют? - Инга недоверчиво посмотрела на свою спутницу.
- Пуля не разбирает, где солдат, где санитар.
- Почему... не разбирает?
- Не знаю... почему, - призналась Вика. - Я ведь на войне не была.
Они стояли молча. Инга все разглядывала окно. Потом обе побрели дальше.
- Понимаешь, людей жалко. Веру и ее мать. И тут еще вчерашняя история...
- Какая история? - спросила Инга.
- На вокзале. Сцена встречи не вышла. Три дубля - в корзину. Вера плакала...
Инга удивленно посмотрела на Вику.
- Она плакала по кино?
- Да не по кино, по жизни. Ревела она с горя! Надо ей помочь.
- Надо, - не сразу сказала Инга.
Вика остановилась и вдруг крепко расцеловала Ингу.
- Ты у меня девка что надо! Я знала, что ты - человек. Мы с тобой будем друзьями на всю жизнь. У меня тоже мамы нет. Я детдомовская... Я не зря новые туфли сносила... Мы им покажем Брусничкину!.. Мы им такую Брусничкину покажем!.. Я им каждый день могу приводить по Брусничкиной!..
10
- Привела Брусничкину? - спросил Павел Карелин, когда на другой день Вика вошла в комнату съемочной группы.
- Нет, - поджав губы, ответила Вика. - У Брусничкиной ангина. Температура тридцать восемь и две.
- Этого еще недоставало! - вскипел Карелин. - Когда она поправится?
- Не скоро, - спокойно ответила Вика. - У нее осложнение.
- У нас осложнение! Что же нам, закрывать картину? Или переходить в простой?
Карелин пятерней вцепился в бородку.
- Все будет в порядке, - сказала Вика. - Она будет сниматься хорошо.
- Кто будет сниматься?
- Инга. Она будет улыбаться. Она поцелует Веру. Она...
- Да откуда ты все это взяла?
- Я же опытный работник. Я же отвечаю за свои слова. Она придет завтра. И все будет в ажуре. Никаких простоев.
- Прямо не кинематограф, а какой-то аттракцион! Где Вера?
И тут в комнату вошла Вера.
- Я согласна сниматься с Ингой, - подтвердила она. - Я передумала насчет Брусничкиной.
Перед большим серым домом, в котором жила Вера с матерью, стояла Инга и все не могла решиться переступить порог. Она смотрела на два окна на втором этаже, словно хотела увидеть, что скрывается за ними.
Так она долго простояла перед подъездом. Пока наконец решилась и надавила плечом тяжелую дверь. Инга поднялась на второй этаж. Постояла на площадке, не зная, в какую дверь звонить.
Позвонила в правую.
Ей открыла девочка.
- Вам кого?
Хотя они были однолетки, девочка-хозяйка обращалась к Инге на "вы".
- Мне Веру... Веру Федоровну.
Девочка измерила Ингу взглядом и сухо сказала:
- Идемте.
Они шли по длинному коридору, и их шаги гулко отзывались под сводами высокого потолка.
Девочка подвела Ингу к двери и сказала:
- Постучите.
Инга постучала. Тихо, робко.
- Кто там скребется? - послышался изнутри хриплый, низкий голос.
- Заходи! - шепнула девочка. - Не бойся!
И открыла перед Ингой дверь.
Инга увидела женщину, которая лежала на кровати. Рядом стоял столик с телефоном, с книгами и бумагами.
- Заходи! - шепнула девочка. - Не бойся!
И открыла перед Ингой дверь.
Инга увидела женщину, которая лежала на кровати. Рядом стоял столик с телефоном, с книгами и бумагами.
Женщина посмотрела на Ингу.
- Здравствуй, красавица! Ты из семьдесят пятой школы?
- Не-ет... Я из седьмой. Из второго "В".
- Тебя вожатая прислала?
- Не-ет, я сама.
- Садись, - приказала женщина.
Инга послушно опустилась на стул, который стоял около постели, и подумала: это и есть санитарка.
- Ты ко мне по какому вопросу? - спросила хозяйка гостью.
- Я не по вопросу, - сказала Инга. - Меня зовут Инга.
- Слышала, слышала, - оживилась мать Веры. - Ты что, пришла жаловаться... на Веру?
- Я не жаловаться... я не ябеда... Но маму же никто не может заменить...
Женщина приподнялась на локте и внимательно посмотрела на Ингу. Потом спросила:
- Давно это... случилось? - Она уже знала всю историю Инги.
- В конце лета, - сказала девочка, опустив глаза.
- Я тебя жалеть не буду. - Верина мама приподнялась на локте. - Я тебе так скажу: держись, девка! Держись!
- Мама тоже говорила: держись! Пусть Вера не сердится... Ей ведь тоже трудно.
- Трудно, - сказала Верина мама, - трудно со мной. Она терпит. Я сама удивляюсь, как она терпит.
- Она не терпит, - вдруг сказала Инга. - Она любит...
Некоторое время больная женщина молчала. Потом она оживилась, и глаза ее заблестели.
- Понимаешь, Инга, случается, что одна маленькая девочка оказывается умнее пяти взрослых баб. Ты только никому этого не говори. Но имей в виду. Она любит.
- А верно, вы были на войне? - вдруг спросила Инга.
- Это было давно.
- Вы забыли? Моя бабушка всегда забывает, что раньше было.
- Рада бы забыть, да ноги напоминают.
- Что напоминают ноги?
- Долго рассказывать...
- Расскажите.
- Я тащила на себе раненого, - сказала бывшая санитарка. - А эти гады из миномета...
- Разве у вас не было винтовки?
- Нет.
- Почему?
- Рук не было свободных... для винтовки. Я же раненых тащила.
- Вы не стреляли, почему же они из миномета?
Старуха ответила не сразу. Она внимательно посмотрела на гостью и сказала:
- Потому что они - фашисты.
Старуха закашлялась, и лицо ее стало багровым. Потом она успокоилась и подняла глаза на Ингу.
- Подойди к этой стенке и посмотри. Фотография старая, но глаза у тебя молодые - разглядишь.
Инга подошла к стене. Из маленькой рамки на нее смотрела санитарка, в пилотке, гимнастерке, через плечо санитарная сумка с крестом. А винтовки действительно не было.
Инга долго рассматривала фотографию. Потом оглянулась.
- Возьми себе... на память, - сказала Верина мама.
- А вам?
- У меня еще есть. Если нравится - возьми.
- Нравится, - сказала Инга.
И сняла со стены старую фронтовую фотографию.
Родился месяц. Он лежал на спине, задрав острый носик вверх, и над ним, как осколочек, сверкала звездочка. Месяц был тоненький и хрупкий. И чтобы не было жестко, ему под голову легла тучка.
Инга стояла посреди двора и рассматривала новорожденный месяц. Ей казалось, что если она крикнет, месяц отзовется тоненьким голосом.
Вечером папа увидел на стене незнакомую фотографию.
- Кто это? - спросил папа, рассматривая фотографию.
- Фронтовая санитарка, - был ответ. - Верина мама. В нее на войне стреляли. А у нее не было лишних рук для винтовки.
Папа внимательно посмотрел на дочь. И тогда Инга спросила:
- Почему в санитарок стреляют? Тех, кто лечит, нельзя трогать, иначе некому будет лечить.
- Ты правильно рассуждаешь, Инга, - после некоторого раздумья ответил отец. - Но в жизни бывает иначе. Сломя голову мчится самосвал. Асфальт свежий. Шофер тормозит. Машину заносит. А для самосвала "скорая помощь" как скорлупка.
- А на войне?
- На войне, дочка, у всех есть защита. У танков - броня, у пехоты окопы, только у врачей и санитарок нет защиты. Белый халат - и никакой брони.
- А пуля не разбирает, где боец, где санитар.
- Верно. Не разбирает.
- Все равно я буду врачом, - сказала Инга. И, немного подумав, добавила: - Лучше бы маму ранило на войне...
- Почему? - тревожно посмотрел на дочь папа.
- Она была бы раненой, но с нами. Понимаешь, папа?
Отец ничего не ответил. Он подумал, что когда была война, маме было три годика, и она не могла быть санитаркой. Но было бы хорошо, если бы она была с ними. Раненой, больной, лишь бы с ними.
Все последующее время Инга продолжала думать о Вериной маме, которая на войне была санитаркой. Инга представляла ее в белом халате и в белой косынке, идущей по полю навстречу фашистам. Она шла, а танки стреляли прямо в нее. У нее не было ни брони, ни окопа. Ее ранили, а Ингина мама приехала за ней на "скорой помощи". Почему у врачей и санитарок нет никакой защиты? Почему для самосвала "скорая помощь" как скорлупка?
Инге вдруг стало жалко Веру, словно на войне ранили ее, а не ее мать. Потом Инга подумала, какая Вера счастливая, раз у нее есть мама, пусть раненая.
Потом она подумала о молодом месяце. Наверное, когда он заснет, то погаснет. И во всем мире станет темно. Без месяца.
11
Киностудия в вечном движении. Все здесь спешат, словно перед отходом поезда. Коридоры студии людны, как улицы. Они и есть улицы, удивительного, тревожного мира кино.
В этих коридорах, как на незнакомых улицах, можно заблудиться. Можно встретить Дон Кихота или Робинзона Крузо. Они похлопают тебя по плечу и будут говорить с тобой как равные.
Коридоры - улицы киностудии, павильоны - площади.
В центре огромного павильона была построена декорация комнаты. В пустом, полутемном пространстве комната казалась счастливым островком тепла и уюта. В комнате стояла нормальная мебель, на стенах желтели обои и висели фотографии в рамках. На столе стояла лампа. И хотя она не горела, в комнате было очень светло. Инге показалось, что ее комната сорвалась с места, перелетела через весь город и очутилась в центре огромного пространства. Инге захотелось войти в комнату, закрыть за собой дверь и остаться одной. И тогда вся эта непонятная суета останется там, снаружи. Будет тихо и покойно. Как дома.
Вдруг она увидела Веру. Артистка была в белом халате - в таком же, как у мамы! Она шла через павильон, а за ней едва поспевала костюмерша с иголкой и ножницами.
- Какой неудобный халат, - говорила Вера женщине с иголкой. - Я в нем тону. Можно его переделать?
- Подошью, - неохотно сказала костюмерша.
- Он с чужого плеча. Трудно играть, когда с чужого плеча, - вздохнула Вера.
- Халат как халат, - сказала костюмерша. - У нас все с чужого плеча. Скупые играют добрых, смелые - трусов...
Вера как-то странно посмотрела на костюмершу и, ничего не сказав, пошла дальше. Костюмерша воткнула иголку в край синего халата и достала из кармана булку.
- Здравствуйте, - сказала Инга Вере.
- Инга!.. Ты понравилась моей маме. А моя мама строгая, - сказала артистка и улыбнулась. - А я тут халат меряю... Сейчас сниматься.
- Он пахнет нафталином, - сказала Инга и сморщила нос.
- Ну вот и запах не подходит! - вздохнула костюмерша и пошла прочь, на ходу жуя свою булку.
Появился Карелин.
- Привет! Как у вас дела? Инга, ты в порядке? - на одном дыхании произнес режиссер.
- Я в порядке, - сказала Инга.
- Прекрасно. - Карелин критическим взглядом обвел павильон.
А здесь уже кипела жизнь, сумбурная и непонятная, напоминавшая полный разброд. Стучал молоток - рабочие подгоняли декорации. Художник по свету тонким, пронзительным голосом кричал, задрав голову: "Уберите правую дегу! Слышите? А под окном поставьте бубочку. Одну бубочку". Ассистент оператора вставлял новую кассету и протирал оптику. Помреж листал сценарий. Каждый был занят своим делом, и оттого, что у каждого были совсем разные дела, создавалось впечатление неразберихи. Но режиссер понимал, что никакой неразберихи нет. Идет работа. Последние приготовления перед съемкой. И едва прозвучала команда: "Мотор!" - эти люди, как бойцы в одном строю, начнут делать то сложное, требующее выдержки и дисциплины дело, имя которому КИНО.
И вот уже звучит голос Карелина - голос полководца:
- Внимание! Всякая беготня прекращается. По местам!
Жизнь павильона затихла, замерла.
- Инга, подойди ко мне.
Инга медленно подошла к режиссеру.
- Значит, так, - сказал он и стал накручивать на палец прядь своей бороды. - Вера входит в комнату, ты соскакиваешь со стула, подбегаешь к ней и говоришь: "Мамочка, как я по тебе соскучилась!" А ты, Вера, обнимаешь ее и говоришь: "Знаешь, что я тебе привезла? Отгадай!" "Собаку", - говоришь ты, Инга. "Вот и не собаку, а совсем другое". Прорепетируем этот кусок. Тише! Тише!
Павел Карелин хлопнул в ладоши.
Инга вошла в комнату. Села к столу и стала рисовать. Дверь отворилась. В комнату вошла Вера в белом халате с чужого плеча. Инга не тронулась с места. "Здравствуй, дочка!" - сказала Вера. "Здравствуй!" отозвалась Инга.