Я понятия не имел, куда подевались коробки с елочными украшениями, которые мама каждый год вытаскивала из подвальной кладовой. Не знал, что стало с гирляндами, зелеными венками, бархатными носочками и предрождественским календарем с крошечными открывающимися окошками.
Подарков я не ждал, но дедушка преподнес мне карманный нож с перламутровой рукояткой и лезвием длиннее моего среднего пальца – судя по всему, старый, но в хорошем состоянии и убийственно остро заточенный. Отец, позабыв купить что-нибудь к главному празднику года, сунул мне несколько бумажек. Я не глядя запихал их одну за другой в кошелек, несколько раз повторив «спасибо». Дед вытащил из одного буфета древнюю вафельницу со смесью для приготовления вафель, а из другого – пластиковую бутылку кленового сиропа.
Так прошло мое первое Рождество без мамы.
* * *С лета я еще немного подрос, но продолжал носить старую одежду. В парикмахерскую тоже не заглядывал. Честно говоря, меня совершенно не волновал мой внешний вид до тех пор, пока не пришлось идти в новую школу.
В городке имелось одно начальное, одно младшее среднее и одно старшее среднее учебное заведение. Адрес у них был общий. Картина сложилась примерно такая же, как дома – точнее, в том месте, которое я привык считать своим домом. Как и в моей прежней частной школе, здешние дети знали друг друга всю или почти всю свою жизнь. В таких коллективах к новеньким относятся с недоверием, пока они не превращаются в друзей или изгоев. Я знал это и раньше, но именно сейчас впервые прочувствовал на собственной шкуре.
Футболки сидели на мне нормально, чего нельзя было сказать о джинсах. Обувь стала такой тесной, что большие пальцы приходилось поджимать. Рукава куртки и джемперов не доходили до запястий. Я растянул трикотажные манжеты так, что они превратились в огромные вислогубые пасти.
Я продолжал носить часы с широким ремешком и резиновые браслеты, радуясь, что в новой школе они не запрещены. Учителя сразу записали меня в малолетние преступники и не давали поблажек замкнутому и, возможно, психически неуравновешенному новичку, одетому не по росту, полгода не стриженному и не желавшему работать на уроках.
Дети в большинстве своем воспринимали меня так же, как и преподаватели.
В классе я садился туда, куда мне велели, и по возможности старался ничего не делать. На перемене расхаживал вдоль стены, глядя в пол. Если меня обзывали или «случайно» толкали, не обращал внимания. Иногда, конечно, мне хотелось ответить. Вспоминались хоккейные матчи, когда я запросто размазывал по акриловому бортику того, кто ударил товарища по команде или что-то не то сморозил. Стоя же не на льду, а на твердой земле, я мог сломать обидчику нос или вывихнуть плечо, прежде чем тот успел бы опомниться.
Но тогда все бы поняли, что мне не насрать на их оскорбления. Поэтому я не реагировал.
В столовой я сидел за столиком для отверженных вместе с двумя другими парнями из моего класса, Риком и Бойсом, и семиклассницей Перл. Плюхнувшись на свое место, она принималась читать, пряча за книгой очки и всклокоченную копну темных волос. Соседи по столу не были расположены со мной беседовать, но они, по крайней мере, не обзывались и не швырялись едой, так что я мог молча прожевать свой обед, а после сидеть с карандашом и блокнотом, который теперь всегда носил с собой. Держать его в ящике раздевалки было ненадежно. Комбинации цифр, открывавшие замки, считались секретными, но узнать чужой код мог кто угодно.
Когда наступил мой четырнадцатый день рождения, позади остались две учебные недели в новой школе. Предстояло вытерпеть еще четыре месяца. Осенью я переходил в старшие классы, но не надеялся, что мое положение изменится к лучшему. Иногда я стоял на покосившемся заднем крыльце дедушкиного дома, смотрел на воду и думал, сколько человеку нужно времени, чтобы утонуть, и какие при этом бывают ощущения.
Как и в Рождество, я проснулся, не рассчитывая на подарки. Я вообще не был уверен, что про мой день рождения вспомнят, и твердо решил никому о нем не напоминать.
Приоткрыв дверь своей кладовки, я уловил запах жареного мяса и корицы. Чаще всего отец с дедом уходили раньше, чем я вставал. Я вылезал из своего кокона, шел в ванную, которая была у нас одна на троих, потом отправлялся в школу. В январе на побережье становилось прохладно, но я привык к совсем другой зиме. На мой вопрос о том, идет ли здесь снег, дедушка расхохотался и ответил: «Раз в сто лет – обязательно. Смотри не проморгай!»
Я скучал по зимнему пейзажу за окном. Зато теперь мне не приходилось пробираться по слежавшимся сугробам, мерзнуть на пронизывающем ветру и постоянно утирать слезы, набегающие на глаза, чтобы защитить их от мороза.
Отца дома не было, но дедушка хлопотал на кухне: раскладывал по двум тарелкам гренки и нарезанные сосиски. Обычно я завтракал хлопьями с холодным молоком или разогревал в микроволновке готовую овсянку. Поэтому при виде такой роскоши я, едва пробормотав сонное «спасибо», сразу же схватил вилку и принялся за дело.
– Думаю, сегодня мы с тобой немного потратимся, – сказал дед. Я оторвал глаза от тарелки, продолжая жевать тост. – В этих коротких штанах ты смахиваешь на пугало. Или у вас, молодежи, такая мода? Я в этом ни черта не понимаю.
Он приподнял одну бровь и выжидающе посмотрел на меня. Я покачал головой, сообразив, что сегодня четверг.
– Школа…
Дед махнул рукой:
– Подумаешь! Один денек они там вполне без тебя обойдутся. – («Они вообще прекрасно без меня обойдутся», – подумал я.) – Звякну и скажу, что ты приболел. И мы с тобой прибарахлимся. – Несколько секунд мы молча ели, потом он добавил: – Может, хочешь еще и постричься по случаю дня рождения?
Я снова покачал головой, сдержав улыбку. Дедушка страдальчески вздохнул и, потрогав свою голову с остатками серебристой растительности, сказал:
– Ну и правильно. Будь у меня волосы, я бы тоже ими щеголял.
Мы вернулись из магазина с несколькими парами поношенных джинсов и брюк, видавшими виды кроссовками и ковбойскими ботинками, а также выцветшим черным джемпером с капюшоном. Ни одно из наших приобретений не стоило больше пяти баксов, но все пришлось мне впору.
В наше отсутствие отец вернулся домой и снова ушел, оставив на моей кровати маленький чемоданчик с набором угольных карандашей разной твердости, двумя стерками, наждачным бруском и точилкой. Чемоданчик я узнал: он был мамин. Под ним лежала упаковка хорошей плотной бумаги: такие листы мама давала мне для рисунков, которые я хотел повесить на стену.
Я вынул из рюкзака свой потрепанный блокнот и открыл его на странице, где была нарисована чайка, сидящая на дедушкиной лодке. Оставшуюся часть своего дня рождения я провел, пробуя новые карандаши на этом наброске. Я повторил его и наложил штрих так, что птица вышла немного зловещей. Мне даже вспомнилось стихотворение Эдгара По, которое мы проходили осенью, когда я только вышел в школу после похорон.
Там ворон мучил парня, который сходил с ума из-за того, что потерял любимого человека. Все должны были написать сочинение по этому стихотворению, но ко мне подошла учительница и, сверля меня глазами, сказала: «Ты можешь выбрать другое произведение», – хотя я не просил ее заменить задание.
Я выбрал стихи Эмили Дикинсон о равновесии хорошего и плохого в нашей жизни. Я прожил тринадцать счастливых лет. Неужели теперь, чтобы за них расплатиться, я должен вытерпеть еще тринадцать горьких?
Лукас
Через неделю или две после начала занятий посещаемость лекций начинает падать, особенно если курс объемный, такой как история или экономика. Этот семестр не стал исключением. В те дни, на которые не была заранее назначена самостоятельная или контрольная, в аудитории появлялись пустые места. Но Джеки (как и ее кавалер – мне пришлось это нехотя признать) не пропускала занятий. Пока не настала девятая неделя.
На фоне безупречной посещаемости в предыдущие два месяца первый пропуск выглядел неожиданным, а второй, последовавший сразу за первым, – неслучайным.
Дома, решив немного передохнуть от занятий, я проверил статус Кеннеди Мура в социальной сети. Теперь он преподносил себя как свободного человека. Джеки свой профиль вообще удалила или временно деактивировала.
Черт возьми! Да они расстались!
Откровенно радуясь разрыву чужих отношений, я чувствовал себя полным дерьмом, но угрызения совести не помешали мне сделать еще один логический шаг: если Джеки стала пропускать лекции, то, может быть, она подумывает бросить экономику? Тогда она уже не будет считаться моей студенткой!
Когда его бывшая девушка не пришла в третий раз, Мур уже в открытую зафлиртовал с однокурсницами, которые неделями увивались вокруг него. Пришло время промежуточной аттестации. Джеки пропустила и ее. Я заглядывал в систему, ожидая сообщения о том, что миз Уоллес отказывается от курса экономики, но ничего такого не появлялось. Если студент передумал ходить на занятия и не заявил об этом официально до конца месяца, он автоматически получал по предмету F.
Когда его бывшая девушка не пришла в третий раз, Мур уже в открытую зафлиртовал с однокурсницами, которые неделями увивались вокруг него. Пришло время промежуточной аттестации. Джеки пропустила и ее. Я заглядывал в систему, ожидая сообщения о том, что миз Уоллес отказывается от курса экономики, но ничего такого не появлялось. Если студент передумал ходить на занятия и не заявил об этом официально до конца месяца, он автоматически получал по предмету F.
Это, конечно же, меня не касалось, и все-таки я не хотел, чтобы Джеки испортила себе диплом, вдобавок к тому, что мог отмочить Мур, разорвав трехлетние отношения. Целую неделю я разглядывал всех девушек, отдаленно напоминавших ее, и каждый раз это была не она. Я уже начал бояться, что никогда больше не увижу Джеки Уоллес.
Фрэнсис смерил меня негодующим взглядом, когда я согнал его с жужжащего телефона. Звонил Джозеф – штатный сотрудник университетской техслужбы. Время от времени он подбрасывал мне дополнительную работу. Иногда она оформлялась официально, а иногда нет, но я не привередничал и соглашался в любом случае.
– Привет, старина.
– Чува-а-ак, ты как сегодня… что делаешь? – промычал Джозеф.
Я покачал головой: «Опять обдолбанный». Мой знакомый любил побаловаться «веществами», особенно если ему удавалось неплохо подзаработать у какого-нибудь щедрого профессора, замотавшегося администратора или заказчика, который сам был не прочь «полетать».
– Занимаюсь. А что?
Воспользовавшись тем, что я отвлекся, Фрэнсис накрыл своей мохнатой двадцатифунтовой тушей мой учебник и полтетради с конспектами. Я преспокойно его стряхнул. Он отомстил мне, сбросив с дивана мою ручку.
– В пятницу вечером? Чувак, завязывай с этим! – Джозеф не одобрял чрезмерного усердия в работе и учебе и, видимо, считал своим долгом периодически мне об этом напоминать, хотя и знал, что я неисправим. – Ты жить вообще собираешься?
– Обязательно, – пообещал я. – Когда закончу университет.
Тяжело вздохнув, Джозеф перешел к цели своего звонка:
– У меня к тебе… предложение.
Если я и мог назвать кого-то своим закадычным другом, то им, пожалуй, стал Джозеф, что было, наверное, довольно странно, поскольку нас объединяли всего две вещи: почти одинаковые музыкальные вкусы и непреодолимое стремление делить все вокруг на разряды и категории.
Прошлой весной он заметил меня на концерте. Без церемоний подошел и протянул руку:
– Привет, я Джозеф Дилл. Ты, часом, не в кампусе работаешь?
– Да, в кампусе…
Пока мы жали друг другу руки, я пытался определить, кто он такой. На моем курсе не учится. Для преподавателя, пожалуй, молод. Может, кто-нибудь из старших студентов Хеллера?
– Университетский коп, верно?
Джозеф произнес это без вызова, но и особого уважения в его голосе я тоже не расслышал. Чертова работа! Давно бы бросил ее, не покрывай зарплата при десятичасовой занятости почти половину стоимости моего обучения.
– Э-э-э… Не совсем, – ответил я. – Просто выписываю квитанции на парковке. Совмещаю с учебой, но эту идиотскую форму все равно приходится носить.
– А-а… – протянул Джозеф, окидывая меня оценивающим взглядом, – так ты студент…
Несмотря на малую площадь кампуса, студенты редко общаются с теми, кто отвечает за хозяйственную часть. Джозеф перешел эту границу.
– Техслужба, – весело сказал он, тыча пальцем себе в грудь. – Может, по пивку? Обсудим, почему такие клевые ребята, как мы, ходят на концерты в одиночку?
Я улыбнулся, но мне вдруг пришло в голову, что новому знакомому, вероятно, нужна от меня не только беседа. Мой внутренний радар, настроенный на геев, подавал отчаянные сигналы.
– Тебе ведь уже можно пить? – спросил Джозеф.
– Ну да…
Я сказал себе, что ничего особенного в нынешней ситуации нет. Не сложнее, чем отшить девушку, если она не нравится или нет настроения, а уж в этом я за три года натренировался.
– Вот и классно.
Заплатив за две бутылки пива, Джозеф открыл их, передал одну мне и задумчиво отпил из своей. Я осторожно поблагодарил за угощение. Не хотелось отбривать человека, пока он не дал для этого повод. Между тем Джозеф пришел в своих размышлениях к какому-то выводу и, поковыряв наклейку на бутылке, заговорил:
– Мой бойфренд играет в мюзиклах. Но, черт возьми, лучше мне удирать от стада голодных зомби, чем еще раз смотреть «Богему»[6]. Он, слава богу, и без меня всегда найдет, с кем пойти на это дерьмо. А мои музыкальные вкусы, знаешь ли, мало кто разделяет в нашем кругу.
При этих словах Джозеф испытующе на меня посмотрел. Я облегченно вздохнул и улыбнулся: да, этот чувак уместнее выглядел бы в байкерском баре, чем на бродвейском шоу. В памяти всплыла полузабытая картинка: отец неловко застыл возле мамы на одном из ее вернисажей. Шампанскому, которое шипело у него в бокале, он всегда предпочитал виски со льдом, а искусству – спортивные матчи по телевизору. Но он любил маму и поддерживал ее.
– Не то чтобы знаю, но могу себе представить, – ответил я.
Рот Джозефа растянулся в улыбке. С тех пор мы дружили. Итак, теперь у него было ко мне какое-то предложение.
– Ладно, – сказал я. – Выкладывай.
– Ты ведь это… шаришь в починке кондиционеров?
– Ага.
В последний год учебы в школе я подрабатывал в фирме «Хендриксон электрик». Ездил со своим старым боссом на профилактические и аварийные вызовы, но мне никогда не приходилось самостоятельно определять причину поломки. Прощаясь со мной, Хендриксон так охарактеризовал мой уровень владения ремеслом: «Теперь ты знаешь о кондиционерах достаточно, чтобы натворить бед».
– Тогда выручай. У меня тут срочный вызов в общагу, а я совсем забыл, что уже занят. К тому же я… не в форме.
– Да неужели?
– Угу. Мне никак нельзя управлять тяжелым транспортом. Типа моего грузовика.
– Что верно, то верно.
– Если возьмешься, внакладе не останешься. Мне за вечерние вызовы платят сверхурочные. Ты получаешь бабки, меня не увольняют – всем хорошо!
Честно говоря, мне не улыбалось ехать в общагу и ковыряться в электроприборе, который я не факт что смогу починить. Приятнее было спокойно посидеть дома.
– Э-э… У меня нет нужных инструментов…
– Заходи ко мне, возьми мой грузовик. Там в ящике все есть. Удостоверение эти тупицы у тебя не попросят. Им нужно только, чтобы кондиционер работал. Чего им так приспичило, я не знаю. На улице вроде не жарко. Наверно, у них вечеринка или что-то такое.
Я вздохнул. Мне не хотелось, чтобы Джозеф в таком состоянии сел за руль и попал в аварию или вылетел с работы за явку на вызов обдолбанным. Да и от дополнительного заработка я всегда старался не отказываться.
– О’кей, старик. Когда ехать?
– Хм… Сейчас.
По телефону Джозеф умолчал о том, что мне придется надеть форменную рубашку с его именем, вышитым на груди темно-синими нитками.
– Может, у них закончился фреон или непорядок с проводкой, – предположил он, хлопнув меня по плечу и сунув мне в руки ключи от своего грузовика. – Будут проблемы – звони. Я ведь под кайфом, а не в коме.
Все оказалось именно так, как обещал Джозеф: в общаге наметилась тусовка, и никто даже глазом не моргнул, когда я явился в униформе с чужого плеча. Один из ребят мне открыл и показал, что при включении кондиционера температура в помещении не менялась. Дело действительно оказалось в проводке. Устройство прослужило уже двадцать лет, и работать ему осталось недолго, но на какое-то время его можно было реанимировать.
– Ну слава богу! – Диджей, вице-президент «братишек», с облегчением вздохнул и прикрыл глаза. – Мы так запарились с этой вечеринкой! На завтра обещали нормальную погоду, но фиг его знает, как будет на самом деле?
– Конечно, – согласился я, складывая инструменты в коробку.
– Спасибо, что приехал, Джозеф.
– Всегда пожалуйста, – откликнулся я чуть позже, чем надо, поскольку не сразу сообразил, что разговаривают со мной.
На пороге Диджей протянул мне сложенную двадцатидолларовую бумажку. Я отмахнулся:
– Не надо, старик, я за это получаю зарплату.
Настоящий Джозеф платил мне пятьдесят баксов за час работы, а дополнительно рисковать я не хотел. Диджей на секунду нахмурился: видимо, не привык, чтобы «синий воротничок»[7] отказывался от чаевых.
– Ну раз так, то, может, придешь на вечеринку? Завтра мы празднуем Хеллоуин.
«Оно и видно», – подумал я. Все вокруг было увешано искусственной паутиной и черными лампочками. Мебель в самой большой комнате расставили вдоль стен, чтобы освободить в середине место для танцев.
– Формально это тусовка для студентов, но те, кто не член нашего общества, тоже допускаются. По возрасту ты подходишь, так что заглядывай к нам, если будешь свободен.