- А на бедре нужно лишь промыть и наложить повязку... спокойно объяснял Паском, проделывая все то, о чем говорил. - А теперь-теперь, идем-ка со мной, дочка...
Тут в небесах затрещало, и на землю полил сильный дождь...
Ливень обрушился стеной. Лежавший на песке Ал поднял голову и поглядел на черные тучи, спрятавшие блеклую половинку Селенио. Теперь он понял, что сегодня они все умрут, потому что после ливня враги со свежими силами набросятся на изможденных путников.
- Нат, мой верный Нат! Если бы ты мог меня слышать, дружище! - простонал он, вытирая лицо от размытой дождем крови, ибо повязка уже пропиталась насквозь. Холодные струи бередили рану надо лбом.
- Я здесь, хозяин, - произнесло вдруг что-то как бы со стороны.
- Хранитель мой, неужели ты... понимаешь?
- Я здесь, хозяин.
- Помоги мне, Натаути-Хранитель! Помоги, ты ведь знаешь, я не воин...
Ответа долго не было. Ал провел ладонью по мокрому лицу. Может быть, ему это показалось, ведь до сегодняшней ночи волк ни разу не проявлял себя - ни в стычках, ни во снах...
- Я помогу тебе, хозяин. Только... не придется ли тебе потом пожалеть о моей помощи?
- Если ты не сделаешь этого, погибнут все, кого мы с тобой любим...
Снова наступило долгое молчание.
- Так тому и быть, - проговорили наконец не то изнутри, не то со стороны. - Но помни...
Волна горячей энергии подбросила Ала с песка. Он физически ощутил, как загорелись его глаза, обострился нюх, а в кромешной тьме высветились те предметы, которые он не различил бы сейчас и с двух шагов. Он встряхнулся, сбрасывая с себя лишнюю воду, и только боль в ране на голове отрезвила его.
Волна улеглась, и только бешеная ярость понесла молодого человека назад к становищу.
Сигнал бедствия последовал, едва ливень пошел на спад. Все, кто мог держаться на ногах, вскочили, но уже никто не верил, что выжить удастся и на этот раз. Легких побед не бывает, это знали все. Но почему с ними? Почему Природа не наделила их отчаянной храбростью и харизмой зверей?! Это жестокий промах со стороны Всеобщей Матери...
Тантори вскочил на гайна. Если Ал погиб, за главного будет он.
Астрофизик вынырнул из темноты, как туземный дух зла. Глаза у него были бешеные.
- За оружие! - рыкнул он, глядя сразу на всех.
Гайна в ужасе заплясала под Тантори. Один из оританян, бывший "габ-шостер", чудом не сбежавший вместе с Тессетеном и Солонданом, бросил копье и в страхе попятился. Ал уставил на него горящие глаза:
- Подними! Подними и стань рядом!
Оританянин затряс головой, споткнулся.
- Ты не будешь с нами? - Ал развернулся и всадил свой атаме ему меж ребер. - Кто еще не будет с нами?!
Мертвое тело соскользнуло с лезвия и стукнулось о мокрую землю.
И тогда повставали даже те, кто уже не надеялся встать. Танрэй в ужасе смотрела на зверство, учиненное мужем. О, Природа! Она мало знала его!
- Вперед! - заорал Тантори, спихивая с гайна кого-то из своих солдат и железной рукой разворачивая ее для Ала.
Тот с разбега вскочил на спину животного, хотя ездил плохо и едва держался на попоне. Тантори с восторгом посмотрел на него, завизжал, поднял свою гайна на дыбы и ринулся на врага...
Бой был жестоким, но очень коротким. Дрались в основном Ал и Тантори, но казалось, что и вдвоем они разнесли бы в щепки и клочья не один десяток врагов.
Ал повалился и заснул, едва спрыгнув на землю. Во сне он, кажется, звал кого-то, кричал... И только перед пробуждением услышал голос того, ради кого метался всю ночь:
- Не зови меня больше никогда, хозяин. Я умер...
И астрофизик проснулся в повозке. Спутники с опаской взирали на него, и... ему понравился этот страх. Маленький Кор, которому было уже почти восемь лун, выбрался из повязки на груди матери и ползал по нему с радостным воркованием, тыкая пальчиком в кровь, усаживаясь на попку и с изумлением рассматривая непонятную, но яркую и красивую жидкость. Затем он незамедлительно совал ручонку в рот, и никто не осмеливался остановить ребенка и подойти к спящему отцу. Ал поймал его, и мальчик, думая, что с ним играют, в упоении завизжал и засмеялся. Но отец протер ему рот мокрым и грязным рукавом, на короткий миг прижал к себе, а потом подтолкнул под бок матери.
- Море! - вдруг завопили впереди. - Там море!
Ал приподнялся на колеях и, заслонившись рукой от солнца, поглядел вдаль. Караван тащился вдоль бесконечного каньона, такого же красновато-рыжего, как и плоская пустыня, но вдали, весело играя и подмигивая на утреннем солнце, голубела полоска моря. Проснулся и раненный Зейтори.
- Там правда море? - спросил он, жадно глотая собранную женщинами мутную воду, которую поднесла ему Хатта.
- Нам всем предстоит теперь много работы, - сказал Ал, все еще не веря своим глазам и глазам попутчиков. - И в особенности - вам с Кронрэем...
- Ал! - крикнул Тантори. - Паском в соседней повозке. Он зовет тебя...
Астрофизик вспомнил, что старик был ранен во вчерашней последней стычке. Спрыгнув на землю, он поморщился и придавил пальцами приклеенную к запекшейся ране и волосам повязку.
- Как он, Тантори?
Бывший кочевник покачал головой и повернул свою гайна:
- Кажется мне, Ал, что он уходит...
Покрытая жемчужными каплями, с мокрыми волосами, под тяжестью которых запрокидывалась голова, Танрэй вышла из бассейна. Опередившая ее Хатта завернула хозяйку в нежную ткань, уже почти обсохнув сама на жарком солнце страны Ин загадочной страны богов, пришедших из моря, как говорили о ней соседи.
Много утекло воды в изумрудной реке, омывавшей берега, прежде чем невозможно быстро, по понятиям здешних жителей, на земле, оживавшей только после ее разлива, вырос первый город столица будущей страны. Это было священное место, и никто до богов не смел заселять его: много поколений назад здесь упала с неба звезда, и лежала она среди песков большим холмом, покрывавшимся рыжей пылью. Боги заставили звезду сиять, водрузили его на колонну и назвали новый город "Северным Столпом".
Растирая нежное тело хозяйки, хранившее едва заметные следы шрамов десятилетней давности, Хатта не без зависти подмечала, что оританянка не поддается времени. Самой Хатте не было и тридцати, а заглядывая в зеркало рядом с Танрэй, она видела, что по виду может сгодиться ей в матери. До сих пор темнокожая кула-орийка считала эту неувядающую молодость следствием волшебства.
Полуденное солнце покачивалось в успокаивавшейся кристально-чистой воде бассейна.
- Торопись, Хатта, торопись. Иди, приготовь все, что нужно, и распорядись, чтобы запрягали... - повелительно сказала Танрэй, давая себе несколько минут на то, чтобы в первозданной наготе понежиться под лучами светила.
Сейчас из Модисса в Северный Столп должен прибыть Ал. После его путешествия три года назад на западный материк Олум-Алрэй эта поездка была довольно короткой. Никогда раньше Танрэй даже не подозревала, что сможет править не просто своими слугами, а целым государством. Бывало, что Ал исчезал, и Селенио по десять-двенадцать раз набухала и опадала, прежде чем она возвращался. Бывало по-всякому...
Надушенная притираниями, в церемониальном убранстве, к которому Танрэй пришлось привыкнуть, но которое она ненавидела от души, хозяйка сказочной страны Ин в окружении верной охраны вышла и села в колесницу, запряженную четверкой быстрых, как западный ветер, гайна.
Со стороны детской половины по ступенькам быстро спускался десятилетний Кор, пригожий мальчик, окруженный друзьями детьми дворовых. И телом, и лицом он удался в мать: обещал стать миниатюрным, очень ладным русоголовым юношей с широко распахнутыми голубовато-серыми глазами. Подбежав к колеснице, мальчик схватился за бортик:
- Мама, почему вы не берете меня с собой? - на людях было принято называть родителей на "вы", и Кор никогда не оговаривался.
- Мы скоро приедем, малыш. Иди, играй...
- Я соскучился, - опустив глаза, тихо признался он. Матери можно было говорить такое. Отец не признавал сюсюканья, и мальчик даже в его отсутствие стеснялся признаваться в своих чувствах.
- Иди, Кор, иди. Ступай.
И колесница сорвалась с места.
Танрэй нравилось повиновение. За эти десять лет она почти забыла, как ее и всех, кто остался с ними, жгло в пути неумолимое солнце, превращая кожу в лохмотья, секли плети ледяных дождей и сковывали почти невыносимые холода. Она не хотела помнить о кровопролитных боях, с которыми они пробивали себе дорогу в рай, а желания богини должны исполняться. Она и сама стала верить, что ведет свою родословную от всевышних, столько раз ей твердили это льстивые подданные.
Главная дорога Северного Столпа не проходила мимо поселений простых смертных. Однажды боги уже сделали роковую ошибку, слишком приблизив к себе дикарей - и от этого погибло немало великих людей. Теперь правители отсекли их от себя во всем. После смерти Паскома что-то сдвинулось в душе Танрэй. Да, теперь она могла исцелять так же, как и он - старик успел передать ей почти все свои знания, но царица не делала этого для всех. Некому больше находить души "куарт", воплощенные в тела туземцев, и правители негласно решили считать, что одухотворены только они, "высшие", а все остальные - животные, души которых не способны развиваться.
Танрэй никогда еще не была так далека, как сейчас, от "зари, свет которой отливал на стенах белоснежных шаров зданий", от нежных песенок над гулившим младенцем, от потерянной и успешно позабытой родины. Иногда ностальгическая тоска охватывала и ее, но женщина предпочитала держать ее при себе и не делиться чувствами ни с кем. Никогда еще она не была так одинока, как теперь...
И она жила так, как хотела, лишь иногда с удивлением вслушиваясь в песнопения собственного народа, в их сказки, всматриваясь в храмовые изображения, вытесанные из гранита и базальта, и что-то скользило в уме: "О чем это? Где я это слышала? Как это знакомо"... Слушал их и маленький Кор, Коремхеб, как его называли здесь, и он тоже думал: "О чем это?! Где и когда я это мог услышать?!". И душа его рвалась прочь из тесных стен огромного дома-дворца к звездам, на поиски затерявшихся в песках ответа. Сны, давно покинувшие отца и мать, прибились к нему, как прибивается к берегу лодка, потрепанная штормом, потерявшая гребцов...
Колесницы царя и царицы встретились у входа в храм Трех Путников. С Алом была и вся его свита, и верный полководец Тантори, отяжелевший за эти годы и еще более отягощенный сиявшими доспехами.
Царь ступил на землю и, соблюдая этикет, взял за руки жену, с которой не виделся несколько Селенио подряд. Только глазам было позволено поприветствовать друг друга по-человечески.
- Мы направляемся в Тизэ, Танрэй, - довольно громко, чтобы слышали подданные, произнес Ал. - С севера, из-за моря к нам прибыли гости. Мне доложили, что это наши соотечественники, и потому мы сейчас же встретим их...
Танрэй покорно склонилась перед ним - опять же повинуясь предписанию дворцового этикета. Ал провел рукой по волнистой черной бородке, с достоинством поднял голову и шагнул в свою колесницу.
Танрэй совсем не хотелось встречаться с бывшими земляками. Их появление неминуемо разбудит и воскресит ненужные воспоминания, а ей неплохо жилось и без них... Но она беспрекословно села на свое место и двинулась вслед за колесницей мужа. Они с Алом уже давно несколько отдалились друг от друга. Может быть, виной тому был жесткий этикет, который ввел он сам, став отчего-то жутким недотрогой. Ала раздражал даже малейший намек на обнажение души перед кем-то. Он дозволял танцы, где плясуньи раздевались догола и были осыпаемы золотом, он не запрещал никаких телесных связей между кем бы то ни было, но душа... Слова "я чувствую", "я люблю", "я надеюсь и мечтаю" были едва ли не под запретом.
Изредка Ал все же приходил в покои жены, как в былые времена усаживался у ее ног, клал темноволосую голову ей на колени, заглядывал в глаза. А потом, испив из источника, уходил прочь, не спрашивая ее ни о чем и не говоря ни единого слова нежности.
Теперь Танрэй это уже не трогало. Когда телесное становится достоянием всех, оно утрачивает сладость, изюминка интимности начинает горчить и надоедать. Танрэй иногда даже радовалась, что мужа подолгу не бывает с нею рядом. Что они делали бы, ежедневно встречаясь в пределах одного дома и не в силах поделиться друг с другом сокровенным? Тем более, что душа ее не интересовала Ала нисколько.
В свою очередь ее не беспокоили его многочисленные связи с какими-то девицами, о которых она предпочитала не знать, ибо если это доходило до нее, Танрэй приходилось избавляться от них, навсегда изгоняя ни в чем не повинных девчонок из страны Ин. За это ее уважали, считая такие действия верхом мудрости и справедливости. Царица старалась не задумываться о судьбе своих жертв, ведь у них не было выбора: откажи они возжелавшему их правителю, их постигла бы точно такая же участь, если не хуже. Но Танрэй была пока еще умна, и понимала, что будучи царицей она является рабыней в большей степени, чем самая низкородная служанка в ее доме. Простые смертные были куда свободнее нее: они не подчинялись такой массе условностей. А ведь все это выдумал ее некогда любимый супруг... Он сотворил эту страну и желал оставаться в ней господином до конца своих дней и, быть может, даже дольше...
Приехавших в Тизэ гостей было немного - всего пятеро, и своим видом они больше напоминали бродяг, нежели представителей некогда великих ори. Танрэй узнала одного из них и вздрогнула. Стоявший с понуро опущенной повинной головой, оборванный и тощий, Тессетен всем своим видом словно говорил ей: "Ну вот, видишь, чего я добился своим мятежом, сестренка"... Его было жаль, как и того красивого юношу, что стоял по правую руку от него в такой же нищенской хламиде. Царица взглянула на мужа и прочла в его глазах то же самое, что, наверное, хранил и ее взгляд: презрение и мстительное удовлетворение. Ей стало страшно, и она отвернулась.
Их даже не переодели, так и держали на площади у храма, на солнцепеке, словно выставив на посмешище толпы. Зеваки то жалели несчастных, то почти в открытую, с молчаливого одобрения царя, потешались над их жалким положением. Лишь раз в глазах юноши, спутника Тессетена, мелькнула молния, и ее заметила только царица. Заметила и обомлела. Рой мыслей закрутился в голове, а где-то в стороне зазвучал голос мужа, с деланным гневом спросившего управляющего городом Тизэ:
- Что происходит?! Почему вы держите их здесь, эй, как вас там?!
Городская стража склонилась перед правителем, а управляющий ответил:
- Царь мой, они сами так пожелали...
Ал перевел взгляд на Тессетена:
- Сетен, в чем дело?! Ты пренебрегаешь нашим гостеприимством?!
Толпа, любившая своего правителя и видевшая в каждом его движении поступок бога, возмущенно загудела. Сетен коряво опустился на одно колено:
- О, великий царь! - и только Танрэй уловила в его тоне оттенок иронии - но да куда уж Тессетен без желчи?! - Упаси меня мать-Природа пренебречь тобой и твоим радушием... Я должен был покаяться за свой безответственный поступок десятилетней давности. Ты не поверишь, но мы все, - он оглянулся на своих спутников, - прошли через такое, что от нас прежних мало что осталось. Ты, я погляжу, тоже немало изменился... Здравствуй и ты, солнцеподобная сест... царица!
Танрэй холодно кивнула, взирая на него сверху вниз. Как он безобразен и жалок! О, она, оказывается, ничего не забыла - ни того, как они с его покойной женой издевались над нею перед полетом на Рэйсатру, ни того, как домогались потом, в Кула-Ори, ни того, как предательски Сетен покинул их среди пустыни, забрав с собой лучших воинов каравана! И последнее злило ее паче всего. Что, экономист, получил ты свое? Кто оказался более ненужным на этом свете - вы с Ормоной, которую прибрала к рукам смерть, а теперь вместе с тобой обрекла на нищенское существование жизнь, или я, которая шла до конца через все преграды, не страшась ничего и ни перед кем не задирая носа?! Получил, трухлявый пень?..
Словно в ответ на ее мысли Тессетен криво усмехнулся. О, Природа! Как он уродлив! Он уродливее, чем был десять лет назад! Безобразен и мерзок, словно пресмыкающийся гад...
- Отправляйтесь в гостиницу. Вами займутся! - произнес Ал, коротко взглянув на управляющего. Тот удалился, не разгибая спины.
- Ты держишь рабов, прогрессивный звездочет?! притворился, что удивлен, этот полураздавленный хромоногий паук.
- Это не рабы.
- Я не осуждаю рабство, великий царь. Я просто удивляюсь тебе, твоим катастрофическим переменам...
Ал с досадой поморщился: бывший друг раздражал попытками обнажить его и свою души, да еще и перед толпой.
- Поговорим позже, Сетен, - дипломатично сдерживаясь, ответил он.
- Ка-а-ак пожелаешь. Царь равен богу. Ведь так?
- Едем, Танрэй, - сделав вид, что не услышал последней реплики, Ал забрался в колесницу, и только его жена заметила загадочную улыбку, скользнувшую по запекшимся губам Тессетена.
- Что нового произошло тут без меня? - здесь, в покоях, вдали от заискивающих глаз придворных, в присутствии личных слуг, Ал позволил себе сесть у ног жены и положить подбородок ей на колени.
- Твой сын выучился хорошо стрелять их лука и бросать "звездочку"... - ответила она, заставляя его млеть от прикосновений рук к темным блестящим волосам, немного поредевшим из-за постоянного ношения головного убора и шрамов, глубоко повредивших кожу и сделавших ее безжизненной.
- Об этом мне расскажет мой сын. Что нового было в Северном Столпе? - Ал поглаживал пальчики на ее стройных ногах - изящно удлиненные, ровные, с подкрашенными ноготками, они свободно лежали в легких плетеных сандалиях, и кончики больших, первых, пальцев были слегка вздернуты, подобно ее точеному носику.
Танрэй начала рассказывать, но вдруг прервалась на середине:
- Что ты собираешься делать с Тессетеном? - спросила она так внезапно, что Ал даже не сразу понял, к чему это она.
- Что я собираюсь делать?.. - он задумчиво, как на пустое место, посмотрел на двух служанок, сидевших в угодливой позе у дверей и каждую минуту готовых сорваться на зов. - Дам ему все, чего пожелает - и пусть живет так, как считает нужным... Он оританянин, мой соотечественник... Ему нельзя быть нищим в моей стране... Может быть, он одумается и станет полезен...