– После дурдома, – утвердительно кивнул Артем.
– Поехали!
София заметалась по маленькому кабинету то в поисках сумки, то ключей, то шарфа.
Раньше это была деревня, но на окраине построили психбольницу, и теперь деревня входила в черту города. Правда, место между деревней и городом полностью не застроили, так что пять километров ехали по абсолютно пустынному пространству. Оставили машину у ворот, потребовали аудиенции у главврача, а он заболел, заместитель согласился принять. Артем и София вошли на территорию больницы. Со стороны можно было подумать, что это дом отдыха – кустики подстрижены ровно, дорожки расчищены от снега, скамейки вдоль дорожек, деревья. Внутри двухэтажного помещения лично Софии показалось неуютно и пусто.
На двери висела табличка «Рябух Кирилл Викторович». Их принял довольно молодой доктор, лет тридцати пяти, сухощавый, сутулый, с постным лицом, но, возможно, такое выражение ему придавали мелкие и невыразительные черты лица. Он сразу поставил посетителей в известность:
– Извините, у меня мало времени.
– Мы ненадолго, – сказал Артем. – Нам только посмотреть на Татьяну Чешко.
– Она в порядке, содержится в прекрасных условиях, через пару недель, надеюсь, выпишем.
– А что с ней?
– Фобия. Обычная фобия, но, повторяю, состояние ее значительно улучшилось.
– Все-таки разрешите на нее взглянуть, – настойчиво потребовал Артем.
Рябух вызвал медсестру и попросил показать посетителям Чешко. Поднялись на второй этаж, было удивительно тихо.
– Сколько времени у вас находится Чешко? – поинтересовался Артем.
– Около месяца, – коротко ответила та.
Она открыла окошко на двери, крикнула:
– Чешко, встань!
С кровати поднялась молодая женщина, красивая даже без косметики, стеснительно запахнула халат на груди, поправила темные волосы и удивленно уставилась на дверь. София успела заметить, что в палате чисто, но ничего лишнего, на окне надежная решетка. Двинули назад.
– Она содержится в отдельной палате, потому что буйная? – поинтересовался Артем.
– Нет, – ответила медсестра. – Чешко оплачивает отдельную палату.
– Ее совсем не выпускают?
– На прогулки выводим, в столовую.
– А кто ее привез сюда? «Скорая»?
– Сама приехала. – И никаких подробностей.
М-да, впечатлений София набралась, хотя ничего толком не увидела, но зато поняла:
– Оттуда не выберешься. Как в тюрьме.
– В тюрьме хуже, – сказал Артем, он подъезжал к городу. – В психушке срок ограничивается двумя-тремя месяцами, иногда меньше, поэтому многие уголовники предпочитают попасть в дурдом.
– Некоторые люди годами живут в психбольнице, – возразила София.
– Ну, это когда крыша отъезжает и назад не возвращается. Или когда любимые родственники подкупают докторов и запихивают туда престарелых маму с папой, чтобы завладеть их имуществом.
– А за какое преступление сидела Чешко?
– Вооруженное нападение на зал игровых автоматов. Стреляла в охранника, пока сообщник потрошил автоматы, заставив вскрывать их девчонку, что обслуживала игроков. Но охранник успел нажать на кнопку вызова и потерял сознание. Главное, денег было мало, крупную сумму за день увезли. Короче, Чешко попалась, сообщник бежал, его она так и не сдала. Подобных эпизодов было несколько, но не доказали, что это дело ее рук.
– Охранник умер?
– Ему повезло, вовремя приехала «скорая».
– Тебе не кажется, что ее снова потянуло на разбойную дорожку, поэтому она сама приехала в больницу, чтобы ее подлечили?
– Значит, на пользу пошло заключение, – вывел Артем.
– Мы идем сегодня к Каскадеру?
– Нет.
– Почему?
– Мы с Денисовичем решили, что не стоит тратить на него время, а почему – я тебе раньше говорил. Каскадером пусть занимаются другие службы.
– В таком случае я навещу папу.
– А кто у нас папа?
Достаточно было слышать Софию, как потеплел ее голос, когда она заговорила об отце:
– Он удивительный человек. Работал учителем в школе, потом стал директором, но свой русский и литературу преподавал. Год назад вышел в отставку, как он говорит, теперь углубляет знания. Папа занимался альпинизмом и поиском древностей, прыгал с парашютом и учил китайский язык. Знаешь, ему шестьдесят четыре, а он подтянут и красив, между прочим, его расположения добиваются две соседки, они просто тают при нем.
София рассмеялась, улыбнулся и Артем, представив престарелых соседок, как они кокетничают, завлекая в свои сети пожилого человека.
– А мама кто? – спросил он.
– Мама погибла, когда я была маленькой, почему-то папа не любит говорить об этом.
– Если хочешь, после работы я отвезу тебя к нему.
Она с радостью приняла предложение, в то время как Артем преследовал меркантильную цель. Никто не знает, что стукнет в голову госпоже писательнице, в истории с Людоедом София отличалась недисциплинированностью. Вдруг ей захочется убедиться, что встреча с Каскадером действительно не состоится? Спокойней, если он точно будет знать, что она у папы чай пьет, а не мчится одна за впечатлениями в «Голубую лагуну».
Арсений Александрович любовался дочерью, она же сосредоточенно поедала пирог с курагой и запивала его чаем. Беря новый кусок, подозрительно взглянула на папу и спросила:
– Кто приготовил? Верхняя или нижняя?
– Нижняя, – ответил отец. – Расплатилась со мной за то, что тащу внука по русскому языку.
– Хм! Внука подсунула! Чтобы чаще к тебе заходить.
– Чем она тебе не нравится?
– Толстая. – София погрузила зубы в пирог, а он вкусный.
– А верхняя?
– Высохшая, как вобла. Они обе старые и страшные.
– Ха-ха-ха! – запрокинул голову отец. – Тебе не угодишь.
– Почему? – пожала плечами София, с аппетитом пережевывая кусок. – Если это будет женщина типа английской королевы, то… сгодится.
Арсений Александрович скрестил руки на груди, он был безумно рад видеть дочь, которая давненько к нему не заглядывала, но упрекать – не в его привычках.
– Ты изменилась, – сказал он.
– Да? – вскинула на папу зеленые очи дочь. – Постарела?
– Софи, откуда мысли о старости?
– Ну, мне тридцать два года… уже!
– Еще, дорогая, еще, – поправил папа с доброй отеческой улыбкой. – Нет, ты похорошела. Глаза горят, лицо не унылое. Ты не влюбилась?
– Что ты, па! – София вздохнула очень уж протяжно, после с большим сожалением произнесла: – Я женщина строгих правил. Просто мне нравится работа, меня не напрягают, не строят… Кстати, а ты как относишься к тому, что я работаю в милиции?
– Это лучше, чем когда ты сидела дома и своей унылостью наводила на меня ужас. Борька недоволен?
– Борька в ярости. Считает, я покрыла позором его голову.
Вырвалось нечаянно, причем вырвалось с ярко выраженным негативом. Арсений Александрович, не любивший Бориса, можно сказать, очень-очень не любивший спесивого без оснований (хотя у спеси никогда не бывает оснований) мужа дочери, нахмурился. София поспешила его успокоить:
– Па, не огорчайся, это же мелочи.
– Мелочами нельзя назвать положение бесправной узницы, он обязан уважать твои интересы. Писать тебе нельзя, потому что только он стоит на постаменте, ты же туда не должна залезать; в милиции работать нельзя, потому что это позор, непонятно, в чем этот позор выражается…
– Па, он мирится, мирится.
– Это неуважение, Софи. Хорошо, оставим Бориса. Пишешь?
– Да! У меня классный сюжет… Но он тебе не очень понравится, там много эротики… конечно, в разумных пределах.
– Надеюсь, в разумных. Расскажи.
– Я плохой рассказчик.
И задумалась. В пересказе ее история получится обедненной, у папы может возникнуть неверное впечатление. Нет, книгу надо…
Только читать«Антрепренер выполнил обещание, и утром к Ростовцевым приехал актер на извозчике. Марго как раз занималась погрузкой кресла в коляску, когда он спрыгнул буквально на ходу, снял шляпу, с достоинством и басом представился:
– Трагик Цезарев. (Разумеется, это псевдоним, актеры все избирают звучные фамилии, особенно трагики, хотя Марго не понимала зачем.) Ее сиятельство Маргарита Аристарховна Ростовцева просила давать уроки…
– Это я, господин Цезарев, – сказала она, про себя отметив, что трагик выпивоха. – Идемте, познакомлю вас с Анфисой, а мне, уж простите, надобно по делам ехать.
На пороге появился Николай Андреевич, натягивающий лайковые перчатки на руки. Вскользь посмотрел на погрузку, затем остановил безучастный взгляд на новом лице, которое Марго намеревалась ввести в дом.
– Разреши тебе представить, дорогой, господина Цезарева… – Она повернулась к артисту, чтобы он назвал свое полное имя.
– Бонифатий Игнатьевич, – подсказал трагик.
– Весьма польщен, – небрежно бросил Ростовцев и перевел глаза на жену: мол, а этот тебе зачем понадобился?
– Господин Цезарев будет давать уроки актерского искусства моей Анфисе, – поспешила сказать Марго, чтобы с уст мужа не слетел бестактный вопрос.
– Угу, – кивнул Николай Андреевич. – Что за погрузка идет?
– Хочу подарить Виссариону Фомичу кресло.
Инкрустированное резное кресло, взятое женой из проходных комнат, баснословно дорогое, но ее деньги никогда не волновали. Николай Андреевич и на этот раз промолчал – не отчитывать же жену при актеришке! Он попрощался, сбежал по ступенькам и, пылая гневом, сел в подъехавший экипаж.
Марго познакомила артиста с горничной и заверила:
– Анфиса очень талантлива, прекрасно читает Пушкина и Байрона. Летом она играла в домашнем спектакле главную роль гусар-девицы, покорила всю помещичью публику.
– Барыня, да что уж вы так-то меня… – зарделась Анфиса.
– Помолчи, милая, – мягко сказала Марго. – А поет она просто великолепно, к тому же редкая красавица, сами поглядите.
Трагик кивал в знак согласия, мотая крупными кудрями, которые падали ему на нос, и с видом знатока (немного беспардонно) рассматривал девушку. Марго приказала подать господину трагику чая, дала ему десять рублей за уроки и отправилась в участок. Она приехала раньше Виссариона Фомича, велела полицейским отнести кресло в кабинет Зыбина и поставить вместо старого.
Слушая сыщика, Пискунов понял, что оплошал – не там выслеживал. Да как же тут угадаешь, за кем установить наблюдение?
– Господин Неверов привел енту девицу к себе, – продолжал рассказ сыщик. – Пробыла она у него, почитай, до утра. А на рассвете вышла, однако закуталась в мужеское пальто, так что и разобрать не было возможности, что на ей за одежа. Но это она вышла от его, юбка алого колеру выглядывала, ну и шляпа с перьями… э… и с вуалью.
– Так, так… – пробормотал Пискунов, думая, как же все повернуть в свою пользу, представив Зыбину, будто выследил эту даму он. – И где сия девица живет?
– В особняке ее милости Оболенцевой.
– Поди врешь?
– Ей-богу, не вру. Девица села в карету господина Неверова, добралась до означенного особняка и тамочки скрылась.
– А ты как же следил за нею?
– Бегмя бежал. Карета ехала не шибко, однако умаялся я.
– Ты, любезный, поди, до вечера отдохни, – сказал Пискунов. – А я уж сам на доклад к Виссариону Фомичу схожу.
– Так это… за кем прикажете следить?
– За господином Неверовым.
Пискунов отправился в участок.
Виссарион Фомич появился вовремя, буркнул приветствие, повесил шинель и картуз и плюхнулся в кресло. Марго следила за ним, сощурив плутовские глаза. Тем временем на его лице обозначилось недоумение. Зыбин замер, чувствуя что-то не то, нахмурил брови, заелозил – а все равно не то. Ничего не понимая, он потянулся за стопкой бумаг, приподнявшись и бубня:
– Вчера племянник Долгополова… – И упал назад в кресло.
Тут до него дошло, что ему впервые не пришлось, прилагая усилия, вытеснять зад. Виссарион Фомич поглядел на правый подлокотник, потом на левый.
– Позвольте… – не обращаясь к Марго, а будто разговаривая сам с собой, сказал он. – Это что такое? Постовой! (Влетел молодой человек.) Откуда кресло?
– Они-с привезли, – постовой указал глазами на Марго.
– Ступай, – махнул ему рукой хмурый Виссарион Фомич. – Не изволите ли объяснить, сударыня, что сие значит?
– Это мой подарок вам от всей души, – широко улыбнулась Марго и дальше не дала ему рта раскрыть. – Ваше кресло совсем нехорошо, мало и старо. А человеку вашего предназначения и положения (лесть – сильное оружие в ее устах) негоже сидеть как простому писарю. Да ведь и удобно, скажите, удобно?
– Удобно-с, – буркнул он, понимая, что ее сиятельство поставила его подарком в зависимость. И не откажешься – неучтиво.
– Так что там племянник Долгополова? – сменила тему Марго.
Виссарион Фомич довольно обстоятельно рассказал обо всем, что удалось узнать, скрыл только прискорбный факт того, что Евгений упал в обморок, ведь женщине не пристало слышать о слабостях мужчин, а ему непристойно об этом говорить. Марго про себя торжествовала, так как это она натолкнула Зыбина на мысль справиться об убитом в семействе Долгополовых. У нее уже готов был новый план:
– Поговорить с Прасковьей Ильиничной?
– Благодарю, сударыня. Мне пора самому увидеться с нею. А вы не вспомнили, где видали Шарова?
– Нет, к сожалению.
– Постарайтесь припомнить.
В это время раздался несмелый стук, после вошел Пискунов, опасливо покосился на Марго, но Зыбин разрешил:
– Докладывай.
– Господин Галицкий вчера опосля трудов праведных, – напыщенно начал Пискунов, – приехали домой. Его жена, по всему было видать, куда-то собиралась, нарядилась. Да господин Галицкий не пустили ее… пардон, платье-с изорвали-с.
– Ты никак был у них при том? – засомневался Зыбин.
– Никак нет-с, ваше высокоблагородие. Я на дереве-с… – Пискунов вновь покосился на ее сиятельство, которая слушала с интересом. – Все видал-с. Опосля искал по городу ту самую… в красной юбке-с… и с перьями… под вуалью.
– Нашел?
– Сия дама гуляла ночью одна. Ее взяли к себе господин Неверов, то есть привезли домой. Пробыла она у него, почитай, до утра, а с рассветом вышла, села в карету господина Неверова и добралась до особняка ее милости Оболенцевой.
– А потом куда делась?
– Так… вошла к ее милости Оболенцевой. На ней было мужское пальто. Длинное. Видать, господин Неверов дали, ибо к нему в карету она села без пальта. Более сведений не имеется.
– Ступай, любезный. Нет, постой. Возьмешь под наблюдение особняк Оболенцевой. Прознай, кто это выходит от нее ночами в красной юбке. Да гляди, чтобы ни одна живая душа…
– Как можно-с, вашество! – в знак заверения приложил ладони к груди Пискунов. – Мы ж со всем пониманием и ответственностью, чай, знаем, какому делу служим-с.
– Иди, голубчик, иди. – Пискунов попятился задом, выскользнул за дверь, а Виссарион Фомич повернул голову к Марго. – Ну, а вы, сударыня, как думаете, кто из дома Оболенцевой выходит на улицы промышлять?
– Я, признаться, в затруднении… – выговорила Марго, на самом деле потерявшись. – Ваш сыщик правду рассказал. Вчера я поехала за Неверовым и видела, как к нему в карету села женщина, о которой он говорил у графини Шембек. Тогда я поняла по его словам, что эта женщина легкого поведения ему незнакома…
– А нынче? – подхватил он.
– Уж не знаю, что и думать. Путаница какая-то. Мне показалось у графини Шембек, что с Неверова не спускала глаз… сама Надин Оболенцева. Но так могло лишь показаться. Хм, у Неверова с Вики роман, это правда. Кажется, Галицкий узнал об этом и не пустил жену на свидание с ним. Неверов подобрал на улице ту женщину… А как связать уличную девицу с домом Оболенцевой – не знаю.
– Покуда не надобно связывать, – вдруг сказал Зыбин. Когда же графиня вскинула на него удивленные глаза, он объяснил: – Покуда мы собираем все, что само идет в руки, а связывать будем попозже. Стало быть, Галицкий не пустил жену…
– Она должна была быть у Нагоровых, но не пришла.
– Прознал, говорите? – задумался Виссарион Фомич, постукивая по столу всеми десятью пальцами-обрубками. – И платье изорвал… Стало быть, зол был. Вот кабы вы узнали, сударыня, что за услугу оказал господин Неверов Галицкой…
– Не выйдет, – вздохнула Марго. – Мы с Вики не дружны.
– Так ведь и с Долгополовой вы не были дружны.
– Но все же с ней мы ближе, нежели с Вики.
– А вы сойдитесь с Галицкой, ваше сиятельство. Коль дело тайное, то полиции она ничего не скажет, а подруге… вполне-с. За кресло спасибо, уважили старика. Удобно-с.
Лицо его сморщилось в довольной улыбке, он снова стал похож на добряка-гномика.
Приехав на дом к Белеву, Виссарион Фомич пожалел, что не вызвал его к себе, – слишком шумно. Дети с визгом кавалькадой гоняли по комнатам, за ними носились гувернантка с нянькой. При их налете на гостиную чашка с чаем в руках Виссариона Фомича обычно вздрагивала, чай расплескивался на одежду. А в соседней комнате жена Белева музицировала, но до того скверно, что у Зыбина сделалось нервическое расстройство – так и хотелось хлопнуть крышкой рояля прямо по пальцам госпожи Белевой. Просто пытка!
– Да знать не знаю никакого Шарова! – таращил глаза Белев.