– Скажи уж – сдобную задницу. У меня такое ощущение, что я от одного этого запаха уже пару фунтов прибавила.
– Тогда давай спасем твою задницу от лишних фунтов и сделаем то, зачем пришли.
Ева подошла к двери одного из тех самых симпатичных таунхаусов и нажала кнопку звонка.
Вместо обычного электронного контроля безопасности практически сразу распахнулась дверь. Перед ними стояла приятная, привлекательная женщина в сером костюме.
– Забыла свой… – начала она и осеклась. – Ой, прошу прощения. – Она пригладила черные вьющиеся волосы. – Я думала, дочь вернулась. Вечно что-нибудь забудет, как в школу идет, вот я и… Ой, простите, – снова сказала она со смехом. – Чем могу вам помочь?
– Вы – Розетта Деладжо?
– Да, это я. Вообще-то, мне самой через несколько минут уходить, иначе на работу опоздаю. Так что…
– Я лейтенант Даллас, а это детектив Пибоди. – Ева достала жетон. – Управление полиции и безопасности Нью-Йорка.
Женщина взглянула на жетон и медленно подняла глаза на Еву. Беспечный смех в ее глазах потух и уступил место старому, вспыхнувшему с новой остротой горю.
– О… О, Лупа. – Она поднесла руку к сердцу. – Вы насчет Лупы, да?
– Да, мэм. Мне очень жаль, но…
– Пожалуйста, не нужно. Не надо ничего говорить мне здесь. Входите, пожалуйста. Давайте присядем. Я сейчас кликну мужа, и мы присядем. И вы мне расскажете, что случилось с Лупой.
9
– Все эти годы… – Розетта сидела в красиво обставленной, уютной гостиной, держа мужа за руку.
Хуан Деладжо был в безупречно отглаженной зимней форме, в начищенных до блеска полицейских ботинках. У него было запоминающееся лицо с рублеными чертами, смягченными глубоко посаженными глазами под темными ресницами.
– Мне кажется, я всегда знала, – начала Розетта. – Знала, потому что она ни за что не сбежала бы из дома, как считали некоторые. Мы с ней любили друг друга, и на тот момент ни у одной из нас никого больше и не было.
– Какое-то время она провела в учреждении под названием Обитель.
– Да. Для нас обеих это было очень тяжелое время. Когда на меня напали и я попала в больницу, о ней некому стало заботиться. Об этом заведении я знала от подруги, вот и устроила девочку туда. Они там были так добры! Взяли ее за какую-то смехотворную плату, поскольку что-то более серьезное мне было не по карману. Один из наставников даже каждый день приводил ее ко мне в больницу. Но все равно это было тяжело. Я знала, что там живут трудные подростки, а моя Лупа была такой невинной… Моложе своих лет, понимаете? Но я боялась, если ее у меня заберут и поместят в детский дом, то обратно могут и не отдать.
– А вопрос о вашем опекунстве возникал?
– Нет, нет, но… Я сама была совсем молодая, еще и гражданства не было. Поэтому мне было чего бояться, но я думала, что в Обители она будет в безопасности, и так оно и оказалось. Ей там неплохо жилось, хотя мисс Джонс говорила мне, что Лупа тоже боялась, что я ее брошу. Мы это обсуждали с психотерапевтом.
– В деле сказано, что когда она вернулась домой, то стала поздно приходить из школы, но не объясняла, где была и чем занималась.
– Это было так на нее не похоже – что-то скрывать. Она была послушной девочкой. Может, даже слишком послушной – боялась сделать что-нибудь не так, даже самую малость, боялась, как бы от нее не отказались. Поэтому я не стала ее наказывать. Надо было мне тогда проявить строгость! – сказала она и в отчаянии взглянула на мужа.
Тот лишь качнул головой и поднес к губам ее руку.
– Я сказала, что хочу познакомиться с ее новыми друзьями, что можно было бы пригласить их на пиццу, или я могла бы приготовить что-то сама. Она отвечала уклончиво – дескать, может быть, когда-нибудь… Она не грубила, была со мной ласкова, и я уступила. Пустила на самотек. Я подумала, может, ей просто пока не хочется делиться, да и что ей сидеть одной дома, если я все равно на работе? Она хорошая девочка, и у нее появились друзья. Вдруг это поможет ей справиться с горем? Ведь она очень горевала и по-прежнему продолжала спрашивать, почему ее мама и папа умерли. Может, это она виновата? Может, она сделала что-то не так? Была недостаточно хорошей? А может, это они были недостаточно хорошими?
Она посмотрела на усеянный фотографиями стол. Ева взяла один снимок, на нем была сестра Розетты, молодая и счастливая. Сходство было поразительное.
– Какое-то время Лупа общалась с нашим священником, но вопросы у нее оставались, особенно после того, как напали на меня.
– Розетту ограбили, – пояснил Хуан. – Напали двое, она была ранена. Она им все отдала без звука, и все равно ведь, мерзавцы, пырнули ножом. Вы же знаете, как это бывает, лейтенант.
– Да уж знаю…
– Все это видела из окна одна женщина, она и вызвала полицию, – продолжала Розетта. – Потом из-за ранения меня госпитализировали, и я какое-то время не могла заботиться о Лупе, поэтому ей грозил детдом. Тогда-то я и попросила пристроить ее в Обитель, и это удалось. Лупа…
Голос ее дрогнул, но потом она снова взяла себя в руки.
– Когда я пострадала, она жутко напугалась. И стала задавать еще больше вопросов. Что она сделала или чего не сделала? Почему с теми, кого она любит и кто любит ее, случаются такие страшные вещи?
– Это обычное дело, – сказала Пибоди. – Дети в таком возрасте считают, что все вертится вокруг них. Ну, то есть… все хорошее случается, потому что они себя хорошо ведут, а плохое – потому что они провинились.
– Да, именно так было с Лупой. Вот я и подумала, что общение с друзьями, с подружками, ее ровесницами, не знавшими такой утраты, пойдет ей на пользу. А потом… прихожу вечером домой – а ее нет. Звоню – не отвечает. Я ждала и ждала, опросила всех соседей, одноклассников, всех, кого только смогла вспомнить. Никто не знал, куда она ушла, где она. Тогда я пошла в полицию.
– Миссис Деладжо, – тихо заговорила Пибоди, когда голос у Розетты опять задрожал. – Вы все сделали правильно, и мотивы ваши были совершенно правильными.
– Спасибо. Спасибо вам за это. Полиция подняла тревогу, ее искали. И я искала. Искали соседи, люди проявили участие. Но проходили дни и ночи. И она так и не вернулась. Больше я ее никогда не видела. Если бы могла, она пришла бы домой. Я уже тогда это поняла. Наверняка ей было очень страшно. Как подумаю, что она, бедняжка, перепуганная, хотела ко мне, хотела домой…
– Вы что-нибудь помните о тех поисках? – спросила Ева. – Какие-то ваши разговоры с людьми? Что-то необычное?
– Одни говорили, что видели ее тут, другие – там. Люди звонили на… как это называется?
– На горячую линию, – подсказала Ева.
– Да, и полиция проверяла, но всякий раз это оказывалась другая девочка. Детектив Хэнди была очень добра к нам. Мы с ней до сих пор перезваниваемся. Ой, мне же надо ей сказать…
– Я с ней уже говорила, – сказала Ева.
– Я с ней тоже поговорю. Она ведь до сих пор не перестала искать. В ней была вся моя надежда, хотя мы обе понимали, что, если она и найдет Лупу, это будет… это будет как сейчас. Я все записывала на бумагу, каждый вечер, на протяжении многих месяцев. У меня эти дневнички сохранились.
– Вы не могли бы их нам дать на время? Мы обязательно вернем.
– Да, конечно.
– Я принесу, – поднялся Хуан. – Я знаю, где ты их держишь. Я отпрошусь с работы и позвоню твоему начальству. Мы сегодня останемся дома. Надо заняться приготовлениями.
Она что-то прошептала ему на испанском, и глаза ее впервые наполнились слезами. Он тихо ответил на том же языке, после чего вышел из комнаты.
– Когда я потеряла Лупу, мы с Хуаном еще не были знакомы. Они бы друг друга полюбили. Он и сейчас ее любит, потому что ее люблю я, и он тоже ее долго искал. Мы с ним оба захотим заказать поминальную службу, он сейчас об этом говорил. Можно будет… Можно мне будет ее забрать, чтобы отпеть и похоронить как полагается?
– Может быть, чуть позже, но я прослежу, чтобы вам ее отдали.
Она кивнула и тыльной стороной ладони утерла слезы.
– А другие девочки… те, которые вместе с ней, – у них остались родные?
– Это мы пока выясняем.
– Нам с Хуаном еще повезло. Если есть девочки, у которых никого нет, мы были бы рады помочь похоронить любую.
Когда они вышли из дома, Пибоди порылась в бездонных карманах своего пальто и выудила бумажный платок.
– Прости, – пробормотала она, промакивая глаза и сморкаясь. – Я держалась, пока она не спросила разрешения помочь похоронить других девочек.
Ева молчала, пока они не дошли до машины и не сели внутрь.
– В большинстве своем люди – дрянь. Это, наверное, закон больших чисел, особенно в нашей работе. А потом тебе попадаются такие люди, как эти. С ними случилась беда, страшная беда, но они все равно остаются людьми и переживают ее с достоинством.
Она протянула Пибоди дневники. Старомодные, подумала она. Небольшие книжечки в обложках, куда заносились записи карандашом или ручкой.
Она протянула Пибоди дневники. Старомодные, подумала она. Небольшие книжечки в обложках, куда заносились записи карандашом или ручкой.
– Надо просмотреть это все. Может, она записала что-то важное, но сразу не придала значения.
– Одну из жертв могли бы похоронить мы с Макнабом. Уж это-то организовать нам по силам.
– Пибоди!
– Не думай, что я начинаю принимать все близко к сердцу или терять объективность, – возразила Пибоди, отлично понимая, что лжет. – Просто это будет справедливо.
Ева ничего не ответила, а Пибоди достала новый платок.
– Заедем к Девинтер. Проезжать будем мимо последнего адреса, по которому была зарегистрирована Стубэкер, так что заскочим, поспрашиваем, вдруг ее кто-нибудь да вспомнит. А может, у кого-то и вовсе есть какая-то новая информация.
Это было все равно что пересечь границу и оказаться в другой стране. Район, где когда-то жила – или числилась – Шелби-Энн Стубэкер, был застроен дешевыми и приземистыми жилыми домами, какие строили в первые послевоенные годы. Они перемежались развалюхами еще более ранней постройки. Все стены были испещрены граффити, на каждом шагу попадались бесчисленные ломбарды, салоны тату и пирсинга, секс-клубы и обшарпанные забегаловки. Здесь никто не нанимал прислугу для выгуливания собак, зато у многих наверняка были запрограммированные на нападение роботы-доберманы. И в руках у местного люда были не портфели, а заточки.
С помощью своего универсального ключа Ева справилась с замками в металлической входной двери восьмиэтажного здания, стоящего посреди квартала омерзительных трущоб.
В вестибюле стоял застарелый запах мочи и рвоты, едва ли перебиваемый химическим хвойным ароматом профессионального моющего средства, которым какая-то упорная душа тщетно пыталась его устранить.
Никаких шансов, подумала Ева и стала подниматься по лестнице. Здание провоняло насквозь.
– Когда суд постановил ее забрать из семьи, она жила в триста пятой, с матерью – и, как следует из материалов дела, нескончаемой чередой мамашиных дружков. Из этого и будем исходить.
В подъезде стояла какофония. Стены в доме были такими хлипкими, что казалось, какая-нибудь обдолбанная башка легко может пробить их ударом кулака.
Теперь запахи можно было различить: здесь пахло грязными пеленками вперемешку с подгоревшим завтраком.
– Если бы я жила здесь, мне бы потребовался респиратор, – прокомментировала Пибоди. Она старательно избегала касаться стен и липких перил. – И камера для обеззараживания.
Где-то надрывался малыш – так истошно, будто ему поджаривали пятки. Наверное, запах грязных пеленок исходил от него. Какая-то добрая душа реагировала на страдания малыша, барабаня в тонкую стенку.
– Заткни своему ублюдку глотку!
– Как мило. – На третьем этаже Пибоди смерила внимательным взглядом коридор. – Если бы я здесь жила, я бы тоже плакала. Это же настоящий ад – расти в такой дыре.
В первые восемь лет своей жизни Ева бывала в таких местах – а то и похуже. Так что она могла подтвердить: это действительно ад.
На четвертом этаже ребром сжатой в кулак ладони она постучала в дверь бывшей квартиры Стубэкеров. Никакой охранной сигнализации, разумеется, не было, зато имелся дверной глазок и два захватанных замка с задвижками.
Уловив тень за глазком, Ева постучала снова.
– Полиция Нью-Йорка. – Она поднесла к глазку жетон. – Открывайте!
Раздался лязг и скрежет отодвигаемой ржавой задвижки, затем какие-то щелчки, и дверь приоткрылась на несколько дюймов. Она была на массивной цепочке.
– Какого хрена вам надо?
Часть женского лица, которую она видела, производила неутешительное впечатление. Взору представали явные следы вчерашней косметики, основательно размазанной после сна. Ева попробовала представить, что собой представляет подушка этой женщины – должно быть, похожа на какое-то произведение абстрактной живописи, которую Ева, впрочем, никогда не понимала.
– Лейтенант Даллас, детектив Пибоди. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
– И не подумаю с вами разговаривать, пока не будет ордера. Я свои права знаю!
– Мы всего лишь хотим задать вам несколько вопросов, касающихся бывшей квартирантки.
В обведенных, как у енота, темными кругами глазах женщины появилось хитрое выражение.
– И бабла дадите?
– Это зависит от того, что вы можете предложить. Вы были знакомы с прежней квартиранткой?
– А то! Мы с Трейси вместе работали в клубе. «Ва-Вум» назывался. Мы же с ней, как-никак, танцовщицы были.
– Не знаете, где мы ее можем найти?
– С тех пор как она смоталась из города, ни разу ее не видела. Уж лет десять как, не меньше. Я эту дыру сдаю, все по чесноку. У нас тут аренда законом регулируется.
– А дочь ее вы знали?
– Паршивку-то эту? Конечно. Эта задолго до Трейси ноги сделала. За словом в карман не лезла, та еще оторва была. И подворовывала частенько. Бывало, в клуб завалится, так непременно в гримерке что-нибудь стащит. Трейси пробовала ее ремнем учить уму-разуму, а толку-то? Некоторые дети прямо рождаются негодными, и с этим ничего не поделаешь. Я так понимаю, Трейси приходилось даже бухло в доме прятать, не то девка все выхлестала бы. Один раз Трейси рассказывала, как пришла домой и увидела свою доченьку в стельку пьяной, а лет-то ей, между прочим, было десять, не то одиннадцать. Так мало того, что напилась, еще и на мамашином парне повисла. Еще пыталась на него все свалить – дескать, он ее напоил и приставать начал. Эта девка врала – как дышала.
– Судя по тому, что вы рассказываете, Трейси просто образцовой мамашей была, – сухо заметила Ева.
– Да она из кожи вон лезла! Только девке этой все не впрок. Как-то приходит Трейси на работу, а губа распухла и под глазом фингал. И кто бы, вы думали, это сделал? Доченька! И что дальше? Являетесь вы и заявляете, что Трейси третирует ребенка, и все из-за того, что на этой девке несколько синяков нашли. Женщине же надо как-то защищаться! Она что, не может собственного ребенка повоспитывать?
– После того как Шелби забрали в приют, она когда-нибудь возвращалась?
– Кто? Ах да, ее же Шелби звали. Нет, мне это неизвестно, а Трейси уж наверняка бы сказала. Эта девка была у нее как заноза в заднице. Потом ее у нее забрали, поместили в какой-то приют, тут все и закончилось. А спустя несколько лет Трейси со своим парнем и сама свалила. Он у нее на скачках играл. Или на тотализаторе? Как там это называется? У него лихо получалось. Они свалили, сказали, будут жить в Майами или еще где. И больше я о ней не слышала. Зато я после этого могла квартиру сдать.
– Повезло. А никого из друзей или подружек Шелби не знали?
– Да зачем они мне? Я даже не знаю, были ли они у нее. Та еще девка, уж поверьте. Если вдруг заявится – ну, вот как вы сейчас – и начнет мать искать, я ей все скажу, что я о ней думаю.
Ева задала еще несколько вопросов, но, убедившись, что источник иссяк, сунула женщине двадцатку в приоткрытую дверь.
Она попробовала позвонить еще в несколько дверей, но сильно не продвинулась.
– Какая-то пародия на человеческое существо! – Пибоди села в машину и пристегнула ремень. – Послушаешь – так пробы ставить негде, а для нас выходит – мать одной из жертв. У меня просто в голове не укладывается, как женщина может так обращаться с собственным ребенком. Колотить почем зря, забросить, а потом взять да и укатить, когда… – Пибоди прикусила язык. Как же она забыла! – Прости, Даллас. Прости меня.
Ева пожала плечами.
– Я-то хоть была лишена удовольствия жить со своей мамочкой – в отличие от этой девочки, у которой было порядка двенадцати лет такого «счастья».
– Все равно прости.
– Вопрос в другом. Если Шелби не вернулась к матери, почему тогда Джонсы не заявили об исчезновении? Кстати, наша так называемая свидетельница может на сей счет и ошибаться, так что ты поройся, вдруг где-то зафиксировано, что ее вернули домой.
– Об этом я как-то не думала.
– Вот потому ты и не лейтенант. Попробуй покопаться, а пока мы двинемся к Девинтер и крепко возьмем ее за задницу – пусть выкладывает все, что они там уже нарыли.
– А задница у нее что надо.
– Господи, Пибоди! – Изумленная, Ева встроилась в поток машин. – Ты что, рассматривала ее задницу?
– Я у всех задницы рассматриваю. У меня хобби такое.
– Заведи себе другое. К примеру… наблюдение за птицами или что-нибудь в этом духе.
– Наблюдение за птицами? В Нью-Йорке?
– Ну, можешь голубей пересчитывать. До конца жизни дела хватит.
– Предпочитаю наблюдение за задницами. – Пибоди устроилась поудобнее. – Когда я вижу, что у кого-то зад больше моего, мне становится легче на душе. Когда меньше – это помогает мне побороть искушение съесть кучу печенюшек. Это очень продуктивное хобби – мое наблюдение за задницами. Да, в деле нет сведений об отмене решения суда отобрать Шелби-Энн Стубэкер у матери. И ни намека на заявление мамашки о восстановлении ее в родительских правах.