Источник счатья. Небо над бездной - N/K 9 стр.


Валентин молчал и смотрел на оракула. Тот продолжал говорить и снял пенсне, он сделал это как будто машинально, хотя прежде никогда без пенсне Михаил Владимирович его не видел.

В руке малыша между тем появились часы лукови ца. Он держал короткую цепочку двумя пальцами. Золотой кружок медленно покачивался. С каждой минутой высокий голос Гречко звучал все медленней, глуше. Если бы профессор не был так занят мыслями о дочери и о Федоре, он бы заметил, что две юные пифии мирно спят, припав головами к бокам кресла, а третья, пожилая, уставилась в одну точку немигающим взглядом и тихо, жалобно мычит.

- Пол, я буду говорить с вами, - произнес головастик по английски.

- Да, сэр. Я готов, сэр, - ответил Гречко, тоже по английски.

- Встаньте, Пол, - приказал Валя. Оракул подчинился.

- Освободите ваши карманы, Пол.

Глядя на луковицу часов, которая уже не качалась, а неподвижно застыла в руке Вали, оракул извлек из карманов галифе несвежий носовой платок, три сушки, костяную женскую гребенку с отломанными зубьями. Затем последовало содержимое пиджачных карманов. Кусок колотого сахару. Резиновая женская подвязка.

Круглое зеркальце в золоченой оправе. Две серебряные чайные ложки.

- Пол, вы можете сесть, - продолжал Валя, - вы больше никогда не возьмете чужого. Никогда. Как только вы прикоснетесь к чужому, ваши руки покроются экземой, пальцы распухнут, слезут ногти. Вам будет очень больно, Пол. Брать чужое больно, опасно. Пол, вы слышите меня?

- Да, сэр.

- Покажите руки.

Оракул вытянул кисти перед собой. Под ярким светом лампы стало видно, что кожа покраснела, покрылась беловатой сыпью. Несколько мгновений было тихо. И вдруг Валя трижды хлопнул в ладоши. Луковицы уже не было в его руке. Михаил Владимирович вздрогнул, проснулись все, даже обезьянка. Оракул растерянно моргал и озирался. Пожилая пифия вскочила, взглянула на предметы, выложенные на столе, взяла гребенку и тихо произнесла:

- Вот она где, а я уж обыскалась!

- Ой, моя подвязка, - тонко вскрикнула юная белокурая пифия.

- Зеркальце, вот радость, это мне тетушка подарила, как я седьмой класс гимназии окончила, - прощебетала пифия черноволосая.

Оракул, морщась, разглядывал свои руки. Бокий успел бесшумно подойти к профессору и стоял совсем близко.

- Впечатляет? - спросил он шепотом, на ухо.

- Еще бы, - ответил Михаил Владимирович, - но почему Пол? И почему по английски?

- Отец его был англоман, звал сына не Аполлошей, а Полом, на английский манер. Позже именно так называли его другие люди. Между прочим, это как раз самое главное в эксперименте. О клептомании нам было давно известно. Мы хотели проверить кое что другое. Проверили. В итоге я проиграл Вале бутылку французского коньяку.

- Глеб, это нечестно, - подал голос головастик, - вы же знаете, я не употребляю спиртного.

Он сидел далеко, не мог слышать, о чем шептались Бокий и профессор, однако услышал либо прочитал по губам и вступил в диалог.

- Ничего, Валя, - улыбнулся в ответ Бокий, - хороший коньяк никогда не помешает. Пригодится в качестве взятки какому нибудь комбюрократу.

- Да, а потом ваши орлы выклюют мне печень за пособничество буржуазной коррупции.

Профессор рассеянно слушал, гладил Марго, которая перебралась с плеча на руки, и волновался все больше оттого, что Тани и Федора до сих пор не было.

- Михаил Владимирович, они сами разберутся, - обратился к нему Валя.

Профессор вспыхнул, хотел сказать: Таня замужем, она потом себе не простит, и вообще откуда вы знаете, о чем я сейчас думаю?

Но ничего этого он не сказал, отвел взгляд от зеленых глаз головастика, достал папиросу. Валя встал, подошел к нему, чиркнул спичкой и дал прикурить.

- Вы напрасно так сильно переживаете, - он взглянул снизу вверх и улыбнулся широкой открытой улыбкой. - Они взрослые люди, это их дело. Лучше посмотрите, ложки, кажется, из вашего буфета.

Да, это были те самые, о которых так пеклась няня, с бабушкиной монограммой на черенке.

Москва, 2007

Соня села на край кровати, приложила ладонь ко лбу старика, увидела, как задрожали веки, скривились мягкие, запавшие без зубных протезов губы.

- Федор Федорович, пожалуйста, очнитесь.

- Танечка, - произнес он чуть слышно, - ты пришла, ты здесь.

- Это я, Соня. Послушайте, у меня есть препарат. Но я не могу решить за вас. Это только ваш выбор.

- Танечка, поцелуй меня, как тогда, помнишь? Нет, не возражай, не лги, тогда ты меня любила, пусть лишь один вечер, несколько минут, мгновение, но любила, меня, а не его. Я знаю.

- Федор Федорович, пожалуйста, прошу вас, откройте глаза, вы должны прийти в себя. Мне нужно поговорить с вами. Пожалуйста!

- Я обварил руку, и ты испугалась. В гостиной было много народу. Бокий, оракул с пифиями. Рыжий Валька показывал свои фокусы, но мы не видели. Мы ушли. Ты стала снимать с меня рубашку, просто чтобы не было ожога, чтобы я переоделся в сухое. Я обнял тебя, очень сильно, может быть, даже грубо. Я не мог больше терпеть.

В дверном проеме возник Зубов, встал, прислонившись плечом к косяку, чуть слышно спросил:

- Неужели очнулся?

- Боюсь, нет. Он бредит.

Без вставных челюстей речь старика звучала совсем невнятно, но Соня понимала каждое слово. Она больше не перебивала, затаив дыхание, слушала почти беззвучный, шуршащий, как сухие листья, голос.

- Никто не вошел, никто ничего не узнал. Павла ты любила всю жизнь. Меня только мгновение. Оно длится до сих пор. Оно бесконечно, и оно принадлежит мне. Танечка, поцелуй меня.

Соня прикоснулась губами к его сухой щеке.

- Скажи, если бы не ранение Павла там, в Галлипо ли, если бы не случилось того странного страшного совпадения, ты бы осталась со мной? Не молчи, скажи, Танечка.

- Да, - нерешительно произнесла Соня.

- Не слышу. Скажи еще раз.

- Да, я бы осталась.

- Но это невозможно, ты не могла остаться в России. Я не мог бежать с тобой. Нас бы убили. Всех. Теперь ответь. Ты наконец пришла за мной? Я свободен? Ты заберешь меня отсюда, прямо сейчас?

- Нет.

Зубов вздохнул и покачал головой. Рядом с ним появился Дима Савельев. Он хотел сказать что то, но Соня хмуро взглянула на него и приложила палец к губам. Старик продолжал бормотать.

- Таня, я очень устал, я хочу к тебе. Все равно куда, лишь бы с тобой. Я так соскучился.

- Нет, - упрямо повторила Соня.

- Почему?

- У меня есть препарат. Прямо сейчас я могу сделать вливание.

- Ты думаешь, это нужно?

- Это необходимо, я уверена.

- Паразит меня не отпустит, если будет вливание, мне придется остаться здесь, с ними, с чужими. Адама нет. Я никому тут не нужен. Зачем?

- Вы нужны, вы очень нужны мне. Я не справлюсь без вас, Федор Федорович, я слишком мало знаю и пока ничего не могу.

- Ты права. Как всегда, права. Мои долги никто за меня не заплатит. Они слишком велики, они огромны, поэтому приходится жить, жить. Я не жалуюсь, ты и так знаешь, как это тяжко. Ты всегда рядом со мной, я чувствую тебя, не только во сне, но и наяву ты рядом. Иначе жизнь была бы мраком и пыткой. Но видишь, все повторяется. Ты уходишь. Я остаюсь. Ты свободна, я еще нет. Я люблю тебя. Обещай, когда наступит мой срок, когда отпустят меня на свободу, ты придешь за мной. Ты, Танечка, заберешь меня. Обещаешь?

Соне стало холодно, руки и ноги заледенели, все внутри дрожало, во рту пересохло, язык прилип к небу. Зубов подошел на цыпочках и прошептал:

- Ответьте ему, не молчите.

- Обещаю, - сказала Соня.

Вены у старика были крупные, выпуклые, кожа совсем тонкая. Соня удивительно легко, как профессиональная медсестра, ввела иглу. Ей вовсе не показалось странным, что в голове ее в этот момент звучала молитва «Отче наш», от начала до конца, хотя никогда прежде она не могла вспомнить ее всю и произнести наизусть.

Глава седьмая

Москва, 1922

Таня шла так быстро, что пятилетний Миша едва поспевал за ней и жалобно повторял:

- Мама, я не могу, я сейчас упаду.

- Прости, Мишенька, - она сбавляла темп, но забывалась и опять бежала.

- Ты обещала, мы просто погуляем, а сама спешишь. Почему ты всегда спешишь? - хныкал Миша.

Таня взяла его на руки. В шубейке, в валенках он был тяжелый, она скоро стала задыхаться. В голове у нее звучал незнакомый женский голос с сильным акцентом: «Пожалуйста, не опаздывайте. У меня очень мало времени».

Таня хотела выйти пораньше, но няня скверно себя чувствовала. Пришлось взять ребенка с собой.

Она рассчитывала доехать на трамвае. Была бы одна, обязательно попыталась бы влезть в переполненный вагон. При неудаче решилась бы даже вскочить на подножку. Но с Мишей рисковать не могла, поэтому мчалась пешком.

Подошвы скользили, ледяной ветер бил в лицо.

- Мама, ты плачешь? - испуганно спросил Миша.

- Нет. Это из за ветра слезы. Потерпи немного. Мы почти пришли.

В начале Гоголевского бульвара она опустила Мишу на землю, крепко взяла его за руку и пошла медленней. Встречу ей назначили в центре бульвара, на скамейке.

В начале Гоголевского бульвара она опустила Мишу на землю, крепко взяла его за руку и пошла медленней. Встречу ей назначили в центре бульвара, на скамейке.

Она опоздала всего на пять минут и только сейчас заметила, что скамеек нет. Ни одной не осталось.

- Мама, мы уже пришли? Куда мы пришли? Тут ничего нет, - сказал Миша.

Какой то пухлый совслужащий в ушанке, в новеньком дубленом тулупе, с портфелем под мышкой, остановился, пристально посмотрел на Таню.

- Гражданочка, мы с вами где то встречались. «Что, если звонившая дама прислала вместо себя

этого типа?» - подумала Таня.

- Мне ваше лицо очень знакомо, - продолжал толстяк, - не хотите ли пройти в кондитерскую, погреться? Угощу вас какао и пирожными.

Вглядевшись в щекастое курносое лицо, в маленькие заплывшие глазки, она поняла, что перед ней никакой не посланник, а самый обыкновенный приставала.

- Мальчик, ты любишь какао? - обратился приставала к Мише и присел перед ним на корточки.

- Дядька, ступай прочь! - спокойно ответил Миша и показал язык.

Так научила его говорить няня, если кто то незнакомый подходит на улице.

- Какой грубый мальчик, - строго заметил толстяк, - вы, гражданочка, плохо воспитываете своего ребенка.

- Пожалуйста, оставьте нас в покое, - сказала Таня.

- Напрасно брезгуете, мадам, - толстяк фыркнул и пожал плечами, - при вашей болезненной худобе, да еще с довеском в виде ребенка, вы, как говорится, дамочка на любителя. Вам, прошу пардону, кочевряжиться не надо.

- Уйди, дурак! Как дам в морду! - крикнул во все горло Миша, затопал и замахал кулачками.

Вот этому никто его не учил. На детский крик стали оглядываться прохожие, и приставала поспешил исчезнуть.

- Мама, я правильно его прогнал? - спросил Миша, гордо вскинув голову.

- Да. Ты молодец, - Таня взглянула на маленькие наручные часы, подарок Федора.

- Мама, что такое довесок? Это плохое слово?

- Само по себе не плохое, но о человеке так говорить нельзя.

- А кочеряжить это от кочерыжки?

- Нет, это значит капризничать.

Миша вдруг засмеялся, очень громко, неестественно, и принялся дергать Таню за руку. Это была его обычная манера. Он требовал, чтобы мама смеялась вместе с ним.

- Ой, не могу! Ну и дурак! Капризничают люди, когда спать не идут или рыбий жир не пьют! Совершенно глупый дурак! Ничего не понимает в жизни!

Ждать уж больше не стоило, но Таня как будто приросла к земле, не могла сдвинуться с места и почти не слышала Мишу. Он перестал смеяться, обиженно выпятил губу, помолчал пару минут, совсем уж собрался заплакать, но раздумал и важно спросил:

- Ты видела, как дядька струсил? Это я его напугал!

- Конечно, Мишенька.

- Ты расскажешь Федору, как я прогнал плохого глупого дядьку?

- Обязательно расскажу.

- И няне? И деду, и Андрюше? Всем расскажешь, какой я грозный? Дядька большой, толстый и меня испугался. Раз два, и убежал. Мама, почему мы стоим? Пойдем к Арбату.

- Да, Мишенька, сейчас пойдем, - рассеянно ответила Таня и в последний раз огляделась.

- Мама, ты что? - Миша дернул ее за руку. - Ты разве не слышишь, я сказал: пойдем к Арбату! Почему ты совсем не радуешься, что я запомнил улицу?

- Я радуюсь, ты молодец, - пробормотала Таня, шагнула вперед, но вдруг остановилась.

К ним навстречу шла высокая молодая дама. Она шагала широким мужским шагом, но при этом выглядела удивительно женственно. Белая шубка, сапожки на высоких каблуках, вздернутый подбородок, гордая осанка, независимый надменный вид- все в ней выдавало человека, не изведавшего ужасов военного коммунизма.

- Добрый день, мадам Данилофф, - сказала она по французски.

Повеяло забытым, головокружительным ароматом дорогих духов. У дамы было крепкое сухое рукопожатие, из под шляпки на Таню смотрели серые, очень красивые и холодные глаза.

- Мама, кто это? - испуганно прошептал Миша.

- Вы не предупредили, что явитесь с ребенком, - строго заметила дама, - и почему я видела возле вас какого то мужчину? Кто это?

- Никто. Посторонний человек, он подошел случайно, - виновато пробормотала Таня, - а сына я никак не могла оставить дома. Простите.

- Ну, ладно, не будем стоять на месте, мы привлекаем внимание, идемте куда нибудь.

Они двинулись вперед, к Арбату. Миша молчал, изумленно и обиженно. Дама ему не понравилась, к тому же шли опять слишком быстро. Он вырвал руку, забежал вперед, встал, вскинув голову, уперев кулачки в бока, и громко спросил:

- Мамочка, эта белая дама кто?

- По телефону я не рискнула представиться, - сказала дама, сдержанно улыбнувшись, - меня зовут Элизабет. Я работаю в Нансеновском фонде помощи голодающим. Честно говоря, я едва узнала вас, вы выглядите значительно старше, чем на фото, которое передал ваш муж.

- Вы видели моего мужа?

- Нет. Мой муж общался с вашим мужем в Галлипо ли. Могу вас поздравить, месье Данилофф присвоено звание генерала. Он передал для вас письмо, однако мы с мужем решили, что это может быть опасно. Ваш отец служит у Ленина.

- Мой отец врач, он вовсе им не служит.

- Ну, не знаю, как это называется. Он часто бывает в Кремле. По нашим сведениям, туда пускают только проверенных людей, членов большевистской партии.

- Нет, он не состоит в партии, он просто консультирует, лечит их. Где же письмо?

У Тани сел голос, она могла говорить только шепотом.

- Я уже объяснила, письма у меня нет. Когда мы отправлялись в эту страну, нас предупредили, что при всем кажущемся хаосе тайная полиция, ВЧК, здесь работает великолепно, особенно это касается Москвы и Петрограда. Я и так сильно рискую, встречаясь с вами. Но поскольку месье Данилофф ранен, я не сочла возможным пренебречь обещанием, пусть даже данным не мной, а моим мужем.

- Ранен?

Таня остановилась, сильно сжала Мишину руку. Ей было известно, что в ноябре двадцатого Павла, тяжело раненного, полумертвого вывезли из Ялты, когда эвакуировалась армия Врангеля. Она знала, что он выжил, служит в штабе генерала Кутепова в Галлиполи.

- Не надо так пугаться, теперь опасность для жизни миновала, - смягчилась дама, заметив, как побледнела Таня.

- Это уже третье ранение.

- Третье? Да, неприятно. Что делать, он военный. - Элизабет грациозно повела плечами. - Ну, успокойтесь, уже все хорошо. Он поправляется.

- Благодарю вас, Элизабет. Скажите, как это могло произойти? Там ведь нет боевых действий.

- О, там есть нечто другое, едва ли не худшее. Разочарование. Деградация. Кое кто не выдерживает, сходит с ума. Одному молодому капитану померещилось, будто генерал Данилофф - красный шпион, на том основании, что его тесть в Москве лечит Ленина, ну и еще, при генерале живет еврейский юноша, Джозеф

Кац. А для некоторых деятелей белого движения все евреи красные.

- Джозеф Кац? Ося! Боже мой, о нем так давно не было вестей. Скажите, как он? Я не видела его сто лет.

- Джозеф - прелестный мальчик, талантливый журналист, своего рода феномен. В столь юном возрасте уже приобрел популярность, пишет забавные очерки для французских газет. Именно он привел моего мужа к месье Данилофф в госпиталь.

- Ося пишет по французски? Его печатают? Простите, у меня голова идет кругом. Вы сказали, какой то сумасшедший капитан стрелял в Павла из за папы, из за Оси?

- Перестаньте. Джозеф и ваш отец тут абсолютно ни при чем. Что за странная манера у вас, русских, все усложнять и добавлять себе страданий, которых у вас и так сверх всякой меры? Стрелял сумасшедший. Хотел убить, но только прострелил плечо. Сама по себе рана пустяковая, однако помощь подоспела не сразу, месье Данилофф потерял много крови.

- Когда это случилось?

- Полтора месяца назад, в начале октября. Кажется, в ночь с седьмого на восьмое. Об этом случае даже писали французские газеты.

- С седьмого на восьмое, - чуть слышно, по русски, повторила Таня, - именно в ту ночь. Господи, что я наделала.

- Теперь самое главное, - Элизабет огляделась, заговорила быстро и тихо. - Французские власти не заинтересованы, чтобы в Галлиполи образовалась боеспособная русская армия. Они делают все возможное, чтобы солдаты и офицеры разъехались в разные стороны, подальше. Америка, Бразилия, Аргентина. Кое кто даже возвращается в Россию. Ваш муж, как только поправится окончательно, намерен перебраться в Эстонию, Польшу или Финляндию. Зависит от политической ситуации. Словом, поближе к вам. Известно, что некоторым людям удается нелегально покинуть Россию из Петрограда, через Финский залив.

- Павел будет ждать нас?

- Что, простите? - не поняла Элизабет.

Таня не заметила, что последнюю фразу произнесла по русски. Миша встрепенулся и спросил:

- Кто нас будет ждать?

- Папа. Твой родной папа, - объяснила Таня и посмотрела на Элизабет. - Но каким образом мы с ним сумеем связаться? Нет, я не понимаю. А скажите, как он сейчас выглядит?

- Я не видела его, - терпеливо повторила Элизабет, - но я уже объяснила, что опасности для жизни нет. Он поправляется. Извините, мне уже пора. Да, и еще, печальная весть. Скончалась ваша тетушка. Джозеф просил сказать… Пардон, я забыла, что именно. Знаете, он говорил так много, так возбужденно, все вылетело из головы. Впрочем, кажется, ничего важного. Только эмоции.

Назад Дальше