После завтрака он отправился пешком по набережной Шпрее. Контора фармацевтической фирмы, в которой он должен был закупить лекарства для кремлевской аптеки, находилась на Халлерштрассе. Судя по карте, совсем недалеко. Он не надел тяжелое драповое пальто, вышел в одном пиджаке. Было зябко, но не холодно. Выглянуло солнце. Влажный ветер гнал рваные облака. В речной воде отражались дрожащие голые ветви деревьев, и сквозь них плыли отражения облаков. Прохожих было мало, иногда с мягким резиновым шорохом проезжали велосипедисты.
Федору нравилось шагать по ровным чистым панелям. Ни одной лужи, хотя ночью лил дождь. Так сладко спалось под звук этого дождя, в уютной комнате пансиона, под невесомой периной. Отпустило наконец нервное напряжение, которое изматывало его в поезде. Он подумал, что с этой первой ночи в чужой стране, в незнакомом городе, начался какой то новый этап для него. Страница перевернулась. Поменялся узор судьбы. По набережной Шпрее шагал новый Федор, более зрелый, спокойный, уверенный в своих силах. Он решил, что сразу после встречи с таинственным князем Нижерадзе отправится в какой нибудь большой магазин одежды, купит себе джемпер, куртку, теплый шарф, а главное, удобные ботинки.
Бокий, выдавая ему под расписку солидную сумму в немецких марках, сказал:
- Это на твои личные расходы. Еда, жилье. Возможно, придется съездить еще в какой нибудь город. Купи себе приличную одежку, обувку. Не скупись. Ты должен выглядеть респектабельно.
За медикаменты деньги переводились отдельно, через банк, по безналичному расчету. Все наличные марки принадлежали Федору, он мог распоряжаться ими по своему усмотрению.
Постепенно мысль о ботинках затмила все. Новые штиблеты терли. В поезде разносить их не удалось. Федор не мог прогуливаться по вагонному коридору, он старался не вылезать из купе, чтобы лишний раз не встречаться с Радеком.
Пятки горели, он чувствовал, как вздуваются пузыри. Сбавил шаг, стал прихрамывать, наконец остановился у парапета, закурил. Судя по карте, идти осталось совсем немного. Но каждый шаг был пыткой.
Солнце спряталось, вода в Шпрее показалась мутной и грязной, прямо над головой, на ветке молодой облетевшей липы, хрипло, зло, словно проклиная кого то, раскаркалась ворона.
«Не кого то, а меня она проклинает, - подумал Федор, - зачем я вру себе? Угрозы Радека не пустой звук. Если я не позвоню по номеру, который он мне дал, меня убьют. Если позвоню, все равно убьют, либо люди Радека, как только получат информацию, либо потом, в Москве, расстреляют за предательство. Но пока я не узнаю, что это за информация, все равно не смогу принять никакого решения. Сначала надо понять, о чем речь, потом я обязательно что нибудь придумаю. Главное - дойти до аптечной конторы».
Ворона все каркала. Подняв голову, Федор увидел ее. Черная крупная птица смотрела на него сверху блестящими умными глазами.
«Если сейчас замолчит и улетит, я справлюсь и выживу. Если нет, я погиб», - загадал Федор.
Он изо всех сил тряхнул тонкий ствол, крикнул: «Пошла прочь!»
Ворона сорвалась, тяжело хлопнула крыльями, улетела, но продолжала каркать на лету, еще громче и страшней.
- Противные птицы, я тоже их не люблю, - произнес рядом тяжелый глубокий бас по русски, с сильным кавказским акцентом.
Федор оглянулся. Позади, в двух шагах от него, стоял плотный усатый мужчина в черном пальто и круглой барашковой шапке. Усы были чрезвычайно пышные, угольно черные, с тонкими серебряными нитями. Кончики торчали вверх. Большие, навыкате глаза смотрели на Федора в упор, не моргая. Под глазами висели мешки в красноватых прожилках, лицо выглядело несвежим, отечным, как после крепкой попойки.
«Нет, он не пьет, но ест много соленого, а почки у него нездоровые, и щитовидная железа не в порядке», - машинально отметил про себя Федор и сказал по русски:
- Добрый день. С кем имею честь?
Усатый долго, эффектно молчал, испытующе смотрел Федору в глаза, наконец приподнял шапку, обнажил бугристый, совершенно лысый череп, слегка поклонился и представился:
- Князь Нижерадзе.
Вуду Шамбальск, 2007
Выглянуло солнце, снег не растаял, на деревьях в маленьком сквере перед гостиницей сверкал иней, но город показался еще мрачней в утреннем свете. За окнами джипа замелькали серые коробки жилых домов, иногда украшенные разноцветными балконами и мозаичными панно брежневских времен, с теми же серпами молотами, рабочими колхозницами, но без витиеватой роскоши сталинского ампира. На каждой площади, которую проезжали, обязательно стоял памятник или бюст. Не дожидаясь вопроса, Фазиль сообщил, что все это Йоруба.
- Есть еще пара Лениных, большой в центре, поменьше возле здания драмтеатра имени Ленина. Один Маркс, у самого крупного бизнес центра имени Маркса, и один Сталин, перед главной городской больницей номер один имени И.В. Сталина.
- Ну, допустим, Маркс как экономист имеет некоторое отношение к бизнесу, - заметил Дима, - но Ленина никак нельзя назвать драматургом, а Сталина врачом.
- Ленин - великий режиссер, - пробормотала Соня на ухо Диме. - Октябрьская революция - потрясающий спектакль, этакое реалити шоу. Сталин - гениальный гипнотизер, маг. Магия - прабабушка медицины, так что все вполне логично.
- У нас еще перед войной начали строить один из филиалов Института экспериментальной медицины, - объяснял между тем Фазиль, - филиал так и не открылся, но корпуса потом достроили, получилась отличная больница. Поскольку строительство началось по приказу Иосифа Виссарионовича, в его честь и назвали. При Хрущеве памятник убрали, а в двухтысячном опять поставили на место. Йоруба говорит, надо уважать отечественную историю.
Джип выехал за город и помчался по заснеженной степи.
- Фазиль, скажите, слово «кохоб» вам знакомо? - спросила Соня.
- Конечно. В переводе с шамбальского это дурак, слабоумный. Кохоб - герой многих сказок. Он не страшный, как Лойго, он несчастный, хотя физически очень сильный. Кохоб покорно служит своему господину, живет в грязи, питается объедками, позволяет господину делать с собой что угодно, по его приказу может убить, умереть.
- А кто господин? - спросил Дима.
- Какой нибудь Сонорх, колдун. Человек, продавший душу хозяину времени. Раньше считалось, что со норхи тоже сказочные существа, а теперь вот я вас к ним везу.
- Фазиль, простите, я не совсем поняла, хозяин времени - главное местное божество. Стало быть, это злое божество? - спросила Соня.
- Конечно, злое, - согласился шофер. - Сонорх питается страданием и смертью. Заслужить его милость, получить колдовскую силу можно, только накормив его до отвала.
- То есть страдать и умереть? - спросил Дима.
- Э, нет, не самому. Такие дураки Сонорху нужны только в качестве пищи. Один человек для него мелочь. Ему надо много, бесконечно много. Тот, кто добудет для него страдания в огромном количестве, станет настоящим колдуном. Вон, смотрите, какую построили стену. Йоруба теперь охраняет развалины, понял, что они тоже часть отечественной истории.
Вокруг долго ничего не было, кроме заснеженной степи, бетонный забор казался миражом, частью призрачного ландшафта. Когда подъехали ближе, появились ворота, за ними крыши с огромными антеннами. Забор тянулся на сотни метров и высотой был метра четыре. Возле ворот торчали камеры наружного наблюдения.
- Теперь тут особая зона, закрытый объект. За полгода все сделали. Водопровод, электричество, связь, - продолжал Фазиль, - археологи могут жить безвылазно, для них специальный дом построили. Вас, наверное, тоже там поселят, когда Йоруба вернется.
Ворота медленно поползли в стороны, впустили джип и закрылись. Из будки вышел охранник, гигантский двухметровый шамбал в теплой камуфляжной куртке, с автоматом на плече, вежливо попросил паспорта, посмотрел, сразу вернул, что то сказал Фазилю по шамбальски и махнул рукой вправо. Там виднелся какой то ангар.
- Дальше ехать нельзя, - объяснил Фазиль, - от машин вибрация, для развалин вредно. Машину придется оставить.
Ангар оказался гаражом. Внутри стоял крытый грузовик, три военных газика и джип. Когда вышли из гаража, в лицо ударил колючий ледяной ветер. Соня замотала голову шарфом, Дима надел капюшон. Фазиль бодро шагал впереди, в легкой куртке, с открытой головой, и даже уши у него от холода не покраснели.
Вдоль широкой бетонки выстроились аккуратные сугробы, из одного торчала дворницкая лопата. Ветер выл, мела поземка, казалось, на многие километры вокруг нет живой души, кроме них троих и охранника в будке. Бетонка вела к двум совершенно одинаковым четырехэтажным зданиям, стандартным белым коробкам с широкими окнами и плоскими крышами со спутниковыми антеннами. Дома выглядели необитаемыми. За ними высились заснеженные холмы.
- Весело тут, - заметил Дима.
- Да, ничего не скажешь, местечко унылое, зона, она и есть зона. Однако вроде как весной должны деревца посадить, разбить газоны, построить оранжерею. Вон тот корпус жилой, а нам сюда, здесь всякие лаборатории, - Фазиль открыл дверь, пропустил вперед Соню и Диму.
- Да, ничего не скажешь, местечко унылое, зона, она и есть зона. Однако вроде как весной должны деревца посадить, разбить газоны, построить оранжерею. Вон тот корпус жилой, а нам сюда, здесь всякие лаборатории, - Фазиль открыл дверь, пропустил вперед Соню и Диму.
В широком фойе было пусто. Еще не закончился ремонт, стены и часть плиточного пола покрывала полиэтиленовая пленка. К лестнице вел узкий настил из досок, заляпанных белой краской. Откуда то сверху доносился тихий мерный стук.
- На второй этаж поднимитесь, там налево третья дверь. А я вас в каптерке буду ждать, посплю пока, - сказал Фазиль, зевнул и скрылся под лестницей.
На втором этаже слева тянулся пустой коридор, справа было большое полутемное пространство, оттуда доносился однообразный легкий стук. Жалюзи плотно закрывали окна, поэтому не сразу удалось разглядеть просторный холл, в глубине его стол, пересеченный низкой сеткой, и две фигуры игроков. Белоснежный шарик слегка светился, словно смазанный фосфором, отлетал от ракеток, стукался об стол.
У Сони от холодного ветра все еще слезились глаза, она видела только одного игрока, ближнего, который стоял спиной к проходу. Высокая, безобразно толстая фигура в синем спортивном костюме, непонятно, мужская или женская. Голову плотно обтягивала черная вязаная шапочка. Дальний игрок терялся в полутьме, и когда от него летел шарик, казалось, ракетку держит бесплотная тень.
- Здравствуйте, - сказал Дима.
Игроки не ответили, продолжали однообразно шлепать по шарику.
- Не темновато вам? - Дима подошел к окну, дернул шнур, поднял жалюзи.
Цок, цок. Шарик все так же летал, от ракетки к ракетке, аккуратно ударяясь об стол.
- Благодарю вас, давно следовало это сделать, но трудно оторваться от игры, - произнес игрок в шапочке, не поворачивая головы, и отбил очередную подачу.
Голос был, безусловно, мужской, с сильным акцентом. Дима прошел вглубь холла, ко второму окну, поднял жалюзи.
- Ну, не станем вам мешать, - сказал он и вернулся к Соне, - пойдем.
Она не шелохнулась.
- Соня, пойдем.
- Подожди. Я хочу посмотреть. Они здорово играют. Шарик продолжал взлетать и цокать. Ни разу не
упал. Оба игрока стояли неподвижно, даже руки с ракетками почти не шевелились, отбивая очередную точную подачу.
От дальнего игрока Соню отделяло метров десять. Он был почти одного роста с ближним, но не такой толстый. Тоже в спортивном костюме, но зеленом. И без шапочки. Волосы, то ли седые, то ли вытравленные до белизны, острижены очень коротко. Нельзя определить, мужчина это или женщина.
- В чем дело? - шепотом спросил Дима.
Она не ответила. Глаза ее, не моргая, всматривались в лицо дальнего игрока.
- Соня, что с тобой? - Дима взял ее за плечи и слегка потряс. - Проснись, пожалуйста.
Она болезненно сморщилась, зажмурилась, помотала головой. Губы шевельнулись, пробормотали почти беззвучно:
- Нет, нет, нет…
Позади, в коридоре, стукнула дверь. Соня вздохнула, вполне осмысленно взглянула на Диму, сказала:
- Прости, все в порядке.
Из коридора к ним быстро шла высокая стройная женщина в теплой куртке, накинутой поверх белого халата.
- Добрый день. Вы Софья Дмитриевна?
- Да, здравствуйте, - ответила Соня нормальным, живым голосом и улыбнулась женщине.
- Ну, слава богу, я уже начала волноваться. Охрана сообщила, что вы приехали, а вас все нет. Я Орлик Елена Алексеевна. Очень рада познакомиться.
Ей было слегка за сорок. Тонкое лицо, высокий выпуклый лоб, большие серые глаза, гладкие темные волосы с проседью, открытая детская улыбка. Под халатом джинсы, вишневый свитер. Стоило ей появиться, шарик перестал цокать. Игроки положили ракетки на стол, вышли из холла, бочком просеменили через лестничную площадку в коридор и скрылись за одной из дальних дверей. Разглядеть лицо игрока в зеленом костюме так и не удалось. Голова опустилась совсем низко, видна была только макушка. Сквозь белую щетинку просвечивала кожа и ровный крестообразный рубец.
- Елена Алексеевна, это ваши сотрудники? - спросил Дима.
- Их прислал Герман Ефремович, они налаживают тут всю электронику, компьютеры, микроскопы. Я их не знаю, они только сегодня явились. Немного странные, да? Идемте, я покажу вам лабораторию.
Глава четырнадцатая
Москва, 1922
Доктор Тюльпанов явился в кабинет к Михаилу Владимировичу без предупреждения, без стука. Проскользнул в дверь, закрыл ее и трижды повернул ключ в замке.
- Мы погибли! - прошептал он, глядя на профессора сумасшедшими красными глазами. - Этот человек ни перед чем не остановится. Он убьет меня, вас, а потом сам застрелится.
Михаил Владимирович собирался домой. Был одиннадцатый час вечера. Сегодня утром Андрюша вдруг нарушил обычное мрачное молчание и попросил: «Папа, приходи, пожалуйста, пораньше».
- Кажется, он оттаивает, - шепнула Таня, - ему нужно о чем то поговорить с тобой. Не задерживайся ни в коем случае.
- Миша, тебя целый день нет, приходишь поздно, смотри, вот помру без тебя, не простившись, - сказала няня, когда профессор заглянул к ней.
- Дед, пока не вернешься, спать не буду, - заявил Миша.
Мармозетка Марго запрыгнула к Михаилу Владимировичу на плечо, обняла за шею и никак не отпускала. Пришлось пообещать всем, включая обезьянку, что сегодня он вернется домой до полуночи.
Больничный день пролетел на редкость легко и быстро. Никаких сюрпризов, никаких звонков из Кремля. Но вот - пожалуйста, в последнюю минуту явился Тюльпанов с безумными глазами и невнятным паническим бормотанием.
- Он рвался к вам подняться, я еле удержал. Я обещал, что приведу вас. Слава богу, вы еще здесь. Я уверен, он сам ее подстрелил, а теперь требует, чтобы мы, чтобы вы спасли! Лично вы, и никто другой! Но это невозможно, я попытался объяснить ему, кровотечение сильное, остановить не удается. Она потеряла около литра и продолжает терять.
Михаил Владимирович снял пальто, надел халат, отпер дверь и помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени.
- Уфлис, весьма влиятельный чекист, привез раненую, Карасеву, тоже чекистку, - объяснял на бегу, сквозь одышку, Тюльпанов, - двадцать семь лет, огнестрельное брюшной полости. Кажется, повреждена селезенка. Кровяное давление совсем низкое, сердце слабое, от наркоза может не проснуться. Редькина я уже вызвал.
Дверь в приемный покой была распахнута. Снаружи застыли два молодых чекиста с маузерами. Внутри сестра и фельдшер прижались к стене. Мужчина в кожаной куртке стоял возле каталки, спиной к двери. В левой руке он держал кружку с водой, в правой револьвер. На каталке лежала женщина, накрытая простыней до подбородка. По простыне растеклось огромное кровавое пятно.
- Пить, пить, - повторяла женщина.
Мужчина пытался напоить ее, но не мог приподнять ей голову. Правая рука была занята револьвером, направленным на фельдшера и сестру. Капли воды из кружки шлепались женщине на лицо. Она облизывала губы. Мужчина тихо, страшно матерился.
- Ей нельзя пить, нельзя, - монотонно твердила сестра и вжималась в стену так, словно хотела просочиться в соседнее помещение.
Фельдшер зажмурился и молчал. Михаил Владимирович бесшумно пересек комнату, приблизился к кожаному сзади, ухватил за запястье руку с револьвером, дернул вниз и за спину. Револьвер выпал на кафельный пол. Профессор оттолкнул его ногой подальше. Резкий звук привел в чувство фельдшера и двух чекистов у двери. Фельдшер поднял револьвер. Чекисты влетели в приемный покой и направили свои маузеры на Михаила Владимировича.
- Товарищи, товарищи, это профессор Свешников, не надо в него стрелять, - испуганно залопотал Тюльпанов.
Кожаный глухо матерился, пытался развернуться, вырвать руку. Кружку он выронил, вода пролилась, сапог его заскользил по мокрому полу, он потерял равновесие.
- Да возьмите же его, нет сил держать, или я вывихну ему сустав, - сказал Михаил Владимирович.
- Товарищ Уфлис, - спросил один из чекистов, мальчик не старше восемнадцати, - что нам делать, товарищ Уфлис?
- Это контрреволюция, мать твою! Шлепни гада! Пли! - прохрипел Уфлис.
Он бы вырвался, но осмелевший фельдшер схватил его за левую руку. Сестра кинулась к двери, чтобы вызвать больничную охрану, однако чекисты преградили ей путь.
- Сию минуту отпустите товарища Уфлиса! - крикнул второй, постарше. - Вы за это ответите!
- Чем мы занимаемся? Тут человек истекает кровью, надо срочно оперировать, а приходится усмирять пьяного негодяя, - сказал Михаил Владимирович, - отпустим его, он станет драться.
- Не стану, - прохрипел Уфлис, - не трону вас, обещаю. Но если не спасете ее, я вас убью.
Михаил Владимирович отпустил его руку, ни на кого не глядя, подошел к раненой. Она была в сознании, но пульс едва прощупывался.
- Больно. Дайте пить, пить, - повторяла она и облизывала белые сухие губы.
- Готовьте третью операционную. Нужен рентгеновский снимок, но времени нет. Мы ее теряем.