– Так же, как и вы обо мне. Просто в соответствии с традицией после «откуда еврей?» должно идти «Что делает еврей?» Ответ будет «Эпэс!» И мы легко переходим на другой, более интимный уровень общения. Не правда ли?
– Да, мне говорили, что вы человек весёлый. И без шутки никуда.
– Признаюсь, есть за мной такое.
– Я тоже люблю повеселиться, особенно пожрать.
– О-па! Откуда текст? Можно взять на вооружение?
– Из тюрьмы. «Кресты».
– Ах, ну да. Вы же сидели за убийство Гапона. Уголовное дело.
– Будем считать, что уголовное. Не столь чистое, как у вас, «политических». Но мне кажется, что Вы пригласили меня не для изучения тюремного фольклора. Так что давайте в этом же непринуждённом тоне перейдём к основной части доклада.
– Понимаете, есть вопрос, который нас волнует… Тревожит.
– Давайте уточним. Волнует или тревожит?
– Тревожит.
– Это отрадно.
– Ну, бросьте!
– Бросаю.
– Мой учитель по психоанализу профессор Альфред Адлер…
– Позвольте уточнить. Вы у него учились или лечились?
– И то и другое.
– Н-да. Простите… Аф бэнэмунэс (на прямоту – идиш) А что, во всей большой России, среди всех рабочих, крестьянских, матросских и солдатских депутатов всех этих советов не могли найти никого кроме как вас, Иоффе, чтобы сорганизовать революцию?
– Ну, знаете! Тогда… Неужели среди всех истинных патриотов и спасителей старой России не оказалось никого кроме вас и этого мальца по кличке «Мешок с золотом»?
– Ладно. Я готов слушать вашу арию. Кстати, вы ведь должны любить оперетту. «Сильва» Кальмана?
– «Весёлая вдова»!
– Так, во вкусах мы не сходимся. Пойдём дальше. Итак?
– В России, обычно, когда сватаются, сват говорит «У вас есть товар. У нас есть купец»…
– Ну, какой у нас товар, я понимаю. А купец у вас погань. И какую сумму он может предложить «мешку с золотом».
– Как объяснили те, кто послал меня, большую.
– Какую?
– Жизнь. И вам тоже!
Рутенберг внимательно смотрит на Иоффе:
– То есть вы готовы признать, что у вас купец не из местечковой лавки, а…
Иоффе смотрит на Пинхаса впервые холодно. Произносит тихо на немецком языке одно слово:
– Натюрлих (конечно – нем.) Молчание за столиком.
– Вы отдаёте пакет с… – продолжает Иоффе. – Забываете всё и живёте себе дальше. Весело!
Рутенберг смотрит на Иоффе. Вспоминает.
Санкт-Петербург. Мариинский Дворец. Кабинет Керенского. Утро
Рутенберг весело здоровается с адъютантом Керенского и, несмотря на его возражение, заглядывает в дверь кабинета.
Керенский за столом. Перед ним кто-то в кресле. Лицо у Керенского очень серьёзное. Даже испуганное. Он, увидев Рутенберга, спрашивает:
– У вас что-то важное, Пинхас?!
– Да нет. На бегу… Просто хотел сказать «Привет, Саша!»
Сидящий в кресле визави Керенского с интересом оглядывается. Это Иоффе.
Санкт-Петербург. Ресторан. День
– Обдумываете предложение? – сочувственно спрашивает Иоффе.
– Нет. Вспоминаю. Я же видел вас. Вы тихо разговаривали с Керенским… За неделю до того как он объявил генерала Корнилова «изменником». А ведь, я, было, решил тогда, что это он по глупости. А потом стал сомневаться. Только не знал я вас. А это тогда вы ему цену объявляли. И мальчик Саша выбрал… Интересно, что он у вас выторговал в качестве бонуса? Пожизненный пансион в Париже? Или в Нью-Йорке? И ведь генерал Крымов не сам застрелился. Так?
– У вас богатая фантазия…
– Срок ультиматума?
– Сутки.
– Где еврей будет праздновать Хануку?
– В семье.
– Что вы говорите!? Насколько я знаю, Берта Ильинишна от вас ушла. К Островскому. Да-а-а?! Спросите у любого психоаналитика, Иоффе… Хотя, что это я?! Вы же сами большой психоаналитик. Этим не стоит лечить сердечные раны, юноша.
– Чем этим?!
– Ну, вот этим… «Натюрлих»!
– Это вас не касается!
– О! Я боюсь, что это уже касается не только меня, но и всей России. Итак, что у нас выпало в осадок? Я передам предложение «купца». Извините, но как говорят у вас в партии, я имею право лишь совещательного голоса.
Рутенберг допивает пиво. Долго смотрит на Иоффе. Уходит. Иоффе нервничая, пьёт кофе, смотрит вслед.
Санкт-Петербург Литературный салон Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Вечер
На улице ветер, дождь, а тут полумрак, свечи, запах кокаина, тени. И знаменитости: Александр Блок50, Фёдор Сологуб, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Василий Розанов, Николай Бердяев51. Конечно, при них девицы.
В прихожей появляется Рутенберг. К нему подплывает Зинаида Гиппиус52.
Высоко откинув острый локоть, она подносит к близоруким зелёным глазам золотой лорнет и, прищурившись:
– Боже мой, кого я вижу! Вы, и у меня в салоне! Это большая честь!
– Я тоже счастлив, Зинаида Павловна. Мне срочно нужен Михаил Иванович Терещенко.
– Он как раз спорит с Блоком о строении силлабического стиха, но я немедленно его приведу. Иначе вы меня, Пинхас, повесите, как попа Гапона.
– Не порите хуйню, Зина! Лучше скажите, чтобы нам принесли водки. Рутенберг усаживается на диванчик в углу.
– Может «балтийского чаю»? – переспрашивает Гиппиус – У нас кокаин чистый. Без аспирина.
– Не балуюсь я этим. Должен же я как-то от вас, поэтов, бля, отличаться. А в большой зале как раз играет Вертинский на рояле и поёт песню «Кокаинеточка»: «Я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума…»
В дальнем углу разговаривает с Мережковским редкая гостья – мать Терещенко – Елизавета Михайловна. Разговаривает она вежливо, допуская к участию в разговоре дочь Пелагею. А рядом сидит Марго – гражданская жена Михаила Терещенко – и смотрит на публику удивлёнными глазами. Она всегда такая удивлённая.
На диванчике у Терещенко с Рутенбергом жёсткий разговор.
– Что вы слушаете этого писаря при Ульянове! Канцелярская крыса!
– Такого бы вам писаря, Михаил Иванович, и вы были бы уже стояли наравне с Рокфеллером. Повезло большевикам. Прибился к их берегу. Или его прибили…
– Что вы мне предлагаете, Пётр Моисеевич?! Сдаться?
– Нет. Зачем! Я вас просто предупреждаю. Ровно через сутки нас погонят, как зайцев. И обязательно убьют. А вмешаться некому. Правительства нет. Все полицейские и сыскные службы парализованы. И охотник не сранный Ленин, а государство Германия.
– Мне плевать…
– Аналогично. Страшнее, Михаил Иванович, другое. Позвонили из газеты «Биржевые ведомости». Они отказываются. Газета «Речь» тоже не берётся. Все типографии под большевиками.
– Я готов выкупить у них газеты и типографии. Пусть назовут цену!
– А куда они денут потом эти деньги? В гроб к себе класть? История с газетой «Новая жизнь» у всех на слуху. Мы с вами, Михаил Иванович, в вакууме.
– Завтра я еду в посольства. К американцам, англичанам… Но я не могу же показывать им эти документы. Это позор!
– Что вы!? Это для них ведь не будет новостью. Но ухватятся! Как – никак конкретные доказательства. Во всяком случае, Михаил Иванович, с завтрашнего вечера вам бы перестать появляться в людных местах. Ах, казаки! Ах, идиоты! Почему они держат нейтралитет?! Ведь им же это аукнется!
Рутенберг допивает водку, уходит.
Терещенко возвращается к маме, сестре Пелагее, Марго. С ними Гиппиус и Мережковский53.
– И что у тебя общего с этим грубым евреем? – спрашивает мать Терещенко у сына.
– О, Елизавета Михайловна. Это мистический человек! – вещает Гиппиус. – Задушить своими руками… Попа! Он ваш друг, Михаил Иванович?
– Друг? Да, нет…
– Тогда может быть враг?! Общение с врагом закаляет, бодрит…
Терещенко пожимает плечами. К нему наклоняется Мережковский. Черные, глубоко посаженные глаза горят тревожным огнем библейского пророка:
– А зачем же вы с ним общаетесь, если он ни то ни это?
Санкт-Петербург. Улицы. Двор. Вечер
Под деревом стоит Иоффе и смотрит в окна квартиры на втором этаже. Там за стёклами, как в аквариуме, безмолвно течёт спокойный вечер семьи. Женщина расставляет тарелки на столе. Ей помогает её маленькая дочь. Мужчина зажигает свечи.
Семья садится к столу. Ужинать. Иоффе смотрит. Мокрое лицо. Ведь дождь идёт.
ДИКТОР:
Иоффе Адольф. В дальнейшем Председатель советской делегации, подписавшей мир с Германией. Организатор революции в Германии осенью 1918 года. Погибнет в 1927 году в Москве. Официальная версия – самоубийство. Обе его жены и дети от обоих браков будут подвергнуты репрессиям.
Санкт-Петербург. Река Нева. Вечер
Через сетку дождя завораживающий эпизод отхода огромного и пустого (всего 40 человек экипаж!) крейсера «Аврора» от стенки верфи. Проводка его по Неве и причаливание к набережной. Это должно быть действие по канонам психоанализа. Завязка, кульминация… Сексуальный символ – жерла пушек главного калибра… Огромная военная машина на полных парах.
А по набережной едет на лихачах свадьба. Пьяные размахивают шампанским. Вышли люди из оперетты. Стоят, смотрят и напевают мотивчик «Без женщин жить нельзя на свете, нет». Дворники курят. Матросики, солдатики. Проститутки.
На мостике крейсера преисполненный чувства ответственности капитан – молоденький лейтенант Эриксон. Рядом, сгорая от восторга, Чудновский и Подвойский. Кочегары бросают в топку уголь. Отсветы огня на их лицах. В радиорубке возле радиста гордый комиссар крейсера Белышев. Радист гонит морзянкой в Гельсинфорс и Кронштадт.
– Я «Аврора»!
Стоит на набережной под зонтом довольный Иоффе и Антонов-Овсеенко. Проплывает тело «Авроры» мимо Терещенко. Неподалёку группа гауптмана. Радуется Лёха.
Двор. Ночь
Юнкер втыкает в Ленина трехгранный штык и с удовольствием проворачивает. Ленин пытается ухватить штык. Крупно руки и текущая кровь. И тут другой юнкер с криком «Коли!» втыкает свой штык, примкнутый к винтовке в спину.
Санкт-Петербург. Конспиративная квартира Ленина. Ночь
Ленин открывает глаза. Он лежит на кровати. Встаёт, вытирает выступивший пот. Меряет шагами свою комнату. Нервничает. Разгорячённым лбом прижимается к оконному стеклу.
Фары машин в переулках. Редкие, скудные уличные фонари. Цоканье копыт казачьих разъездов. Изредка вдали выстрелы. Тревожная ночь.
Ленин жадно пьёт на кухне воду. Спит хозяйка квартиры. В прихожей у двери на половичке спит охранник Эйно. Ленин берёт его наган. Взводит курок. Примеряется. К виску или в рот…
Санкт-Петербург. Посольство Великобритании. Кабинет посла Джорджа Бьюкенена. Утро
Рассаживаются три министра Временного правительства – Терещенко, Коновалов и Третьяков.
Стук в дверь. В кабинет входит, скромно потупившись, дочь посла Мюриэль:
– Извините, я тут забыла свою книгу.
– А ты, дорогая, была права, когда не поверила… – говорит посол дочери.
– Вот видишь, папа! – она берёт книгу и так же, скромно потупившись, ни на кого не глядя, выходит.
– Дело в том, господа, что я не ожидал вас увидеть, – поясняет гостям посол. – Один из кадетов, присланных для охраны посольства, сообщил мне, что исполком Петроградского Совета постановил образовать Советское правительство. И что большевики выдворят министров с их постов в течение ближайших двух дней.
– Ну, вот видите, слухи о нашей смерти преждевременны. Мы, наоборот, пришли вас заверить, что делается всё возможное и невозможное.
– Русская революция миновала уже несколько фаз и теперь подошла к последней, – важно произносит министр Коновалов. – Я подразумеваю под этой «последней» не что иное, как торжество контрреволюции. То есть, порядка.
– Ну, тогда, как мне кажется… – потирает руки посол. – Я не смею давать советы, но если немедленно в течение сегодняшнего дня не арестовать большевистский исполком Петроградского Совета, момент будет упущен. Ведь вечером начинается их съезд. И если они утвердят это самое решение о правительстве…
Санкт-Петербург. Улицы. Утро
Дождь. Туман. Улица напротив посольства. Из ворот выходят министры Коновалов и Третьяков. На углу машина. В ней гауптман и Лёха.
– А где наш-то? – настораживается Лёха
Санкт-Петербург. Посольство Великобритании. Коридор и комната. Утро
Терещенко идёт по пустому коридору посольства. Вдруг его хватают и буквально вбрасывают в комнату. Дверь закрывается. В полумраке комнаты активная возня. С Терещенко сдёргивают пиджак. Его толкают в кресло. Руки начинают расстёгивать на нём брюки. Можно уже разглядеть в полумраке – это дочка посла активно раздевает Терещенко.
Санкт-Петербург. Улицы. Утро
Из ворот посольства, застёгивая пальто, выходит Терещенко с папкой в руках. Его сопровождают два кадета (охрана посольства). Они провожают его к автомобилю.
Там уже ожидает поручик Чистяков и два сотрудника полиции. За ним наблюдают из автомобиля гауптмана:
– С охраной стал ездить – говорит Лёха.
Автомобиль Терещенко проезжает мимо. Автомобиль гауптмана трогается за ним.
Санкт-Петербург. Посольство США. Кабинет посла Дэвида Фрэнсиса. Утро
В кабинете Терещенко и посол.
– Сегодня они открывают съезд советов депутатов. Мы ожидаем большевистское выступление буквально в ближайшие дни, – говорит Терещенко.
– Если вы сможете его подавить, то я надеюсь, что оно произойдет, – улыбается посол.
– Оно произойдет независимо от того, подавим мы его или нет. Я устал от неуверенности и напряжения.
– Ходят слухи о каких-то документах, свидетельствующих о связи большевиков с Германией. О каких-то деньгах. Президент Вильсон интересуется…
Терещенко приподнимает свою папку, готовясь предъявить документы о Ленине послу, но тот, увы, торопится закончить фразу:
– Мы готовы заплатить…
Терещенко поджимает обиженно губы и опускает папку:
– Александр Фёдорович Керенский просил Вас… Он хотел бы сегодня вечером отправиться к генералу Краснову за помощью. Но не уверен, что его не остановят.
Могли бы вы помочь? Всё-таки когда машина американского посла…
– Несомненно. В котором часу подать авто?
– К шести. Второй подъезд Мариинского Дворца. Тот, что за углом.
Санкт-Петербург. Улицы. День
С Финского залива дует резкий, сырой ветер, и улицы затянуты мокрым туманом.
Терещенко едет в автомобиле. Разглядывает номера домов.
– Остановите, пожалуйста, здесь – говорит он шофёру.
Выходит у ворот казармы четвёртого донского казачьего полка. Не разрешает выходить из машины ни поручику Чистякову, ни сотрудникам полиции. Сутулясь под мелким дождиком, обращается к часовому:
– Пожалуйста, дежурного офицера!
Невдалеке останавливается машина гауптмана. Наблюдают. К воротам выходит есаул:
– Есаул Калмыков. Чем могу служить?
– Я хотел бы встретиться с командиром полка.
– Изволят отсутствовать. Вот есть Председатель совета полка. Мелехов, подь сюда!
У ворот появляется хорунжий Мелехов с группкой казаков. Весёлый. Стоят и лузгают семечки:
– Чаво?
– Простите, Я Министр Временного правительства Терещенко. Хотел бы поговорить с казаками.
Странно смотрятся они рядом. В элегантном пальто, шляпе «с иголочки» Терещенко и разболтанные, расхлябанные – голенища сапог гармошкой – казаки.
– А, вы, которых дел министр?
– Иностранных.
– А! Иностранных. Ха-ха! Ну, вот ими и занимайтесь, господин хороший! А мы не иностранные!
Мелехов смеется, и все казаки вместе с есаулом подхватывают.
Санкт-Петербург. Палуба крейсера «Аврора». День
Моросит дождь. Антонов-Овсеенко в сопровождении адъютанта – огромного матроса – ходит по палубе крейсера «Аврора». Спотыкается о доски. Чертыхается. Кричит в глубину кубрика:
– Эй! Есть кто живой на этой консервной банке?!
Появляется закопчённый, в промасленном комбинезоне матрос с большой маслёнкой в руках. Это комиссар Белышев. Докладывает:
– Матрос первой статьи, машинист Белышев! Комиссар крейсера!
– Как комиссар!? – Антонов-Овсеенко поправляет очки, вглядывается – Ну да! Вспомнил! Я же тебя дня два тому назад назначал. Правильно? Где капитан?
– Отъехали. Обедать. До затрева…
– Команда?
– По городу шастают.
– Стрелять из пушки умеешь?
– Никак нет. Я ж при машинах. Это… Белышев кричит в глубину кубрика:
– Евдоким!
На палубу вываливается раздражённый матрос. Это комендор Огнев:
– Ты чего, Саня, разорался?!
Он видит офицера. А ещё больше пугается огромного матроса за его спиной. Натягивает бескозырку на белобрысую голову. Вытягивается во фронт. Докладывает, шмыгая носом:
– Матрос первой статьи, комендор Огнев.
Антонов-Овсеенко показывает на орудия главного калибра на верхней палубе.
– Эти пушки стреляют?
– Никак нет! Усе без затворов. К следующему лету если…
– А что-нибудь на этом сранном крейсере стрелять может?!
– А вон…
Комендор Огнев ведёт их к носовой пушке и шмыгая носом:
– Пушка системы Кане… Калибр шесть дюймов. Тип затвора…
– Значит, завтра утром она может выстрелить?
– Могёт. Чего ж нет.
– Ну, значит, из неё будем стрелять!
– Никак нет! Не получится.
– Почему?!
– Так, это… Ремонт, он и есть ремонт. На судне и патрона сейчас не найдёшь. А тут вы хотите снаряд к такой пушке… – он утирает нос рукавом бушлата – Простите, простуженный я.
Антонов-Овсеенко поворачивается к адъютанту – огромному матросу.
– Кровь с носу! Чтобы до вечера были снаряды! Холостые! – и уже к Огневу: – И дюжину! Беглым огнём! Шарах-шарах…
– Никак нет! Не получится.
– Чего не получится?! – орёт Антонов-Овсеенко. – Заладил себе «никак нет, никак нет».
– Беглым не получится! На это упражнение команда комендоров должна быть восемь человек. А я один.