В это время скучающая хозяйка мельницы как умела коротала одинокие вечера. Иногда она бывала не совсем одинокой. Случалось и так, что ночью, когда усталый мельник смиренно стучал у дверей своего дома, на противоположной стороне его открывалось окно и в сад выскакивала гибкая фигура мужчины. Это был один из молодых Марцинкевичей, которые жили у Эрнеста. Подождав, пока он дойдет до дороги, Эльза шла открывать мужу.
— Опять налакался, как боров! — приветствовала она его. Но голос ее звучал ласково, и Кланьгис сразу чувствовал, что Эльза шутит.
— Ну что ты, голубка, сердишься? — шутил и он. Они ладили между собой.
Глава тринадцатая
1Как-то однажды около середины мая, когда пароход местного сообщения уже возобновил рейсы вдоль видземского побережья, лодочник свез на берег пассажира. Это был мужчина лет тридцати пяти в синем бостоновом костюме и зеленоватом макинтоше; по морской привычке он английскую жокейку носил сдвинутой на затылок, так что из-под козырька выбивались темные, слегка вьющиеся волосы. Цвет лица его был таким же темным, как у рыбацких парней, но руки изнеженные и пальцы гибкие. Одет он был изысканно, и в каждой мелочи его туалета чувствовалось, что это иностранец. Сойдя на берег, приезжий осмотрелся, словно стараясь вспомнить что-то. При ходьбе он опирался на трость. «Красивый парень, только слишком рассеянный и скупой на слова», — подумал лодочник.
У приезжего был и багаж — большой чемодан, морской мешок и еще что-то в черном клеенчатом чехле, вероятно гармонь. Узнав, что у лодочника есть лошадь, он попросил отвезти вещи в Зитары и тут же уплатил за доставку. Лодочник начал внимательно присматриваться к незнакомцу, и у него мелькнула догадка.
— Вы не сын Зитара? — спросил он.
— Да, — ответил незнакомец. — Я долго отсутствовал. А как вас зовут?
— Фриц Витынь, Отец мой работает кормчим на неводе. Но вы меня, вероятно, не помните. Когда вы уезжали, я был еще маленьким.
— Трудно вспомнить, — сказал Ингус. — Сколько лет прошло…
Он подождал, пока возчик сложил его вещи на подводу, затем последовал за ней какой-то странной, нерешительной походкой. В одном месте он споткнулся о корень сосны, немного дальше чуть не налетел на дерево. После этого он пошел еще медленней и осведомился у возчика, не проходит ли теперь дорога через дюны в новом месте.
— Не помню, чтобы она когда-нибудь пролегала иначе, — ответил Фриц Витынь. — Вам теперь, наверно, все кажется чужим?
— Совершенно чужим, — согласился Ингус.
Он выглядел растерянным и неловким, его сильная фигура двигалась неуверенно, как будто он ступал по льду. Полуденное солнце светило ему в лицо, и он все время щурился.
Когда подвода въехала во двор Зитаров, никто ее не встретил. На зов Фрица неизвестно откуда вылезли два цыганенка и сказали, что хозяин уехал в волостное правление, а Криш ушел с каким-то рыбаком вытаскивать сети.
Моряк задумался.
— Вы знаете, где мельница Кланьгиса? — спросил он.
— Еще бы! Сколько раз бывал там.
— Отвезите меня туда. Я заплачу сколько следует.
— А что мы будем делать с вашими вещами?
— Возьмем с собой. Здесь все равно негде оставить. Потом привезем обратно… если понадобится.
Вещи уложили так, что можно было сесть на них, и поехали дальше. Накануне прошел дождь, поэтому дорога не пылила и изящный костюм Ингуса не пострадал. До самой мельницы никого не встретили. В Кланьгях все разошлись по своим делам, грохот мельницы заглушал шум колес въезжавшей во двор подводы. Ингус выбрался из телеги и, слегка прищурившись, осматривал двор.
— Где у них главный вход? — спросил он немного погодя,
— Вон тот, что напротив, — показал Фриц на крыльцо.
Ингус остановился у ступенек крыльца, нащупал тростью первую ступеньку, затем медленно начал подниматься наверх. В передней было полутемно. Вероятно, ослепленный дневным светом, Ингус не мог сразу привыкнуть к полумраку и наткнулся на шкаф. Наконец, он нащупал дверь комнаты и постучал.
— Кто там? — отозвался сонный женский голос откуда-то издалека. Ингус вошел в комнату, закрыл дверь и остановился посреди комнаты.
— Госпожа Кланьгис дома?
В соседней комнате послышались шаги, и в дверях показалась слегка растрепанная Эльза — она только что встала после дневного отдыха.
— Что вам? Разве вы… О! Ингус! Братик! Это ты? А я думаю, кто там стучит.
Улыбаясь, он ждал, когда сестра подойдет к нему, и. в следующий момент оказался целиком в ее власти, словно мышь, пойманная голодной кошкой. Как она его обнимала! Как целовала, бормоча бессвязные, ласковые слова! От радости голос Эльзы дрожал, как виброфон, и из глаз брызнули неизвестно откуда взявшиеся слезы.
— Входи! Садись, отдыхай… — Она уцепилась за локоть брата, провела его в другую комнату. — Ты навсегда? Как хорошо, что сразу приехал к нам. Где твои вещи?
— На подводе.
— Я сейчас скажу, чтобы их внесли.
Усадив Ингуса на диван, Эльза поспешила во двор и сама помогла Фрицу Витыню внести багаж в одну из пустых комнат. Когда все было улажено и возница уехал, она вернулась к Ингусу.
— Как ты хорошо выглядишь — почти так же, как перед отъездом. Только немного постарел. Меня, наверно, совсем не узнать?
— Голос у тебя глуше стал, — ответил Ингус.
— А лицо, Ингус? Разве ты не видишь, какой я старухой стала?
— Я больше не доверяю своим глазам.
— Но глаза ведь никогда не обманывают.
— Если они здоровы.
— Разве у тебя… что-нибудь не в порядке?
Ингус горько улыбнулся:
— Я должен тебе кое-что рассказать. Всегда лучше, если такие вещи узнаешь с самого начала. Тогда… не возникает недоразумений.
— Но, милый Ингус, неужели ты думаешь, что я не знаю?
— Что именно?
— Что ты писал письмо какой-то девушке и, может быть, даже собираешься на ней жениться. Я бы могла рассказать тебе кое-что о ней, но мне ужасно хочется слышать, как ты жил это время. Погоди, кажется, муж идет, — Эльза вышла в прихожую и столкнулась с Кланьгисом — он только что вернулся с мельницы.
— У нас гость! — покраснев от волнения, сообщила она. — Ингус возвратился. Только что приехал. Он, вероятно, останется у нас. Причеши немного волосы.
— Ну и как? — спросил Кланьгис. — Он действительно выглядит богатым, как мы предполагали?
— Фрицу Витыню за подводу заплатил пять латов, — сообщила как нечто невероятное Эльза.
— Тогда конечно… — произнес ее супруг и стал тщательно приводить в порядок свой костюм.
2Когда закончился обмен первыми, ничего не значащими фразами и состоялось знакомство, Ингус начал рассказывать о прожитых днях.
— Вы уже знаете, что первые годы я служил вместе со своим товарищем по мореходному училищу и лучшим другом Волдисом Гандрисом. Наше первое судно «Пинега» потопила торпеда, выпущенная немецкой подводной лодкой. Нас спасло английское судно и отвезло в Ливерпуль. Затем нас назначили на новое судно. Это был «Таганрог». Он курсировал между Архангельском и Англией, а в зимние месяцы возил боеприпасы на Средиземное море. «Таганрог» постигла судьба «Пинеги». После этого мы оба с Волдисом выдержали выпускной экзамен в английском мореходном училище и разошлись в разные стороны. Я нанялся штурманом на английское судно, а Волдис получил место капитана. Парню повезло, но он заслужил это — недаром окончил мореходное училище с золотой медалью. Я сделал несколько рейсов между Америкой и Средиземным морем. В то время дела мои были на высоте. Штурманское жалованье пустяк по сравнению с тем, что я зарабатывал контрабандой. Через полтора года я вновь возвратился в Манчестер, откуда начал свой продолжительный рейс. У меня появились деньги, много одежды. Я был здоров — словом, ничего лучшего не оставалось желать. Можно было безбедно прожить, ожидая окончания войны. Но именно тогда, когда я считал, что достиг вершины благополучия, случилось то роковое, что все перечеркнуло. Со мной произошло несчастье. Однажды вечером, вернувшись из города на судно, я спустился в машинное отделение взять теплой воды и по ошибке повернул рукоятку парового крана. Струя горячего пара ударила мне в лицо и обожгла… глаза. Три месяца пролежал я в больнице. Оттуда меня, почти слепого, перевели в приют для моряков, и я два года жил там вместе с другими инвалидами моря. Вначале не было ни малейшей надежды на выздоровление. Я хотел покончить жизнь самоубийством. И не сделал я этого только благодаря Волдису. Он разыскал меня, повел к какому-то известному глазному врачу. Тот сказал, что еще есть небольшая надежда, нужно сделать операцию. Волдис, можно сказать, насильно поместил меня в клинику. У него не было времени ждать операции, но, уезжая, он взял с меня честное слово, что я не наделаю никаких глупостей и дождусь его из плавания. Этот рейс продолжался полгода. Операция прошла благополучно — по крайней мере, настолько, насколько это было возможно в моем положении. Полтора месяца я провел в темной комнате, затем мои глаза стали постепенно приучать к свету. Вначале я ничего не видел, кроме белого чешуйчатого тумана. Потом этот туман сделался прозрачнее и сквозь него уже можно было различить контуры более крупных предметов. В конце концов, мое зрение настолько улучшилось, что я теперь на расстоянии десяти шагов могу различить все предметы — в пасмурный день яснее, чем в солнечный. Лучше всего я вижу в вечерние часы, сразу после заката солнца. Тогда я даже могу узнать человека и, пристально всматриваясь, вижу стрелки стенных часов. На улице я вижу встречных, уступаю им дорогу, но лица не различаю. Читать не могу, письма кое-как пишу, не разбираю написанных мною букв, но строчки вижу. Вот и все. Дальнейшего улучшения ожидать нельзя, и никакие очки не помогут. Моряком быть я не могу.
Ингус на минуту прервал повествование и закурил папиросу. Кланьгис откашлялся и вопросительно посмотрел на жену. Лицо Эльзы вытянулось и сделалось серьезным, она больше не улыбалась.
— Но как же ты обходился эти годы… если не мог работать? — спросила она.
— Довольно хорошо, — ответил Ингус. — До этого несчастья у меня были накоплены деньги. В первый раз мне ничего не нужно было платить за больницу — все расходы покрыло пароходство. Приют моряков содержало государство, там все для нас было бесплатно. За операцию заплатил Волдис Гандрис. Это странный человек — он чуть меня не поколотил, когда я хотел вернуть ему деньги. Он взял меня из Манчестера, увез с собой в Барридок и устроил в пансионе моряков, хозяином которого был латыш. Там я играл для моряков на гармони, и мне за это платали; потом стал ходить по судам, играл то в Барридоке, то в Кардиффе, и, должен признаться, — это довольно доходное занятие. Во всяком случае, нужды я никогда не испытывал и всегда мог прилично одеваться. Со своей участью понемногу примирился. И хотя у меня нет и никогда не будет богатства, но нетребовательному человеку много и не надо. Свой уголок в спокойном месте, свой кусок хлеба — чего мне еще желать.
Эльза закашлялась и беспокойно переглянулась с Кланьгисом. На лицах обоих можно было прочитать заботу.
— Ты приехал домой совсем или только навестить родных? — спросила Эльза.
— Посмотрим, как выйдет. Может, останусь, а может быть, опять уеду.
— Конечно, тебе виднее, — согласилась Эльза. — Здесь жить — радость небольшая. У нас тоже всяко бывает.
— Да, — улыбнулся Ингус.
— Тебе нужен покой, а на мельнице всегда возня и шум, — продолжала Эльза. — Здоровому человеку и то трудно выдержать, не то что больному.
— Да, — опять улыбнулся Ингус.
— Но ты можешь поселиться в Зитарах. Пусть Эрнест прогонит цыган и отремонтирует верхний этаж. Там тебе будет спокойно. Если Эрнест заартачится, ты скажи нам. Мы с мужем поможем тебе.
— Разве Эрнест такой плохой?
— Этого нельзя сказать. С тобой он поладит, потому что ты старший брат и можешь потребовать усадьбу себе.
— Какой уж я хозяин?
— Ну, не скажи. Если ты пожелаешь, то в Зитарах у тебя надежный приют на всю жизнь.
— И кусок хлеба тоже, — добавил Кланьгис.
— Из милости я хлеб не буду есть, — ответил Ингус. — Он мне не нужен.
— Конечно нет, — поспешила согласиться Эльза. — Ты потребуй свою долю и не упускай ничего. Тебе полагается часть наследства. Если Эрнест не отдаст по-хорошему, подавай в суд.
— Я подумаю.
Пока Кланьгис ходил на мельницу посмотреть, как идет работа, а Эльза приготовляла ужин, у Ингуса было время поразмыслить. За ужином он вдруг спросил, нет ли у Кланьгиса свободной лошади.
— Хоть две, — гордо ответил мельник.
— Нельзя ли свезти мои вещи в Зитары? — продолжал Ингус.
— Почему же нет, — сказала Эльза, радостно подмигнув мужу. — Но сам оставайся у нас ночевать.
— Не знаю. Эрнест может обидеться, если я не навещу его в первый вечер.
— Ну, если так…
Сразу же после ужина работник Кланьгиса отвез Ингуса в Зитары. Всю дорогу Ингус не проронил ни слова, только улыбался так странно, словно думал о какой-то веселой шутке, которую собирается сыграть. Временами лицо его вздрагивало от сдерживаемого смеха и плотнее сжимались губы, и тогда его улыбка казалась холодной и презрительной.
Эльза, оставшись наедине с Кланьгисом, облегченно вздохнула.
— Слава богу. Чуть было не влипли на всю жизнь.
— Брат все-таки остается братом, — отозвался Кланьгис.
— Ты, надеюсь, не хочешь, чтобы я нянчилась со слепым нищим? Ведь за ним надо ухаживать, как за маленьким. Изредка помогать — это мы можем, но посадить себе на шею и обслуживать… Нет, пусть о нем заботится Эрнест.
3В жизни человека бывают темные и светлые дни, когда одна за другой постигают его неудачи и неприятности или, наоборот, приходит избыток счастья. Такой темный день наступил сегодня у Эрнеста. Но разве мог он с утра это предвидеть? Совсем нет. Так уж повелось, что беда приходит без предупреждения. Да и зачем ей предупреждать? Радостный и полный надежд, хозяин Зитаров запряг лошадь и поехал в волостное правление, собираясь получить там ссуду. Он не просил слишком много, только двести латов. Но банковские дельцы, проводившие в тот день очередное недельное заседание, покачали головами и сказали, чтобы он зашел в другой раз, — им нужно все это хорошенько взвесить. Упорнее всех противился предоставлению ссуды трактирщик Мартын, тоже состоявший в правлении банка. И Эрнесту пришлось вернуться домой с пустыми руками. Здесь его ожидала новость: приехал Ингус и хотел остановиться в Зитарах, но, так как хозяина не было дома, он отправился на мельницу.
«Хорошо, если ему понравится на мельнице, — подумал Эрнест, — тогда он с моих плеч долой».
Но где тут! Не успел еще хозяин как следует прийти в себя после неудачной поездки, как во дворе послышался шум подъехавшей подводы и Ингус уже стучал в дверь.
— Проклятье… Войдите! Смотри, какой гость!
По-мужски, без слащавых излияний, они обменялись рукопожатием, поговорили о погоде и сразу же стали прощупывать друг друга.
— Верхние комнаты свободны? — спросил Ингус.
— Если б ты немного раньше приехал, пока я не впустил жильцов… — ответил Эрнест.
— Ну, хоть внизу-то найдется какой-нибудь свободный угол?
— Сам я живу в задней комнате. Только веранда еще не занята, но там выбито несколько стекол. Я думал, ты сегодня переночуешь у Эльзы.
— Можно принести немного соломы. Хуже не будет, чем в богадельне для моряков.
— Как? Ты жил в богадельне?
— В свое время, Эрнест. Или ты думаешь, я ради развлечения приехал домой? Без необходимости никто не будет менять привычного образа жизни.
Будь Эрнест цветком, он поник бы, как от мороза. «Бедняк, голодранец, подыхает с голоду, а я теперь заботься о нем!»
— Я что-то не пойму, — пробормотал он. — Ты же плавал штурманом и хорошо зарабатывал.
— Это было раньше. Теперь я уже давно не плаваю и, наверно, никогда больше ничего не заработаю. Человек предполагает, а бог располагает. Все мы игрушки в руках судьбы.
Ингус рассказал о своих глазах, и Эрнесту все стало ясно. Его охватило мрачное предчувствие. До сего времени он надеялся, что богатый брат великодушно махнет рукой на отцовское наследство: «На что мне эти пустяки? У меня без того денег достаточно». Полуслепой нищий, у которого ничего, кроме одежды, нет, посмотрит на это иначе. Полдома и пожизненное обеспечение — вот чего он потребует. А что ему ответить?
— Это печально, Ингус, — сказал Эрнест. — Жаль, что я небогат, не то мы как-нибудь прожили бы. Но ты ведь сам понимаешь, как мне живется. Из долгов никак не могу выпутаться.
— Откуда же взялись долги? У отца их никогда не было.
— Но мне же пришлось начинать все сначала. Как выглядели Зитары, когда я их принял? Все запущено, разрушено, до последней вещички растаскано. Вот и завелись долги.
— Да, Эрнест, ты много потрудился. Сколько у тебя нынче хлеба посеяно?
— Я сдал землю в аренду.
— Значит, ты ловишь рыбу?-
— Этим делом мы уже не промышляем. Не оправдывает себя — сети дорого стоят.
— На какие же средства ты живешь?
— Перебиваюсь кое-как. Получаю немного за аренду, постояльцы платят несколько латов, остальное собираю по крохам.
— Но ведь ты бы мог сам обрабатывать землю.
— Сейчас этот тяжелый труд не оправдывает себя. Я уже пробовал, и пришлось оставить это дело.
Ингус улыбнулся.
— А что, Эрнест, если бы мы стали с тобой хозяйничать?
— Разве ты способен работать?
— В Англии я зарабатывал игрой на гармони. Играл на судах, и мне за это платили чаевые. Может быть, Мартын позволит мне играть в корчме. Свой заработок я буду вкладывать в нашу общую кассу, так что на жизнь хватит. Ты предоставишь мне приют и уход, а я откажусь от дома в твою пользу, и нам обоим будет хорошо.
— Не знаю, что из этого получится. Мне некогда ухаживать за тобой.
— Разве ты жениться не собираешься?
— Холостому лучше.
— Тогда я женюсь, и моя жена будет нам готовить обед.
Эрнест чуть не подпрыгнул от досады. Если бы свидание после многих лет разлуки не обязывало быть вежливым, он показал бы этому слепому нахалу. Вот он куда метит: мало того, что ему дают из жалости кусок хлеба, он еще мечтает о женитьбе.
— Тогда лучше я сам женюсь, — резко ответил Эрнест.
— Это верно, — согласился Ингус. — А так как оба мы, вероятно, не сможем жениться, мне придется остаться холостяком. Как ты думаешь, где мне лучше всего поселиться?
— Лучше всего у Янки. У него две комнаты.
— А он согласится?