– Но ведь культура народа всегда… – вступает задумчиво Блок.
– А! Поэт! – разворачивается мать Терещенко к Блоку. – Твою мать! Накаркал! «Революционный держите шаг!» Сажать их всех надо было! Стрелять! Это я вам говорю, дочь боевого российского генерала. А вы им уси-пуси. «В белом венчике из роз впереди Исус Христос». Нет! Впереди смерть! Проклятая страна! Идиотов непуганых! Когда же вы, наконец, испугаетесь?!
Замолкает. Все прислушиваются. На улице крики. За кем-то гонятся. Выстрелы. Ужас.
– К кому проситься на приём? – бормочет мать Терещенко.
– К Троцкому, – говорит Гиппиус.
– К Ленину, – говорит Мережковский.
– Пошли вы все на хуй! Буду проситься к обоим. На коленях поползу!
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион. Общая камера. Утро
Распахивается дверь и разудалый матрос Егор командует:
– Всем встать! Построиться! И молчать!
Все заключённые поднимаются, выстраиваются. Входит злой Троцкий. Проходит вдоль шеренги министров. Останавливается перед Терещенко и Рутенбергом. Долго смотрят друг другу в глаза. Троцкий выходит.
– Вольно! – орёт матрос Егор. – Получи баланду! Заносят баки с кашей. Начинается раздача еды.
– Терещенко, Рутенберг! С вещами на выход! – командует матрос Егор. – В больницу!
Терещенко и Рутенберг выходят в коридор. У Терещенко жар. Его качает. Рутенберг поддерживает его.
– Вот видите! – шепчет Терещенко. – Он держит своё слово, этот Ульянов. Ленин!
Машина уже стучит у входа.
– Стоять! Пары держать! – матрос Егор останавливает Терещенко и Рутенберг в коридоре, а сам подходит к коменданту тюрьмы. Достаёт из кармана бушлата кисет и тихо:
– Слышь, Серёгин, тут такое дело…
– Так курили уже? – удивляется Серёгин.
– Да, погляди! – матрос Егор открывает кисет. Там полно золотых монет.
– Ого! Ну и чего?
– Вот… – матрос Егор показывает записку, – эти мне перекинули. Из восьмой камеры. Всё равно ж кого в больничку. Подлечат и назад.
– Так эти же… Которые с весны сидят. Ещё царские.
– Так тоже министры. Сейчас такой кавардак…
– Ну-у-у, – Серёгин чешет затылок. – Ладно. Давай их!
– Эй, на шлюпке, табань! – матрос Егор заворачивает Терещенко и Рутенберга обратно к камере.
– Почему?! – кричит Рутенберг. – Ему надо в больницу. Он болен. У него жар! Это безобразие! Требую коменданта!
Матрос Егор, молча, прикладом вталкивает их в камеру. Лязгает засовом и торопится к камере номер восемь. По записке вызывает тех, кто дал ему кисет. Из камеры выходят очень довольные два чиновника царского правительства. Торопливо садятся в санитарную машину марки «Джефере». Шофёр – уже знакомый по станции Дно «мордатый».
Машина выкатывается за ворота Петропавловской крепости. Им вслед смотрит комендант Серёгин и матрос Егор. Серёгин протягивает руку.
– Давай сюда!
– Так это… – мнётся матрос Егор, но отдаёт кисет.
– Не бзди. Поделим.
Санкт-Петербург. Улицы. Утро
Туман. Дождь. Санитарная машина переезжает мост. Сворачивает в переулок. Едет вдоль глухой каменной стены завода. Впереди возникает толпа, которая с криками движется на машину. Шофёр выскакивает и убегает. Толпа вламывается в машину. Вытягивают чиновников. Бьют. Убивают.
Тут из-за угла выезжает грузовик как бы с красногвардейцами. Они стреляют в воздух и толпа аккуратно разбегается.
Из пролома в стене выходит Сталин. Подходит к разбитой машине. Смотрит на трупы. Дождь. Всё мокро, грязно, склизко.
– Не те! – матерится Сталин на осетинском языке.
Подбегает тот самый сбежавший шофёр – «мордатый». Разводит руками:
– Кого посадили, тех и повёз, – он смотрит на убитых. – Эх, быстро их, голубчиков. Это же кому скажи, не поверят…
Сталин бросает на него взгляд. Отходит и даёт команду своему помощнику. Как раз тому, кто командовал убийством:
– Разобраться в Петропавловской крепости. Чтобы комар носа…
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион. Утро
Начальник караула Серёгин сдаёт заместителю списки арестованных. Они идут мимо камер.
– Вот здесь, здесь. Эти двое уже отправлены утром…
– А ты куда, Серёгин?
– Да вот… Даже машину прислали. Забирают в Смольный. Чем-то большим буду командовать.
Дождь. Комендант Серёгин вместе с матросом Егором, который принёс ему кисет с золотыми монетами, садятся в машину. Шофёр – всё тот же «мордатый». Машина выкатывается за ворота.
Санкт-Петербург. Набережная реки Нева. Утро
Дождь. Машина едет по пустой набережной. Останавливается. Серёгина и Егора, уже зарезанных, выносят из машины. Перед тем как сбросить в Неву, их обыскивает «мордатый».
– Ну, чё ты там под дождём возишься?! – кричит из машины помощник Сталина.
– Чичас! – «Мордатый» аккуратно прячет в карман американские часы, берёт кисет, но не заглядывает вовнутрь. Сбрасывает трупы в реку и возвращается к машине.
– Голота! Вот только кисет.
– И это сгодится. Покурим! – смеётся помощник Сталина, забирает кисет.
Машина трогается.
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион. Общая камера. Утро
Заместитель Серёгина с листами бумаги в руках:
– Ну, граждане министры, выходи с вещичками. Свободны будете! Представляться!
Каждый из министров, выходя, называет имя и фамилию. Очередь Терещенко.
– Терещенко! – называет себя Терещенко и идёт к выходу.
– Отставить! – командует заместитель Серёгина. – Терещенко здесь нет… – смотрит в другой лист. – Вот. Тут есть! Ты, буржуй, в «Кресты» едешь. Рутенберг! Тоже. Выходи сюда!
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Двор. Утро
Министры шумно рассаживаются в подъехавший автобус. Терещенко и Рутенберга сажают в небольшой автомобиль.
Санкт-Петербург. Смольный. Подвал. Утро
Ленин и Сталин. В глубине подвала группа боевиков Сталина.
– А может и к лучшему, что их не того… Пока они живы… Те у кого документы, побоятся пускать их в дело, – тихо говорит Сталин.
– Только не надо оправдываться. Наломали дров, Джугашвили!
– Сталин, – тихо говорит Сталин. Ленин испытующе смотрит на него:
– Хорошо! Сталин! Ну, и где они сейчас? Заложники!
– Я их отправил в тюрьму «Кресты».
В углу подвала шум, крик в группе Сталина. Убивают кого-то.
– Что там такое?!
– Да тут в моей команде один говорливый затесался – поясняет Сталин.
– Неужели нельзя было подождать, пока я уйду! – возмущается Ленин.
Но вдруг он отстраняет Сталина. Проходит в угол подвала. Там с перерезанным горлом бьется в агонии тот самый «мордатый». Ленин смотрит, пока тело перестаёт биться. Сладострастная улыбка на лице. Смакует. Взгляд маньяка. Потом Ленин резко поворачивается, закладывает пальцы в жилетку знакомым ленинским жестом. Уходит, напевая что-то из оперетки «Сильва». Сталин смотрит вслед. А помощник Сталина обыскивает убитого. Достаёт часы Рутенберга и перекладывает себе в карман. К кисету с золотыми монетами.
Санкт-Петербург. Смольный. Штаб. Утро
Ленин протискивается сквозь круговорот галдящих, суетящихся людей. Проходит мимо раздающего указания Иоффе:
– Товарищ Крыленко, быстро в Броневой дивизион! Там буза! Пойми, Родной, у кого броневики, у того и город! – Подвойскому – Коля! Бери Чудновского и на Гатчину! Там разыщете Петерса и его латышей.
Иоффе входит к себе в комнату.
Санкт-Петербург. Смольный. Штаб. Комната Иоффе. Утро
У стола с едой хозяйничает Ленин. Он наливает из термоса чай и организовывает себе бутерброд.
В дверь всовывается Подвойский. Кричит Иоффе:
– А можно роту из Семёновского полка прихватить?! Ребята просятся.
– В жопу семёновцев! В Гатчине нам нужны серьёзные бойцы, а не эта дезертирская шваль! Вперёд, Коля! И дверь прикрой! – Иоффе поворачивается к Ленину – Всё нормально, Владимир Ильич! Возникают вопросы…
– …и вы их блестяще решаете! Что с прессой?
– Все газеты закрыты. Все типографии опечатаны. Выставлены караулы.
– А мы ещё и Декретик им о прессе55. Этим писакам! Вы великий человек, Иоффе. И ваш профессор Адлер великий человек! Продолжайте, Дорогой! – он пьёт чай и жуёт бутерброд. – Как говорил генерал Трепов в девятьсот пятом году «патронов не жалеть»! И денег тоже. Нам дадут ещё!
Ленин останавливается перед дверью, ведущей в штаб. Там ор, звенят телефоны, и висит плотное облако табачного дыма. Ленин морщится, ёжится. Поворачивается и выходит через маленькую дверь в углу, ведущую на чёрный ход.
Санкт-Петербург. Смольный. Кабинет Ленина. Утро
Входит Ленин, напевая. Его уже ждут. Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант.
– Моя жена и прекрасный журналист Луиза Брайант – представляет Джон Рид.
– Моя жена и прекрасный журналист Луиза Брайант – представляет Джон Рид.
– Ленин, – представляется Ленин с лукавой улыбкой. – Не миф! Нуте-с. Я обещал вам вчера? И как видите, сдерживаю слово. Вы первый журналист, берущий у меня интервью в первый день нового мира! Спрашивайте!
Джон Рид и Луиза Брайянт открывают блокноты.
ДИКТОР:
Джон Рид в августе 1919 года станет одним из основателей Коммунистической рабочей партии США. Приедет в Москву и будет избран членом Исполкома Коминтерна. 19 октября 1920 года умрёт в Москве. Официальная версия – тиф.
Санкт-Петербург. Тюрьма «Кресты». Каптёрка. День
Терещенко и Рутенберга стригут наголо. Рутенберга стригут вторым, и когда он заходит в каптёрку за робой, то Терещенко уже облачён в рваную куртку размера на два больше и в короткие штаны с дырками. Рутенберг смотрит на Терещенко. Не может сдержать улыбки.
– Ты про «Мартына» слышал? – спрашивает он сурово каптёрщика.
– А то. Это ж ты «Мартын»?!
– Правильно. И за этого парня я стою. Понял?
Каптёрщик быстро подносит Терещенко пусть и не новые, но чистые и целые куртку и штаны в размер
Санкт-Петербург. Тюрьма «Кресты». Тюремная больничка. День
Тюремный врач осматривает Терещенко:
– Слава Б-гу, не воспаление лёгких. Бронхит. Выпишу аспирин. Банки будем ставить. И у вас, Слава, Б-гу, просто царапина, – смотрит он рану на руке Рутенберга. – Счастливчики вы, господа. А что?! Вы разве не знаете? Сегодня утром везли двух арестованных чиновников министерства финансов из Петропавловской крепости в больницу. А толпа разъяренных рабочих машину остановила, перевернула. И их убили. Ужас, что делается, господа!
– А ведь это нас ждали разъяренные рабочие, – шепчет Рутенберг Терещенко. – Видите! Ваш Ленин держит слово!
Входит начальник тюрьмы. За ним маячат два матроса, на которых он всё время оглядывается:
– Здравствуйте, здравствуйте. С прибытием к нам. Перевязки сделаны, лекарства употреблены? Развести по камерам! Извините, но приказ «раздельное содержание».
Санкт-Петербург. Тюрьма «Кресты». Коридоры. Камера. День
Терещенко и Рутенберга ведут по тюремному коридору. Лязгают засовы. Двери камер закрываются. Терещенко оглядывается. Присаживается на топчан. Тишина.
ПРИМЕЧАНИЕ:
Все видения – воспоминания Терещенко в тюрьме должны быть выдержаны в лучших традициях киноромантизма. Всё изображение светится. Ярко, размыто. Приём: – кинокамера это взгляд Терещенко. Его наблюдение. Самого его в кадре не будет. Разве что иногда рука или нога…
Видения Терещенко:
Париж Подъём по лестнице через огромный букет роз. Дверь распахивает розовая от сна, смеющаяся Марго.
Пробег по набережной. Рука Марго в его руке.
Канны. Набережная Круазет. Проезд в автомобиле. Солнце в летящем по ветру шарфе Марго.
Вот Марго взбегает по трапу на яхту, оглядываясь на камеру.
Санкт-Петербург. Тюрьма «Кресты». Коридоры. Камера. День
Терещенко, небритый, заросший ходит по камере. Приоткрывается окошко в камеру. Надзиратель вбрасывает пакетик.
– От «Мартына» – шепчет он.
В пакетике маленький кисет с табаком, несколько кусочков бумаги для скрутки и спички. Терещенко учится сворачивать самокрутку. Получается. Закуривает.
Видения Терещенко:
Средиземное море. Волны океана плещут о борт яхты. Блики на воде. Шампанское искрится в бокалах. И опять улыбка Марго.
Монако. Казино Рулетка Роковая женщина напротив. Игровой стол накрывают чехлом (то есть казино проиграло). Извиняющийся толстяк – владелец казино – кланяется и кланяется. И говорит, говорит.
Санкт-Петербург Контора издательства «Сирин». Торжествующая сестра Пелагея рядом склонилась над первой книгой, изданной в издательстве «Сирин». И Александр Блок читает стих, а потом растроганный бросается с объятьями.
Киев. Рукоплещущая толпа горожан. Ножницы в руке, которые разрезают красную ленту. Это торжественное открытие консерватории.
Санкт-Петербург. Тюрьма «Кресты». Камера. День
Терещенко в камере. Смотрит в окно. За решёткой валит снег. Ветер. Открывает кисет, высыпает на бумажку остатки табака. Закуривает.
Видения Терещенко:
Украина. Усадьба Терещенко. Строгая мама вдруг улыбается и протягивает руки маленьким детским ручкам навстречу.
Антверпен. Ювелирная лавка. Осторожный еврей в полутёмной комнатке достаёт из кармана бархатный мешочек, похожий на кисет и извлекает оттуда бриллиант. И вся комнатка озаряется его светом.
Индийский океан. Марго на палубе. Волны за бортом. Рассвет. Розовые облака.
Станция Дно. Дождь. Лицо штабс – капитана Радашева. Лица солдат расстрельной команды. Стволы винтовок.
Кадры кинохроники – танковые гусеницы.
Санкт-Петербург. Смольный. Штаб. Комната Иоффе
Ленин рвёт и мечет. Кричит на Бонч-Бруевича:
– Разогнать к чёртовой матери! Никакого выступления «кадетов» завтра! Нам не нужны их иезуитские запросы! И вообще хватит! На хер это Учредительное собрание! Пусть расходятся по домам! В конце концов, есть там наша охрана! Наше присутствие?! Вообще, где товарищ Иоффе?!
– Болеет. Испанка, – говорит Бонч-Бруевич.
– А вы все без него как слепые котята!
– Понимаете, Владимир Ильич, латышам Берзиня не заплатили вовремя, и они ушли с постов.
– Что?! Мы платим бешеные деньги! Бешенные! Где Радек?! А что моряки Раскольникова?
– Пьяные в стельку!
– А если ввести в Таврический роту китайцев, – предлагает Подвойский.
– Дисциплинированные, черти!
– Вы что?! – орёт Ленин.
Он проносится по кабинету, выскакивает за дверь и втаскивает ничего не понимающего, но вежливо улыбающегося китайца-часового. Показывает на него:
– Ну?! У нас же русская революция? Вы представляете, какая вонь начнётся! Белены объелись, товарищ Подвойский?!
Влетает Радек:
– Учитель! Всё в порядке! Деньги латышам уже везут! А пока, представьте себе, нашлись трезвые матросы. Экипаж товарища э-э-э… Железнякова. Инструкции им уже получены. Всё будет вежливо. Я с ними.
– Возьмите с собой Сталина и его людей! Чтобы завтра утром и духа не было этой Учредительной херни!
Ленин смотрит на часы и быстро выходит.
Санкт-Петербург. Смольный. Штаб. Кабинет Ленина. Утро
У окна примостился на стуле Троцкий. За столом Ленин. Перед ними три женщины. Мать Терещенко, её дочь Пелагея и гражданская жена Терещенко.
– Маргарет Ноэ.
– Вы должны мне помочь. Я заберу сына. Мы уедем из страны. В конце концов, жена Михаила беременна.
– Что вы говорите?! – сочувственно – злорадно восклицает Ленин.
– Я не понимаю, почему уже всех министров отпустили и некоторые вообще с вами сотрудничают. А мой сын…
– Буду с вами предельно откровенен, уважаемая Елизавета Михайловна. Мы не совсем контролируем ситуацию в городе. Вы же знаете, что случилось с депутатами Учредительного Собрания от партии кадетов Шингаревым и Кокошкиным. Известно что у вашего сына есть враги. Как-никак, а он был министром во всех трёх правительствах. Так что будем рассматривать нахождение вашего сына в тюрьме акцией спасения. Очень хочется в это трудное время сберечь его для государства и для вас.
Троцкий с удовольствием слушает Ленина, поражаясь его иезуитству. В дверях появляется Свердлов.
– Владимир Ильич, тут у меня…
– Заходите, Яков Михайлович, – говорит матери Терещенко – Это товарищ Свердлов. Он Председатель Всероссийского Исполнительного комитета. Можно сказать, хозяин страны. Мы его все боимся. А это, Яков Михайлович, семья бывшего министра Терещенко.
Свердлов здоровается. Внимательно смотрит на семью.
– Вот решаем вместе, как сберечь нам товарища Терещенко – говорит проникновенно Ленин.
– Это очень важно, Владимир Ильич! Я со своими мелочами попозже зайду.
Свердлов выходит. У двери он оглядывается и ещё раз смотрит на семью Терещенко.
– Я думаю, что волноваться не надо. Ждать осталось немного, – Ленин жмёт руку матери и провожает их всех к двери.
Дверь за ними закрывается.
– Спасибо вам, Лев Давыдович, что посидели с таким сочувственным выражением на лице. А то эта мадам…
– Долг платежом красен, Владимир Ильич. Надеюсь, что и вы на каком-то моём разговоре посидите с этим сочувственным видом. Кстати, американский посол просил не задерживать семью Терещенко в стране.
– Да пусть выметаются. К чёртовой матери!
Три женщины идут по коридору. Плачет Марго.
Санкт-Петербург. Тюрьма «Кресты». Коридоры. Камера. День
Терещенко огрызком химического карандаша пишет записку:
«Дорогая мама, не ждите меня. Поднимайтесь. Увозите Марго. Уезжайте все до одного! Как только меня выпустят, я приеду к вам».
Сворачивает лоскуток бумаги. Прячет в башмак.