Прочитав письмо, я узнал, что Джеки играла на контрабасе. Ее удивительные пальцы извлекали музыку из инструмента примерно с меня ростом. При этой мысли все мое тело напряглось.
Захотелось еще раз пробежаться и снова принять душ – похолоднее.
Оказалось, что наши графики нелегко совместить, и я, чтобы не отпугнуть ее окончательно (по крайней мере, так я себе сказал), предложил выслать ей информацию по электронной почте и на первых порах проводить наши консультации в режиме онлайн.
Я умолчал о том, что меня зовут Лукас, а не Лэндон. Не сказал, что два месяца втихаря наблюдал за ней. Что именно я стал свидетелем того, о чем ей хотелось забыть, и именно я отвел от нее беду. Я не сказал, что являюсь тем самым парнем, который через два дня снова заставил ее вздрогнуть, дотронувшись до нее через прилавок в «Старбаксе».
Мы начали переписываться. Я переслал Джеки материал от Хеллера, пояснив те места, где тот излишне увлекся чересчур сложной для слушателей вводного курса терминологией. Мы посмеялись над студенческой традицией натурального обмена, в котором пиво на правах валюты служит вознаграждением для тех, кто помогает друзьям перевозить мебель. Теперь я каждый день ждал, когда у меня во входящих снова высветится «Ж. Уоллес». Но наступила среда, и мне пришлось вернуться с неба на землю. Реальность заявила о себе громко и недвусмысленно.
Глава 9
Лэндон
К приходу Мелоди я должен был остаться дома один: отец с дедом назначили в городе встречу с бухгалтером, которого папа называл жуликом или аферистом, а то и похлеще. Утром дед проворчал:
– Когда я начал работать с Бобом, ты еще пеленки пачкал!
– Значит, у него было достаточно времени, чтобы поживиться за твой счет, – парировал отец. – Пора послать его к черту.
– И не подумаю! Разуй глаза и увидишь, что тут тебе не Вашингтон: у нас не все люди ворюги!
В дедушкиных глазах столица была «выгребной ямой, полной жулья», и то, что сын уехал в этот город жить, не давало ему покоя. Я не стал ждать папиного ответа, поскольку уже наблюдал подобные стычки. И не раз.
Отхлебнув апельсинового сока прямо из коробки, я схватил протеиновый батончик и отправился в школу. Отец с дедом были слишком заняты своей перепалкой, чтобы обратить на меня внимание. По пути я зорко смотрел, не появится ли Уинн или кто-нибудь из его дружков-уголовников. Остановившись на переходе у начальной школы, я заметил, что какой-то ребенок выскочил из маминого пикапа, споткнулся о бордюр и полетел на тротуар лицом вниз. Увидев, как он шлепнулся головой об асфальт, мать закричала. Я перебежал дорогу и поднял пацана. Он глотал воздух, готовясь забиться в истерике. Из носа у него хлестала кровь, и кожу на кончике он содрал, но в целом все выглядело не так уж страшно: лоб разбит не был, зубы нигде не валялись.
– О господи боже мой! Тайлер! – запричитала женщина, глядя на сына расширенными глазами. Она выхватила из сумочки салфетки и с силой прижала их все к переносице ребенка, вызвав у него запоздалый вопль, к которому я заранее приготовился. Легкие у парня работали нормально. – Крови-то сколько! Господи! Я должна была подъехать ближе к обочине! – воскликнула мамаша, трясясь и обливаясь слезами.
– Нос может быть сломан. По-моему, не стоит давить так сильно.
Женщина отдернула дрожащую руку с салфетками.
– Д-да, но кровь…
Я взял у нее несколько штук и прижал их ребенку к ноздрям.
– Держи вот так, парень. – Он испуганно уставился на меня, но сделал, как я велел. Рыдания стали постепенно затихать. – Все будет в порядке. Несколько лет назад я играл в хоккей и тоже разбил нос. Кровищи было море. Весь каток перепачкал и маму чуть до инфаркта не довел, но все обошлось. Дело житейское.
Ребенок потянулся к матери, она прижала его к себе.
– Спасибо. Твоя мама может тобой гордиться. Мало кто из твоих сверстников поступил бы так же.
Я поднялся с колена и, кивнув, пробормотал:
– Не за что.
* * *День прошел без событий, если не считать того, что я старался не пересекаться с Бойсом Уинном и не пялиться во время уроков на Мелоди Доувер, которая шепнула мне, что зайдет после школы. Озадаченный этой таинственностью (зачем шушукаться, когда все и так знают, что мы вместе делаем проект?), я мельком взглянул на Кларка. Он ответил мне сердитой миной с другого конца класса, а Уинн ухмыльнулся так, будто знал что-то, чего не знал я. Этот оскал мне совсем не понравился.
Около четырех часов вечера Мелоди постучала в нашу переднюю дверь. Я открыл, с ужасом представляя себе, какое впечатление произведет на девушку жилище, которое отец ее парня называет «лачугой», «позором нашего города» и другими, еще менее лестными словами. Наверное, родители Мелоди думали так же. И друзья.
Я разложил свои листки на кухне, надеясь, что гостья не поинтересуется моим чуланом. План провалился.
– Где твоя комната? – спросила она чуть не с порога, направляясь за мной на кухню за газировкой, которую я ей предложил.
«Капец», – подумал я, открывая дверь кладовки и готовясь принять на себя град насмешек.
– Ничего себе! – Глаза Мелоди расширились. – Такая крошечная! И… уютная…
Она плюхнулась на край кровати, и мое сердце глухо застучало: «Мелоди Доувер сидит у меня на постели». Обведя глазами полки с учебниками и романами, она повернулась к противоположной стене, наполовину завешанной рисунками наподобие тех, что были в блокноте с картами, только лучше.
– Здесь так классно! Настоящая… пещера художника. – Мелоди улыбнулась. – Может, поработаем здесь?
Не дождавшись моего ответа, она сняла рюкзак с ноутбуком и поползла к изголовью.
– Э-э… Ладно…
Когда отец с дедом вернулись, мы сидели бок о бок, привалившись к горе подушек, и работали над библиографическим списком. Утренний спор продолжался, как будто, уходя в школу, я поставил его на паузу и теперь включил с того же места. Проходя мимо, папа и дед остановились перед моей дверью и заглянули внутрь с одинаково потрясенными лицами. Я залился краской. Мне показалось, что они молчали целую вечность.
– Иду готовить ужин, – наконец буркнул дедушка, отворачиваясь.
Отец что-то проворчал и потопал в противоположном направлении. Окинув взглядом опустевший коридор, Мелоди перевела свои светлые глаза на меня:
– А твоя мама…
Я покачал головой:
– Она… она умерла.
– Ой! Какой ужас! Недавно? Вы из-за этого сюда переехали?
Я кивнул. Мне не хотелось распространяться на эту тему. И вообще говорить не хотелось, и смотреть Мелоди в глаза тоже. Мои руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки: «Пожалуйста, не спрашивай!»
Вдруг я чуть не выпрыгнул из собственной кожи: ладонь Мелоди опустилась мне на запястье поверх браслета.
– Извини, – сказала она, проведя пальцами по моей коже.
Все почему-то считали необходимым извиняться передо мной за то, что я потерял мать. А я не мог ответить, что все нормально. Я знал: моя жизнь уже никогда не придет в норму.
Но думать о маме, когда на моей руке лежала мягкая ладонь Мелоди, я не мог. Я весь сосредоточился на этих пальцах и на том, как мое существо отзывалось на их прикосновение. Когда ногти, выкрашенные в голубой металлик (так часто красят спортивные машины), слегка царапнули тыльную сторону моей ладони, на это тут же откликнулась другая часть моего тела. Я молился, чтобы Мелоди ничего не заметила, и сидел, боясь пошевелиться.
– Она остается ужинать? – спросил дед из коридора.
Мы оба подскочили, отдернув друг от друга руки. Ноутбук подпрыгнул у Мелоди на коленках.
– Нет-нет, мне уже пора уходить.
Лицо Мелоди было красным, как и у меня. Когда ей пришло сообщение от Кларка, она соврала ему, что сидит дома.
– Я правда очень сочувствую, что ты потерял маму, Лэндон.
Она придвинулась и поцеловала меня в щеку. Все мое тело вспыхнуло. Мне стало неловко от удивительного ощущения: как будто я весь наполнился раскаленными углями или меня парализовали отравленным дротиком. Я утратил способность связно мыслить.
Мелоди соскользнула с моей кровати и сунула ноутбук в рюкзак. Я молча проводил ее до двери. Поцелуй горел на щеке, как клеймо.
* * *Драка, когда до нее дошло, была быстрой, грязной, и никто из учителей ее не видел. В обеденный перерыв опять пошел дождь, но мне не захотелось мокнуть во дворе, как обычно, и я решил посидеть в библиотеке за компьютером: посмотреть презентацию, которую сделала Мелоди (через два дня мы должны были защищать нашу работу).
Только я завернул за угол – они были тут как тут. Уинн со своей бандой, к которой по такому случаю присоединился сам Кларк Ричардс. Рик Томпсон, первый идиот в этой компании, стоял на стреме.
Только я завернул за угол – они были тут как тут. Уинн со своей бандой, к которой по такому случаю присоединился сам Кларк Ричардс. Рик Томпсон, первый идиот в этой компании, стоял на стреме.
– Привет, Максфилд. Пора платить должок, – сказал Уинн невозмутимо, будто читал прогноз погоды.
Я увидел его кулак как в замедленной съемке, но на самом деле замедленными оказались мои движения. Я не успел отшатнуться и получил прямо в челюсть. Зубы клацнули, в глазах вспыхнул фейерверк.
Я попятился, Уинн шагнул ко мне:
– Ты, придурок, что-то очень расхорохорился в мастерской. Приколоться решил, мать твою? Давай, попробуй ударить меня сейчас, когда я на тебя смотрю!
Следующий апперкот мне удалось блокировать, но Уинн тут же ухватил меня за шею и, намертво зажав мою голову, приготовился отыграться за промах. Я кое-как вывернулся и правым кулаком ударил Бойса в подбородок, а левой – по почкам. Не хотелось, чтобы реванш дался ему слишком легко. Уинн сделал следующий ход – и я снова очутился в глубокой заднице. Он врезал мне по уху, потом в живот.
– Что, сопля? Псих недоделанный! – Оскорбления сливались у меня в ушах в нечленораздельный гул, но Уинн продолжал ими сыпать, как будто искал, где у меня аварийная кнопка. – Папочка не научил тебя драться, да? Он такая же тряпка, как ты? – Я не мог высвободиться, чтобы схватить или ударить Уинна, а сколько плюх навесил мне он, я уже не считал. – Может, твоей мамаше нужен настоящий мужик? Давай я загляну к ней на огонек?
Вот она, эта кнопка.
С ревом раскинув руки, я сбросил Уинна с себя и зацепил ступней его лодыжку. Он растянулся на полу. Прыгнув на Бойса сверху, я даже не потрудился его обездвижить. Просто молотил без остановки, ничего не видя, не слыша и не чувствуя, кроме собственной ярости, в которой потонуло все остальное. Я нанес ему по голове столько ударов, что кулаки онемели. Мне хотелось размазать его в лепешку, но твердый череп не поддавался. Наконец я схватил Бойса за волосы и шмякнул затылком об пол.
Теперь он взревел и, взвившись, скинул меня. Один глаз у него уже побагровел и наполовину заплыл. Я перевернулся и встал, тяжело дыша, но, прежде чем я успел снова броситься на Уинна, Томпсон зашипел: «Преподы!»
Через несколько секунд я заметил, что наше побоище привлекло немало зрителей. Обступив нас плотным кольцом, одноклассники невольно закрыли учителям обзор. Мы с Бойсом медленно выпрямились, продолжая сверлить друг друга глазами. Руки были сжаты в кулаки, но сейчас мы держали их по швам.
– Что это еще за безобразие? – вскричала миссис Пауэлл, проталкиваясь сквозь толпу. – За драку полагается исключение из школы!
Мистер Самора расчистил себе дорогу и встал за спиной у коллеги. Уинн, чье лицо выглядело так же паршиво, как мое себя чувствовало, невозмутимо парировал:
– Мы не дрались.
Самора, сощурясь, указал пальцем в конец коридора:
– В кабинет директора! Сейчас же!
Я попытался сосредоточиться на том, что меня вот-вот турнут из школы, но не сумел. По правде говоря, все мои силы уходили на то, чтобы идти спокойно, подавляя желание кинуться на Уинна и стереть его в порошок.
Через несколько минут все мое тело заныло. Ссадины на лице болели, в ушах звенело. В брюшных мышцах ощущения были такие, будто я четыре часа качал пресс. Кровь в глазу затуманивала зрение, но, проморгавшись, я стал видеть четче. Когда Ингрэм уставилась на нас из-за своего стола, где ни одна папка и ни одна бумажка не смела лежать не на своем месте, я поборол приступ тошноты. Урод, сидевший возле меня, казался совершенно равнодушным к этой живой угрозе, но его руки вцепились в подлокотники.
– В этой школе принята политика нулевой толерантности в отношении драк. – Директриса сделала паузу, давая нам возможность переварить это заявление. Впившись в колени липкими, окровавленными руками, я заставил себя промолчать. – Полагаю, вы оба понимаете, о чем идет речь?
Я кивнул. Тупица, сидевший на соседнем стуле, пожал плечами.
– Мистер Уинн? На мой вежливый вопрос вы отвечаете пожатием плеч? Может быть, я должна была задать его в более… доступной формулировке?
– Нет, спасибо.
Бог мой! Этот парень оказался еще большим идиотом, чем я думал.
И без того сощуренные глаза Ингрэм превратились в щелки:
– Прошу прощения?
– Нет, мэм, – пробормотал Уинн.
– Что «нет, мэм»? Вы не пожимали плечами или вам незнакома политика нулевой толерантности?
Она прекрасно его поняла, но ей было нужно, чтобы он открыто сказал или сделал что-нибудь, дающее основания для исключения из школы.
– Нет, мэм, не нужно задавать вопрос в более доступной формулировке. Да, мэм, я знаком с политикой нулевой толерантности. Но я не дрался.
Я чуть не разинул рот от негодования. Если Уинн думал, что я буду отвечать за все это дерьмо один, то ему стоило подумать еще разок. Я захотел двинуть Бойсу во второй глаз, чтобы тот гармонировал по цвету с первым, но чутье вовремя подсказало, что тогда меня точно исключат, чего эта сука, собственно, и добивалась. Причем с начала года.
Она сморщилась, словно проглотила лимон.
– Вы не… дрались. – В этой реплике, произнесенной презрительным тоном, крылась подсказка для Уинна, но я знал, что он ее не уловит. – Тогда откуда эти синяки и кровь?
Директриса подалась вперед, растянув губы в подобии ехидной усмешки.
– Я упал с лестницы.
Ингрэм смерила его леденящим взором:
– Вы живете в трейлере.
– Я не сказал, что это было дома.
Ее взгляд метнулся ко мне:
– Ну а вы?
– Он тоже упал с лестницы. – («Святые угодники!» – сказал бы мой дедушка. Уинн отвечал за меня. Обалдеть!) – Мы с ним оба свалились. Смешно получилось. Наверно, это уже выложили на YouTube.
Директриса не сводила глаз с меня:
– Так как же, мистер Максфилд? Возможно, вы потрудитесь рассказать мне правду?
Что бы я ни думал об Уинне, директриса была не на моей стороне. Я набрал в легкие воздуха:
– Думаю, нас толкнули.
Она вытаращила глаза:
– Кто вас толкнул?
– Не знаю. Со спины мы не видели.
Повисла долгая пауза. До Ингрэм дошло, что никто из нас не хотел закладывать другого ради ее удовольствия.
– Вы оба, – она напряглась, хотя ее и так перекосило, – обязаны соблюдать мои правила, пока находитесь в моем доме. Если я найду учителя, который подтвердит мне, что вы, Уинн, или вы, Максфилд, тронули друг друга хотя бы пальцем, я без малейшего колебания вышвырну вас пинком, хамье вы этакое, обратно на улицу. Гарантирую вам незабываемые ощущения.
Я закусил щеку, чтобы не рассмеяться. Во-первых, ситуация получалась несмешная: очевидно, директриса намеревалась избавиться от нас обоих. Во-вторых, когда губа разбита в двух местах, смеяться офигительно больно. Но как не улыбнуться, если матрона средних лет говорит пятнадцатилетним парням: «Гарантирую вам незабываемые ощущения»?
Уинн, почесав пальцем подбородок, сказал:
– Где-то я это уже слышал. Может, вы давали такое объявление в газету?
Я кашлянул в кулак, маскируя смешок, и поморщился от боли. Сукин сын. Мое сердце колотилось так же бешено, как в первый раз, когда я заехал кулаком Уинну в морду.
Директриса покрылась пятнами, став похожей на огнедышащего дракона.
– Вон из кабинета! Я немедленно вызываю ваших родителей. Вы оба отстраняетесь от занятий на целую неделю. А сейчас марш в приемную и сидите там, пока вас не вызовут! И не разговаривать!
Уинн выругался себе под нос. Я, к счастью, заглушил его слова своими «да, мэм», после чего мы вскочили с мест и вылетели за дверь, где нас ждали жесткие стулья, как будто специально созданные для моих синяков. Я надеялся, что Бойсу больнее. Мы неуклюже уселись напротив секретарской конторки, оставив между собой один свободный стул.
Что скажет или сделает мой отец, я не знал. Он и так со мной едва разговаривал.
– Максфилд? – (Вот это да! Не прошло и минуты, как Уинн осмелился нарушить директорский запрет. Я не ответил.) – Извини за то, что я сказал. Ну… О твоей матери. – (Как будто нужно было уточнять! Отколупав от джинсов засохший сгусток крови, я прикинул, моя это кровь или его.) – Хрень сморозил.
Я в замешательстве поднял глаза:
– Да уж не без того.
Лукас
Я уже почти научился думать как два разных человека – по крайней мере, о Жаклин. Несколько недель я, как загипнотизированный, ею любовался; я же имел несчастье вызвать у нее страх, когда пришел ей на помощь в субботу ночью, и теперь я стал для нее противоположностью всякой угрозы: обменивался с ней шутками по электронной почте, помогал освоить пропущенный материал.
С одной стороны, мне хотелось, чтобы она знала, что и тот субботний парень, и ассистент Хеллера – это я. Но еще больше мне хотелось быть кем-то третьим. Человеком, который не связан должностными ограничениями, вполне разумными при ином раскладе, и не имеющим отношения к, наверное, худшей ночи в ее жизни.