Но они уже обзавелись Сю, Эберсом, Купером, Эмаром, Онэ и с удовольствием их почитывают.
Вообще отдел иностранных писателей в клубе канцеляристов печально беден, а пользование им до слёз смешно.
Конечно, библиотека ещё молода, но, приобретая книги, будет ли она помнить имена великих писателей?
И новые книги исправят ли литературный вкус читателя?
Вопрос туманный, и решение его в положительную сторону сомнительно...
Делу развития литературного вкуса у средней читающей публики могло бы сильно помочь устройство популярных лекций по истории литературы... Но это, конечно, лишь "пленной мысли раздраженье".
Ибо кто тот человек, который взялся бы устроить такие в высокой степени полезные лекции, и где то общество, которое откликнулось бы на его начинание?
Ах! На Набережной города Самары следовало бы устроить такую же вывеску, как у жигулёвского завода, и на этой вывеске написать:
Смертный, входящий в Самару с надеждой в ней
встретить культуру,
Вспять возвратися, зане город сей груб и убог.
Ценят здесь только скотов, знают цены на сало и шкуру,
Но не умеют ценить к высшему в жизни дорог.
Посмотрим на русскую литературу.
В ней первой величиной является...
Карнович!
Его читали 11 раз.
Он тоже исторический романист, и не знаю, кому из двоих - ему или Самарову - следует вручить пальму первенства за своеобразное понимание истории и за изложение скучным языком исторических анекдотов.
За Карновичем следуют: Мордовцев, Баранцевич, Мещерский князь-гражданин и Станюкович.
Все они одинаково интересны и прочитаны по десяти раз.
Есть ещё очень хороший писатель - крещёный еврей и юдофоб Сергей Сергеевич Окрейц - читан 9 раз.
Поучительно и занимательно...
Лейкина читали 8 раз.
Ещё бы, это такой смешной писатель!
Смирнова, Маркевич, Назарьева - две дамы в компании ярого консерватора, читаны по 9 раз.
Каждый том Достоевского взят по разику.
Тургенев - 4 раза.
А Неистович-Вральченко - 5!
Глеб Успенский взят 5 раз.
А Ясинский - 8!
8 книг Некрасова взяты 11 раз.
Каждую, значит, читало полтора канцеляриста.
Чехова читали в год пять раз.
Загоскина же и Авсеенка - по 8...
Будет!
Ясно - крупные русские писатели не в чести у средних читателей.
[15]
Знаете ли вы, читатель, что в Самаре есть "Корневильский рынок"?
Настоящий "Корневильский рынок", на котором всегда к вашим услугам:
Есть блондинки
И брюнетки...
Предлагающие вам взять их в качестве нянек, кухарок, горничных по цене от трёх рублей за месяц каторжной работы.
Предлагая свои услуги, они не поют, как в оперетке:
Regardez par ci,
Regardez par la, (cмотрите здесь, cмотрите там (франц.). Из популярной в то время комической оперы Ж.Р.Ж.Планкетта "Корневильские колокола" - Ред.)
- а просто говорят:
- Барин! Не нужно ли вам какую-нибудь рабочую женщину?
Или:
- Барыня! Не требуется ли вам кого-нибудь для услужения?
По причине их простоты и жалобного тона их обращения, по причине полного отсутствия в их словах какой-нибудь гривуазности (нескромность, игривость, почти непристойность - Ред.) и в их поведении опереточного жанра на них никто не обращает внимания.
И они уныло высиживают по двенадцати часов в сутки на холоде и под дождём в чаянии спроса на их руки.
Место их упорного сидения - угол Алексеевской площади и Дворянской улицы, на тротуаре, против дома Бахаревой.
Ранее они сидели в сквере, а теперь облюбовали себе как сборный пункт тротуар Бахаревой и ныне с полным удобством вымораживают из себя надежды на работу и на кусок хлеба.
Их спрыскивает дождь, посыпает снег, продувает ветер до мозга костей, но они всё-таки сидят и ждут.
Чем чёрт не шутит?
Среди них создалась легенда, что когда-то одна из них чуть-чуть не попали кухаркой в хороший, богатый дом и даже, наверное можно сказать, попала бы, но простудилась во время сиденья на ветре, под открытым небом, схватила воспаление лёгких и умерла ранее, чем успела окончательно переговорить с нанимателем относительно условий найма.
В эту легенду верят и ждут подтверждения её реальным фактом - путём найма на службу одной из них на глазах всех её товарок.
Они коченеют от холода.
Они немножко неделикатны от голода.
С шести часов утра они идут дрогнуть на холоде и ветре до шести вечера, и всё безуспешно - на рынке труда перепроизводство рабочих рук, и никто из нанимателей и работодателей не хочет взять одну из этих замерзающих женщин себе в услужение.
И они сидят день за днём, сидят и ждут работы, простужаясь, заболевая, уродуя себя.
Мимо них ходят, ездят, но всё это мимо них.
А они мокнут на дожде и удивляются.
- Почему это, товарки, не нанимают нас куда-нибудь? а? - спрашивают они друг друга.
Никто не знает почему.
Добрейшая управа!
Твори добрые дела!
Пора!
Дни выборов близки - чем помянут тебя преемники после того, как большинство твоих членов помрёт гражданской смертью, убитые чёрными шарами?
Прикрой крышей "Корневильский рынок" на Алексеевской площади!
Дай где-нибудь приют корневильским брюнеткам и блондинкам, ничем не защищённым от капризов самарской осени!
Осени крышей кухарок, нянек, мамок, горничных и других особ из категории "услужающих людей"!
Сунь их куда-нибудь в уголок!
[16]
Это было недавно, на днях.
Возвращаясь однажды вечером из редакции домой, я был остановлен робким возгласом:
- Послушайте!
Обернулся и вижу - стоит сзади меня молодая девица и, смущённо перебирая пальцами концы шали, исподлобья смотрит на меня и что-то хочет сказать.
- Вы что?
- Можно мне пойти немножко с вами?
- Пойдёмте.
Пошли.
Сначала она всё вздыхала, поводила плечами и перекидывала муфточку из руки в руку - и всё это продолжалось столько времени, что мне уже стало скучно.
- Я вас хочу спросить, куда мне жаловаться на мать? - медленно выговорила она и вопросительно подняла на меня глаза.
Глаза у ней были робкие, бледные какие-то, бесцветные, лицо бескровное и худое, но миловидное, тёмные пятна под глазами придавали ему выражение печальное и убитое, а тонкие губы были так сжаты, точно она собиралась расплакаться. Одета она была по-мещански просто - в старенькую, потёртую шубёнку и шаль.
- Что вам сделала мать?
- Бьёт всё... очень больно... Да это бы ничего ещё...
- А разве есть ещё что? - спросил я.
- Да-а. Она, видите ли, продаёт меня одному господину... Потому она и бьёт, что хочет вот продать, а я не согласна... - вполголоса объяснила девушка, и губы у неё вздрагивали.
- То есть как же это она вас?
- А он, видите, даёт ей сто двадцать рублей за меня, и чтобы я жила с ним, вроде как бы жена, столько времени, сколько он захочет.
Как видите, дело шло о чём-то вроде новой формы брака, о браке на срок, о временном пользовании женщиной как таковой за известную арендную плату...
По всей вероятности, мать, сдающая в аренду своё дитя, при этом даст арендатору гарантирующую его права расписку, такого приблизительно содержания:
"Накануне XX столетия, в конце века гуманизма, всяческого просвещения и блестящего развития наук, в 1895 высококультурном и просвещённом году, я, нижеподписавшаяся самарская мещанка такая-то, сдала дочь свою Олимпиаду в аренду господину N за сумму в сто двадцать рублей серебром и на срок, какой ему, господину N, самому будет угодно пользоваться дочерью моей. Причем я, мещанка такая-то, за уплаченные мне господином N деньги, лишаюсь всех моих кровных прав на арендуемую у меня статью и никаких претензий за порчу господином N тела и души моей дочери обязуюсь не предъявлять, считая себя вполне удовлетворённой полученной мной с него арендной платой. Мещанка такая-то".
Просто и основательно.
Было время, когда на рынках Рима глашатаи кричали:
- Sardi venales! Alius alio nigerior!
Что по-русски значит:
- Сардинцы продажные! Один хуже другого!
Сардинцы считались плохими рабами и шли по дешёвой цене.
А было это в 179 г. до Р.X.
Что, как настанет время, когда на наших рынках тоже будут кричать:
- Мещанские девушки продажные! Одна другой лучше! Недорого! Кому угодно?
Подумайте-ка, ведь, право же, это вполне возможно накануне XX столетия по Р.X.
Нечто в этом духе уже существует, и кто хочет в этом убедиться, пусть погуляет по Дворянской улице вечером от семи до десяти.
Там очень много продаётся рабынь; вся разница между торговлей Рима и Самары в том, что у самарских рабынь нет глашатая...
...Я много говорил с этой девушкой и немало говорил о ней с другими людьми.
Из разговоров с ней я выяснил, что она не хочет идти в аренду потому, что арендатор рыжий и что у него всегда мокрые усы, которые при поцелуях мажут ей щёки, от чего её тошнит.
Затем она показывала мне три кровавые рубца на своей шее - это любящая рука её матери положила на шею дочки яркие знаки своих забот по адресу "плоти от плоти своей".
Затем она показывала мне три кровавые рубца на своей шее - это любящая рука её матери положила на шею дочки яркие знаки своих забот по адресу "плоти от плоти своей".
А из разговоров с другими людьми выяснилось, что помочь чем-либо девушке очень трудно.
Чем можно доказать, что мать продаёт её?
Девочка уже совершеннолетняя - ей шестнадцать лет и четыре месяца.
Я рекомендовал ей обратиться к прокурору, предлагал написать прошение, много говорил ей о возмутительности того положения, в которое она встаёт.
Но - увы! Возмутительность эта с её точки зрения сводилась, главным образом, к рыжему цвету волос и мокрым усам арендатора, а моральный смысл факта был не доступен её пониманию.
Однажды она даже сказала:
- Это-то ничего бы! Всё равно ведь как-нибудь да нужно же выходить замуж! Иной ещё с тебя приданое возьмёт.
Как видите, у неё не особенно лестное представление о браке, но... может быть, она права.
С ней трудно было говорить, её возмущало только то одно, что "он" "рыжий чёрт" и что он "сопливый".
Pardon! (простите (франц.) - Ред.) Но она именно так выражалась.
Итак, поговорив с нею раза четыре, мы пришли, наконец, к одному соглашению, по поводу которого она решила "подумать".
Прощаясь с ней, я уже чувствовал, что потерпел фиаско в моих намерениях, - не умея думать, нельзя обещать "подумать" и нельзя что-либо выдумать.
- Он нездешний, этот рыжий-то: из-под Уфы откуда-то... А мать уезжает в Балаково, коли это дело сойдётся... - нашла нужным сказать мне эта девочка.
И вот теперь я узнаю, что "это дело" - сошлось.
Рыжий, должно быть, покрасился и вытер себе усы.
Человек временно продан за сто двадцать рубликов.
Дорого это или дёшево - как по-вашему?
В хорошей книге господина Далина "Не сказки" среди фактов, рисующих бесправие женщины, есть вот какой факт.
На харьковском вокзале сидят одиннадцать красивых девушек в возрасте до 17 лет, а около них увивается "восточный чэлавэк" и на вопрос, что это за девочки, - откровенно, и даже торжествуя, объясняет:
- Дэвочки? Очэнь хороши! На Одэсс вэзу...
Словом, перед публикой был налицо так называемый "живой товар" - партия живого товара, ещё не бывшего в обращении.
Днём, при ярком свете солнца и на глазах сотен людей, одиннадцать живых душ отправляются на гибель: всем известно, что их втопчут в грязь, погубят, отравят, уничтожат.
Никто не вправе помешать этому, никто.
Нужно доказать, что эти одиннадцать "продаются" без разрешения и согласия родителей, - тогда можно бороться с восточным человеком.
Но если девушку помимо её согласия "продают" родители - тут нечем и не с кем бороться.
Тут нечем помочь девушке.
Особенно если она сама - без души.
[17]
Стоимость интеллигентного труда с точки зрения самарского коммерсанта на днях точно установлена одним из последних, господином Т.
Ему потребовалось подготовить своего десятилетнего сына для поступления в учебное заведение, и вот он ищет человека, способного "образовать сынишку, штобы ён в емназию вперся".
Такой человек найден и готов служить.
- Ты мне, миляга, - устанавливает господин Т. количество труда, - обучи его всему, что там требовается по порядку. Еграфия - и еграфии, рихметика и её напхай ему в голову, одно слово, приведи мне малого в нужную ролю - и больше никаких! Можешь?
- Могу... - говорит человек.
- Так. А денег тебе сколько за это?
- Три часа занятий?
- Мне хоть пять. Мне чтобы обучить мальчишку. А сколько часов тебе работы - это твоё дело. Хоть десять.
- За три часа ежедневных занятий я с вас возьму десять рублей, говорит учитель.
Купец разевает рот и делает круглые глаза.
Он долго молча смотрит в лицо учителя и наконец хохочет во всю мочь и силу.
Учитель в недоумении.
- Уморил! - покатывается со смеху купчина.
Учитель просит его успокоиться и объясниться.
- Изволь - объясню. Чудак ты, вот что! Да ты понимаешь ли, что я за десять рублей в месяц имею кухарку и горничную, десять рублей плачу кучеру, семь целковых дворнику, и все эти люди за своё жалованье целый день у меня работой заняты - понял? Целый день! А ты за три часа в сутки хочешь с меня эту сумму слупить. Эх ты, учёный! Видно, по учёности своей бога-то ты уж и не боишься совсем.
- Но - позвольте! Какое же вы мне вознаграждение предложите? - спросил ошеломлённый учитель.
- Какое? Я, брат, по чистой совести, могу тебе дать один рубль пятьдесят копеек в месяц!
- Полтора рубля?!
- Серебром! Получай - и с богом принимайся.
Учитель рассчитал, что полтора рубля в месяц - это будет maximum по семишнику за час работы.
Семишник за час умственного труда - унизительно дёшево, и предложение этого семишника - варварски глупо.
- Ну, нет, мы не сойдёмся, - сказал учитель.
Купец удивился.
- Чего ты пыжишься, скажи на милость? Вашего брата, учёных, уйма без делов шляется. Я, брат, найду и такого, который с меня полтину в месяц возьмёт... Так-то... Больно ты чобуньковат. Фря какая! Полутора рублей ему мало... Десять целковых дай... Ишь! Я за десять-то рублей в месяц верхом на человеке кататься буду.
- Прощайте!
- Прощай - не стращай... Горд ты, брат. Видно, ещё у воды без хлеба не сиживал? Постой, погоди! Хошь, прибавлю? Кажинный день два стакана чаю буду давать - хошь? Полтора, значит, целковых и стаканов сорок, а то полсотни чаю в месяц. Идёт?
Не сошлись...
Да, вот он каков, этот купец Т.
Оценивая так дёшево просвещение и интеллигентный труд, он плохо понимает, что творит.
Нельзя не порадоваться тому, что он так плохо понимает это.
Ибо существует мнение, что чумазый скоро захватит жизнь в свои руки, захватит, исковеркает и испачкает её.
Ну, это не скоро будет, если чумазый сохранит в себе первобытность отношения к людям и взглядов на просвещение.
При таком плохом понимании жизни и запросов современности, как у купца Т., трудно купцу Т. доминировать над жизнью и верховодить людьми.
Зелен...
Не созрел...
[18]
Прошлый раз я говорил о том, как в уфимских железнодорожных мастерских дерутся.
Говорил я на основании письма, присланного мне некиим уфимским человеком, но рассказать всё, что было сообщено мне в письме, - не мог.
Тем не менее и то, что я рассказал, возымело действие, как снова сообщает мне мой уфимский корреспондент.
Толкуйте там, что пресса не имеет влияния на жизнь!
Вот вам доказательство противного.
Когда номер "Самарской газеты" с намёками на железнодорожные порядки попал в руки начальства, оно сейчас же нашло среди рабочих одного из невинно битых людей, к своему несчастию, ещё и грамотного, и предъявило ему номер.
- Это что?
- ?!
- Нет-с, это твоего ума дело. Мы тебе советуем поостеречься... да-с. Позаботься, чтоб на предбудущий раз такие писания были невозможны. Сор из избы не выноси. А то!..
Ни в чём неповинный малый возмутился.
- Да это писал не я! Какие у вас доказательства, что это именно я?
- Ты грамотный?
- Да!
- Ага! Ну и достаточно! Так ты и помалкивай. Понял?
Малый ничего не понял, но, конечно, замолчал. Кто-то, что-то, о чём-то написал, а он, ничего не ведая, оказался во всём этом виновен.
Ясно - пресса влияет на жизнь.
Вот факт из области уфимского скулодробления.
Обвинённый в писательстве человек, по словам моего корреспондента, имел суждение о каком-то служебном деле с мастером токарного цеха Т.
Мастер - это тоже начальство - горячился и говорил лаконично и красноречиво...
- Ну? Да! Э! Х-хе! Болван! О? Дурак! Н-но? Х-ха!
А когда увидал, что всё это недостаточно убеждает его собеседника, то употребил самый веский аргумент и дал собеседнику в зубы...
Тот пожаловался начальству.
Начальство выслушало жалобу и положило такую резолюцию:
"А не надо было выводить человека из терпения".
Зачем выводить его из терпения? Конечно, если и меня вывести из терпения, и я буду бить.
И ещё как вздую! Идите и не выводите человека из терпения.
Жалобщик ушёл сконфуженный.
Встречается с ним мастер Т.
- Ну что, пожаловался?
- Отстань...
- Пожаловался, ха-ха-ха!
- Скажи, чего ты надо мной издеваешься?
- Я? Я и ещё тебе в зубы дам!
И мастер дал жалобщику ещё в зубы. На, жалуйся!
Но тот уже не пошёл жаловаться.
Какой в этом смысл?
Он решил проглотить пару зуботычин в чаянии, что третья последует ещё не скоро.
Но - увы! Он не обрёл в смирении покоя.
Кто-то написал о происшествии мне, я тоже написал, а начальство прочитало и прописало жалобщику выговор, повергший его в трепет.
Увы, ещё раз! Не буду больше писать о битых - их и за это бьют.
[19]
Недавно в Самаре был такой анекдотический случай.
В одном учреждении заметили, что некто из служащих не приходит работать.
Заметив это, начальство решило:
- Оштрафовать его!
Оштрафовали.
Но и это не подействовало на строптивого служащего, - он всё не являлся работать.