— Хорошо, я скажу отцу, — сказал Ян. Миците что-то шепнула ему на ухо, и в тот момент, когда Янка уже собрался уходить, Ян Ремесис вдруг стал любезным и предложил Зитару сесть. — Ведь мы старые знакомые и встретились через шесть лет. Такое важное событие нужно отметить.
Пока все усаживались за стол, он наполнил два стакана.
— Это латышское шампанское — спирт, разбавленный лимонадом. Дамам мы на этот раз не дадим.
Чокнувшись с Янкой, он, как бы показывая пример, быстро опрокинул свой стакан. Янка удивился, с какой легкостью Ремесис выпил крепкий напиток. Янка тоже кое-как осилил стакан. Горло словно обожгло, на глаза навернулись слезы — он выпил почти чистый спирт, слегка разбавленный лимонадом. Закусить было нечем, одни конфеты, какая это закуска.
— Ян, ты нам еще не читал свои последние стихи, — вдруг вспомнила Миците. — Долго ли мне придется тебя упрашивать?
— Гм. Не знаю. Не будет ли это скучно остальным, — Ремесис покосился и сторону Янки.
В голове у Янки шумело, он чувствовал, как надвигается что-то темное, мозг его горел, все понятия смешались. Он перестал сознавать, где находится и что его окружает, да и желания не было доискиваться. Временами появлялись какие-то проблески сознания, и тогда Янка понимал происходящее. Не спросив разрешения, он налил в стакан сельтерской и с жадностью выпил. На короткое время это помогло, он мог сидеть прямо и скрывать от других свое состояние.
Ян Ремесис читал свои стихи. Когда он кончил, Янку обуял бес гордости: что он тут расхвастался, как будто только он один умеет сочинять стихи.
— Если бы я захотел, я бы тоже так мог… — подумал он вслух.
— Значит, вы тоже пишете стихи? — спросил Ремесис.
— В школе мои сочинения были лучше ваших, — ответил Янка.
— Тогда я еще не интересовался литературой, — примиряюще заметил поэт. — И вообще по тому времени нельзя судить. Талант появляется не у всех в одно время — у одного рано, у другого в зрелом возрасте. И одного таланта еще недостаточно.
— Вот как? — удивился Янка.
— Его нужно развивать, — продолжал Ян. — Изучать классиков, найти свою форму, свой стиль.
— Кто учил Кольцова форме и стилю? — спросил Янка. — Какая учеба была доступна бедному гениальному Чаттертону [27], этому семнадцатилетнему юноше, который написал настолько удачное подражание средневековой балладе, что обманул самых умных английских критиков? Вполне понятно, что ему пришлось умирать с голоду за то, что он одурачил мудрецов.
— Только сам-то ты не разыгрывай из себя мудреца, — одернула его Миците. — Ловить лососей не такое уж большое искусство. А если ты такой умный, почему бродишь за неводом?
— Ты права, — согласился Янка. — Если человек ходит за неводом, где же его ум…
Опять Миците пошепталась с Ремесисом, и тот наполнил стаканы.
— Выпьем, чтобы не хромать.
На этот раз напиток был еще крепче, привкус лимонада почти не чувствовался. Выпив свой стакан до дна, Янка больше не пьянел, вероятно потому, что все время спокойно сидел на скамейке. Марта держалась в стороне и не переставала украдкой наблюдать за Янкой. Он начинал постепенно кое-что выбалтывать. Может быть, это только обычная тяга пьяниц прихвастнуть, а может быть, и бессознательное прямодушие — и он вот-вот раскроет какую-то тайну.
Заиграли музыканты. Отдохнув, они трубили теперь во всю мочь.
— Пойдем танцевать! — сказала Миците. Ремесис предложил ей руку, и они ушли. Просто удивительно, сколько мог выпить этот студент: два пивных стакана почти чистого спирта ему, как медведю земляника! Не покачивается, не болтает глупостей. А я…
— А что если бы и мы пошли танцевать? — сказал Янка и поднялся.
И в тот же момент произошло что-то непостижимое. Странная слабость охватила Янку. Она прошла по всем жилам от мозга к груди, от груди к рукам, в ноги до самых подошв, заполнила каждую клеточку тела. Больше Янка уже не мог управлять своими движениями, тело потеряло опору. Грузно и неуклюже съехал Янка обратно на скамейку. Правая рука, бессильно повиснув, задела за торчащий наружу гвоздь и была оцарапана до крови.
Нечеловеческим усилием ему удалось преодолеть надвигающуюся на него темноту и на минуту сосредоточиться. Он взял стакан, осмотрел его со всех сторон и понюхал. Пахло спиртом. Тогда он потянулся через стол и нащупал стакан Ремесиса. Понюхал — никакого запаха. На дне стакана еще осталось немного жидкости. Янка выпил ее — это был чистый лимонад. Не веря себе, он проверил остальные стаканы. Но ни один стакан не имел острого и специфического запаха спирта.
Теперь он понял, почему Ремесис совершенно не пьянел. Но кому нужна эта провокация? Напоить, сделать смешным и ни к чему не годным?
Вдруг он помрачнел и, застонав, сжал голову кулаками, тяжело дыша, временами всхлипывая, точно разъяренный зверь.
— Что с тобой? — спросила Марта. Она заметила странные манипуляции Янки со стаканами и поняла, что случилось что-то такое, чего не должно быть. Неужели он безумствовал лишь потому, что ни в одном стакане не оказалось больше водки? — Что с тобой? Тебе нехорошо? — она села рядом с Янкой и положила ему на лоб руку. Лоб горел, и прикосновение прохладной руки было приятно. — На что ты сердишься?
Янка поднял голову.
— Он мне давал спирт, а сам пил лимонад. Для чего это ему нужно было? Как это благородно — выставить другого шутом и поиздеваться над ним. «Вот что мы можем себе позволить по отношению к вам, таким-сяким!» Но пусть он много о себе не воображает. Врачом он будет, но поэтом — никогда. Я никогда не буду врачом и, может быть, всю жизнь стану батрачить на море, но если бы я захотел…
Марта внимательно слушала.
— Что я ему сделал, что он… — хотел было продолжать Янка, но Марта прервала его:
— Но я-то ведь ничего тебе не сделала? Ты не сердишься на меня?
— На тебя? Нет, ты хорошая. Ты одна настоящий человек в этой толпе.
— Какое же тебе дело до всех остальных? Пусть они провалятся в тартарары. Будь умницей, Ян, выпей сельтерской, и тебе станет лучше.
— Значит, и тебе это уже известно?
— Я так часто слышу об этом… — улыбнулась она.
Он выпил залпом всю бутылку, затем поднялся.
— Мне здесь оставаться нельзя, не то и в самом деле сделаюсь шутом. А я не хочу доставлять им эту радость, поэтому… пойду домой.
— Я провожу тебя до дороги, — сказала Марта. И это было кстати: Янка вначале совсем не мог идти — шатался, натыкался на кусты. Марте пришлось поддерживать его. Странно: за столом у него кружилась голова, а ноги слушались; теперь в голове прояснилось, а ноги никуда не годятся. Очевидно, пары алкоголя переместились вниз.
— Тебе не совестно со мной идти? — спросил он.
— Не говори глупостей, — сказала Марта.
— Вряд ли ты пожелаешь еще когда-либо встретиться со мной?
— Я думаю, мы еще встретимся. И тогда я тебе кое-что по-дружески скажу.
Понемногу Янка опять научился ходить.
Проводив его до дороги, Марта вернулась обратно.
Дома Янка почти совсем протрезвился и в ту же ночь пережил первый приступ моральной реакции, настолько острый, что он не в состоянии был заснуть. «Никогда больше не буду пить, — думал он, не зная куда девать раздираемую тяжелым похмельем голову. — Никогда больше не буду вторгаться в незнакомое общество».
Вечером на следующий день, возвращаясь домой с лова, он встретил в дюнах Миците.
— У тебя голова не болит? — спросила она, еле сдерживая смех. — Какой номер выкинул Ремесис!
— А у тебя ни в каком другом месте не болит? — обрезал ее Янка.
Миците перестала смеяться.
— Ты становишься грубым, — сказала она и, густо покраснев, ушла.
4Янка совершенно разошелся со своей семьей. Нельзя сказать, чтобы у них была какая-нибудь вражда — скорее просто равнодушие людей, которые теперь не нужны друг другу. Со смертью родителей исчезла последняя связь, разрублен соединительный семейный корень, и каждый новый побег созревал теперь самостоятельно. Зитары разделились теперь на две группы.
В первую входили Эльза и Эрнест. Несмотря на свои бесчисленные недостатки, они были самыми удачливыми, потому что обладали практической смекалкой. Они умели думать только о себе. Поглощенные этой заботой о собственном благополучии, они пренебрегли своими обязанностями по отношению к остальным членам семьи. Они не были сентиментальны и романтичны, для великой борьбы и жертв они не годились. Но жизнь знает, на что каждый способен, поэтому не перегружала их непосильным бременем. Побуждаемый Кланьгисом, Эрнест недавно вступил в айзсарги — Кланьгис уже давно числился в айзсаргах и командовал волостным отрядом.
Вторую группу составляли Карл, Янка и Эльга. Эти шли своим путем, гордые, увлекающиеся мечтатели. Из упрямства, может быть и из-за непрактичности, они избрали самую трудную дорогу. Возможно, они и держались бы все вместе и помогали друг другу, если бы борьба за жизнь не указала каждому его дорогу. Но, как бы там ни было, где-то все же существовал общий полюс их интересов и стремлений.
После той неудачной вечеринки Янка все лето никуда не ходил. Останавливало и оскорбленное самолюбие, и нужно было накопить денег, чтобы купить новый костюм. А каждая такая вечеринка стоила немало.
Лов в то лето был удачный. В августе они добыли много лосося и сырти. Больше двух месяцев Янка не брал в рот водки, отказываясь даже от обычной бутылки, что покупали за счет артели после каждого улова в субботу вечером. И теперь было ясно, что водку он совсем не любил и пил ее, чтобы не отстать от товарищей. Словом, он находился на том пути, когда сначала выпивают за компанию, чтобы походить на взрослых, потом по привычке и, в конце концов, уже по необходимости. Если не будешь пить, тебя станут дразнить молокососом и баптистом, а мы хотим быть мужчинами. Неважно, что такая мужественность многих лишала воли и калечила им жизнь. Сами делаем и сами страдаем. Не навязывайтесь со своими советами — мы совершеннолетние.
Новый костюм Янка заказал в Риге у хорошего портного, хотя он стоил вдвое дороже, чем готовый костюм в одном из магазинов на Мариинской улице, где одевались его товарищи. Остальные вещи, тоже самого хорошего качества, он приобрел в крупных магазинах. Товарищи сказали Янке, что глупо бросать деньги на ветер. Но что бы они не думали, он хоть однажды доказал, что у него такие же права на приличную одежду, как, например, у какого-нибудь Яна Ремесиса. В этом мелочном мире главную роль играла внешность, по ней оценивали человека. Услуживая посетителям, корчмарь Мартын кланялся хорошо одетым гостям, а остальным равнодушно ставил бутылки и сейчас же отворачивался задом. Разве он кланялся человеку? Конечно, нет — мы гнем свои спины перед капиталом, и толстому кошельку мы говорим: «Господин!» Иногда такой почет обходится всего в несколько сот латов.
Следуя существовавшей в этой местности традиции, Янка в ту осень конфирмовался. Подготовительные занятия к конфирмации, которым богословы придают такое большое значение, были просто фарсом: собирались вместе юноши и девушки переходного возраста и чуть постарше, и у всех было одно желание — хорошенько побеситься, подразнить пастора, посмеяться над ним и пофлиртовать. Большинство уже успело забыть вызубренные в школе заповеди и символ веры, а учиться этому сызнова не было ни малейшего желания. Старый пастор говорил с заметным немецким акцентом. Для крестин, свадеб или похорон он еще годился, но там, где следовало научить мировоззрению, пробудить интерес к проблемам нравственности и дать принципиальную установку беспокойным, полным энергии и стремлений молодым людям, он был бессилен и даже никогда не пытался, да, вероятно, и не смог бы удовлетворить жажду молодежи к познанию. Когда они становились любопытными и спрашивали о тайнах жизни и вечности, пастор отвечал им ничего не говорящей цитатой из библии. В равнодушии этих слов сквозила рутина. Он ничем не мог привлечь внимания слушателей. Пока он говорил, молодежь шалила и хихикала.
Две недели ходил Янка в усадьбу пастора — каким приходил, таким и возвращался. Под конец ему даже стыдно стало, что он участвовал в этой комедии.
Янка не прогадал, сделав дорогой костюм. И впрямь внешняя оболочка была важнее всего и воздействовала на окружающих сильнее, чем все остальное. Он убедился в этом сразу же после конфирмации, тут же у церкви. Янка даже сам не сознавал, насколько он в тот день выделялся среди товарищей. Черный костюм сидел как нельзя лучше, выгодно подчеркивая стройность его мускулистой фигуры; голову он держал так, словно ему принадлежал весь мир. Белый воротничок и сорочка оттеняли лицо, покрытое темным загаром. Люди смотрели на Янку и перешептывались, вспоминая покойного капитана.
Первой его подхватила Миците, сунула в руку поздравительную карточку и, пользуясь правами двоюродной сестры, поцеловала в щеку. Такое излияние чувств Янке было вовсе не по душе; он покраснел, но воздержался от иронического замечания. Немного подальше его ожидала Марта Ремесис с братом. Янка не видел их со времени злополучной вечеринки. Немного смущенная, Марта подошла к нему и поздравила «вновь испеченного мужчину».
— Мне нужно что-то тебе передать, но сейчас нельзя, — торопливо прошептала она. — Сегодня вечером буду на взморье.
Больше они ни о чем не успели договориться. Рядом вертелась Миците. Ян Ремесис тоже счел нужным пожать руку старому школьному товарищу.
— Надеюсь, вы не сердитесь за ту шутку на вечере? — спросил он.
— От шуток шея не переломится, — улыбнулся Янка. А дальше он попал в руки своей семьи. Миците не отходила ни на шаг, видимо, взяв на себя обязанности добровольного покровителя.
— Надеюсь, ты сфотографируешься в этом костюме? — спросила она, уводя Янку к родственникам, которые столпились на дороге, ожидая их. — Одну карточку обязательно должен подарить мне.
— Хорошо, хоть две, — ответил Янка.
— В двух видах, не правда ли? Анфас и в профиль.
— Непременно.
И тут Янку ждал большой сюрприз. Он выполнил традиционный обряд совершенно самостоятельно, не требуя ни от кого помощи, сам ввел себя в жизнь. Ему и в голову не приходило, что в честь этого события нужно устроить какой-то торжественный обед. На это у него и денег не было. И вдруг Эрнест, ожидавший его у церковной ограды вместе с Эльзой и женой корчмаря Анной, гордо объявил:
— Приходите все в Зитары. Мы там кое-что приготовили.
— Мой муж остался там, — сказала Эльза. — Карл и Сармите тоже приехали. Сегодня соберемся все вместе.
— А Эльга? — спросил Янка.
Эльза смешалась:
— Эльга… Ты же сам понимаешь — всем нельзя уйти из дому. Кому-нибудь надо остаться с ребенком.
Ничтожное обстоятельство, но Янка сразу почувствовал горечь. Если уж все собрались, почему именно Эльгу оставили дома? Наверно, постеснялись взять с собой, поскупились купить ей платье. И напрасно Эльза была ласкова и всячески льстила ему — он огорченно молчал. Как это Эрнесту пришло в голову устроить торжество? Ведь Эрнест не из легкомысленных и ради доброй славы не станет тратить деньги. Он, правда, заменял отца и унаследовал дом, но сам вряд ли додумался бы до этого.
А дело было так. За несколько дней до этого он ездил в волостное правление и, встретив там Карла, имел неосторожность проговориться, что в воскресенье конфирмуют Янку.
Карл и был тем человеком, который напомнил ему о его долге.
— Ты один все забрал. Янка ничего от тебя не требовал и ничего от тебя не получил. Ты обязан устроить ему праздник… Если ты этого не сделаешь, это будет позор.
И Эрнесту пришлось потратить восемьдесят латов. Но это было неизбежно, и Эрнест подчинился, хотя и не с легким сердцем. Позднее он увидел, что все совсем не так уж плохо. Тут можно было набить себе цену — разыграть роль доброго, заботливого брата.
— Я его пропустил через конфирмацию, — хвастался он потом. — Что? Разве все было не так, как надо? Все что мог, сделал. Пусть дальше сам о себе заботится.
Придя в Зитары, Янка понял, почему Карл и Сармите не могли встретить его у церкви: они были очень плохо одеты. На Сармите — то самое красное ситцевое платье, которое Карл купил ей весной, и, видимо, оно было единственным. А Карл так и не сумел сменить свою обтрепанную военную форму на что-нибудь лучшее. Янке стало очень неудобно за свое щегольство. В сердце возникло восхищение и уважение к двум этим молодым людям с уединенного болота, которые упорным трудом завоевывали место в жизни. Да ведь они герои, настоящие герои будней! И ничтожным показалось Янке все, о чем он когда-то мечтал и чем восхищался. «Вот о ком надо песни петь!»
— Как у тебя дела с постройкой нового дома? — спросил Янка Карла.
— Уже подвели под крышу. Труба тоже сложена. Может быть, к осени удастся отделать одну комнату.
— Слишком спешить не следует, — предупредил Кланьгис. — Пусть доски хорошенько просохнут. Иначе может завестись грибок.
— Пейте же, — угощал Эрнест.
Посуду дала взаймы Эльза. Всего за стол сели восемь человек. Кришу вынесли обед в людскую. Эрнест больше заботился о выпивке — разве у кого-нибудь дома еды не хватает? Женщины сразу же после обеда собрались вместе, поговорили о семейных делах, осмотрели старый яблоневый сад. Только Миците осталась с мужчинами. Словно желая загладить нанесенную Янке обиду, она теперь усердно поддерживала компанию, не отказываясь даже от водки, а пока не было в комнате матери, курила украдкой.
— Я купила тебе подарок, — сказала она Янке. — Но теперь передумала и куплю другой.
— Зачем же? — рассмеялся Янка. — Нельзя ли узнать, что это было?
— Нет, не скажу. Но у мамы ты не смей спрашивать. В следующее воскресенье получишь то, что я сегодня придумала. Это тебе очень пригодится.
— Пейте же, — повторял Эрнест.
Кто мог подумать, что так приятно играть роль хозяина: ты сидишь на почетном месте, одетый в мундир айзсарга, и угощаешь гостей. Все благодарны тебе, даже большой Кланьгис. У него можно будет при случае занять денег, только надо это сделать так, чтобы Эльза не знала.