Крестьяне, грабившие поместье богатого землевладельца, чувствовали, что творят зло, ровно до тех пор, пока большевики не выдвинули лозунг: «Грабь награбленное!». Лозунг придавал некоторую респектабельность их действиям и убеждал крестьян в том, что они просто возвращают то, что должно принадлежать им по праву.
Главная же цель пропаганды заключалась в том, чтобы скомпрометировать и лишить влияния любую политическую группировку или деятеля, настроенных антибольшевистски. В качестве наиболее эффективного средства использовалась провокация. В обстановке, насыщенной страхом и неопределенностью, когда эмоции перехлестывали через край, драматизировать все происходящее было несложно. Стремление Временного правительства не затрагивать проблемы, относившиеся к юрисдикции Учредительного собрания, переговоры предпринимателей по вопросам продолжительности рабочего дня и уровня зарплаты, усилия военного командования по наведению дисциплины — любой социально значимый вопрос представлял собой благодатную почву для безответственных нападок.
Недоверие к образованным классам, которое внедряли в сознание масс подобные нападки, закреплялось постоянным потоком поношений, исходящим из большевистского штаба. С непоколебимой настойчивостью коммунистические лидеры формировали убеждение, что каждый противник большевизма руководствуется эгоистичными мотивами. Дескать, монархисты хотели «заковать в цепи и поработить народ», либералы были «наемниками международного капитала», умеренные социалисты — «предателями рабочего дела», офицеры армии и флота — «кровопийцами», отстаивающими свое право носить золотые погоны, предприниматели и профессионалы — «эксплуататорами и спекулянтами». Эта постоянно повторяемая брань разжигала ненависть в массовом сознании.
На начальной стадии революции образованные россияне использовали против большевиков их же оружие. Большевистских лидеров обвиняли в том, что они являются платными агентами германских спецслужб. Тот факт, что во время войны немецкий Генштаб предоставил Ленину и его соратникам безопасный проезд через Германию, придавал этим обвинениям правдоподобие. Однако Временное правительство не проявило достаточной энергии во внедрении этой версии в общественное сознание, и, как только сенсационность версии притупилась, она утратила свою действенность.
К середине лета 1917 года большевистское движение приобрело мощный разбег, и коммунистические лидеры решили действовать. Они выбрали для своих действий период времени, последовавший за провалом наступления русской армии на фронте, когда страна была деморализована и царило всеобщее недовольство. Однако большевики обнаружили вскоре, что совершили ошибку в своих расчетах: гарнизон Петрограда сохранил верность Временному правительству, большинство коммунистических лидеров были арестованы, а их организация разогнана. Большевики допустили крупный стратегический просчет, и, если бы во главе правительства стоял более энергичный деятель, этот провал ознаменовал бы разгром большевизма в России. Керенский же выбрал неподходящий момент для рекламы политических свобод. Ведущих большевиков освободили, и в течение трех недель они занимались отвоевыванием утраченных позиций.
Преждевременная попытка захвата власти преподала большевикам полезный урок: они поняли, что не смогут добиться успеха, действуя только от имени своей партии. Будучи всегда настороже, они немедленно изменили свою политическую линию и воспользовались симпатиями масс в отношении Советов. Лозунг «Вся власть Советам!» превратился в новый боевой клич большевизма, в то время как компартия сосредоточила свои усилия на привлечении большинства солдатских и рабочих депутатов на свою сторону.
Вскоре после провала наступления Корнилова политическая обстановка обнаружила все признаки того, что большевики близки к достижению своей цели. Петроградский Совет занял место Временного правительства в качестве реального источника власти, а контролировали Совет большевики. Смещение Керенского и его сторонников становилось простой формальностью.
С неприкрытым цинизмом коммунистические лидеры наблюдали, как Керенский и его коллеги-министры продолжали тщетные попытки наладить управление в стране. Когда, по мнению большевиков, созрел момент для переворота, их руководители информировали об этом членов партии, работающих в исполкоме Петроградского Совета, исполком отдал распоряжения военно-революционному комитету Совета, а тот в свою очередь разослал их в воинские части гарнизона. Большевистские войска встретили лишь незначительное сопротивление, и в течение нескольких дней глава об истории существования Временного правительства была завершена.
Массы в целом приветствовали переворот. Они устали от неопределенности и горели нетерпением дать большевикам шанс выполнить свои обещания. Они и не помышляли о тяжелом труде и лишениях, но верили, что трудящиеся стоят на пороге золотого века.
Образованные россияне смотрели дальше масс. Они правильно истолковывали наивные ожидания простодушных умов и не сомневались, что большевики не смогут оправдать этих ожиданий. В то же время образованным слоям претили многословие и некомпетентность Керенского. Они склонялись к мнению, что, пока страна находилась в состоянии анархии, не имело большого значения, кто возглавлял правительство — Ленин или Керенский. На самом деле многие консерваторы и либералы были рады тому, что большевики взвалили на себя бремя исполнительной власти. Они были уверены, что массы снова вручат им руководство, как только коммунизм обанкротится, но, утешая себя подобным образом, они упускали из виду ум и упорство Ленина.
Небольшая группа людей, стоящая во главе большевистского движения, видела еще дальше, чем массы и классы. Они понимали, что не в состоянии выполнить свои обещания, что настроения масс обернутся против них. Но ради своего социального эксперимента решили оставаться у власти любой ценой и даже вопреки народной воле.
Глава 14
Уличные бои, сопровождавшие падение режима Керенского, продолжались недолго, участников было мало. С одной стороны — несколько воинских подразделений, фанатично преданных большевикам, с другой — несколько отделений кадетов и подразделение Женского батальона, которому случилось нести боевое охранение. Большая часть гарнизона и фактически все гражданское население Петрограда оставались сторонними наблюдателями.
Совершенно отсутствовали проявления общественного энтузиазма, свидетелем которых город был в марте. Нигде не было видно торжествующих, ликующих толп народа, которые вывела на улицы первая революция. Вместо этого по темным улицам размеренно, по заранее намеченным маршрутам двигались вооруженные до зубов патрули из солдат, матросов и рабочих с мрачными выражениями лиц. Правда, к треску ружейных выстрелов и дроби пулеметных очередей все уже привыкли. Единственным свидетельством того, что на этот раз положение было гораздо серьезнее, чем прежде, стали периодическая артиллерийская канонада и силуэт большевистского крейсера «Аврора», стоявшего на якоре в Неве с орудиями, направленными в сторону Зимнего дворца.
Временное правительство не планировало защищаться от нападения большевиков. Члены кабинета министров пререкались друг с другом до тех пор, пока передовой отряд большевиков не вошел в комнату, где проходило заседание. В последнюю минуту Керенский, под предлогом сбора войск в пригородах, сбежал, предоставив своих коллег-министров и отделение верных солдат судьбе.
В училище курсанты численностью 1200 человек стояли у окон, прислушиваясь к стрельбе и пытаясь у случайных прохожих узнать об исходе боев. Керенский и то, что он отстаивал, были для курсантов пустым звуком, но, если бы Временное правительство призвало их на помощь, в конечном счете они бы подчинились приказу. На деле же бестолковое правительство забыло про училище и другие надежные воинские части, в то время как большевиков такое бездействие вполне удовлетворяло.
Пришла и ушла ночь, за ней последовали другие дни и ночи. Большевистская революция стала свершившимся фактом, Ленин возглавил правительство. Курсантам снова выдали увольнительные на неопределенный срок и приказали ждать дома дальнейших распоряжений. Многие из них оставляли училище озадаченными новым поворотом событий и ждущими сюрпризов в любой день.
Образованные россияне считали недолговечность победы большевиков само собой разумеющейся. Привыкнув считать большевизм деструктивной силой, они не представляли, как он мог справиться с конкретными проблемами. Ежедневно люди ожидали, что советский строй рухнет сам, и были удивлены тем, что недели шли за неделями и ничего не менялось.
Образованные россияне считали недолговечность победы большевиков само собой разумеющейся. Привыкнув считать большевизм деструктивной силой, они не представляли, как он мог справиться с конкретными проблемами. Ежедневно люди ожидали, что советский строй рухнет сам, и были удивлены тем, что недели шли за неделями и ничего не менялось.
Жизнь текла так же, как и в последние месяцы существования режима Керенского. Большевики бросили все на самотек, консолидируя свои позиции. Они занялись чисткой своей партии от сомнительных элементов и созданием более прочной и надежной организации. Комиссары знакомились с механизмом государственного управления, готовясь к осуществлению главных политических мероприятий. Единственной общероссийской проблемой, которая заботила Совет народных комиссаров, были надвигавшиеся выборы в Учредительное собрание.
Сознавая трудности обеспечения справедливых выборов в военных условиях, Временное правительство готовило созыв Учредительного собрания медленно и осторожно. Большевики же, ссылаясь на невозможность промедления, столь энергично разоблачали намерение либералов править страной вопреки воле народа, что кабинет Керенского был вынужден назначить дату выборов на 25 ноября. Когда коммунисты пришли к власти, они не могли игнорировать проблему, которую сами же породили.
Учредительное собрание не оказало никакого влияния на последующий ход событий. Оно не сыграло никакой политической роли. Но выборы, которые предшествовали ему, окончательно доказали, что ни политические партии, ни избиратели не созрели в достаточной степени для того, чтобы решать будущее России путем голосования. Кратковременная избирательная кампания внезапно завершилась фарсом, разыгранным в день выборов вокруг избирательных урн.
При наличии более чем двух десятков избирательных бюллетеней участвующих в выборах, лишь большой специалист мог провести отчетливые различия между отдельными партийными платформами. Избиратели, способные анализировать, голосовали со знанием дела, но они составляли незначительное меньшинство.
Основная масса избирателей шла на выборы с большими сомнениями, с отсутствием четкого представления о том, чего они хотят. В большинстве случаев они полагались на озарение в последний момент. На результаты голосования влияла любая мелочь: то, как звучат имена кандидатов, абсурдное толкование названий партий, особенности организации избирательных участков. Людей даже определившихся с выбором приводила в раздражение необходимость выбирать нужный бюллетень из двадцати других, напечатанных на бумаге всех возможных оттенков. Часто предпочтение определялось и цветом бумаги, на которой был напечатан бюллетень.
Нигде вопиющая беспомощность избирателей не обнаруживалась столь очевидно, как в сельской местности. Один из приятелей рассказывал мне о старухе крестьянке, которую сын уговорил проголосовать. Через два часа она вернулась с виноватым лицом, и, когда сын спросил, выполнила ли она свое обещание, последовал ответ:
— Не знаю, милый! Когда я шла туда, мои сапоги сильно испачкались, а пол там такой был чистый — жалко пачкать. Поэтому я взяла лист, что поближе, и опустила его в ящик. На все воля Божья!
Учредительное собрание, избранное таким образом, не могло пользоваться авторитетом в стране. Кроме того, как только стало известно, что большевики оказались в меньшинстве, все решили, что Совет народных комиссаров не допустит созыва Учредительного собрания. Этот вывод оправдался через два месяца, когда советское правительство в день открытия собрания разогнало его силой.
Однако до тех пор, пока большевики не почувствовали прочность своего положения достаточно, они не прибегали к принуждению. Каждый был волен делать все, что пожелает, господствовало беззаконие, Петроград быстро скатывался к состоянию полной анархии.
Молодые русские патриоты с унынием наблюдали, как страна погружается в хаос. Колеблясь между надеждой и отчаянием, они перебивались кое-как в атмосфере всеобщего упадка и старались не поддаваться общему смятению. Но ни участие в танцевальных вечерах, ни посещение театра не давали возможности уйти от реальности. Отчетливые следы разрушения были ощутимы на каждом шагу.
Впервые за несколько месяцев я посетил самостоятельно Народное собрание, чтобы послушать оперу «Вертер». Ежедневно сталкиваясь с реалиями жизни, было трудно проникнуться сочувствием к внутренним переживаниям молодого человека, мучившегося неспособностью преодолеть страсть к супруге своего лучшего друга. Сценарий, музыка и костюмы казались фантастическими, но более всего поражала аудитория.
Театр был полон каких-то неопрятных субъектов. Нечасто попадались люди, которых встречаешь в опере. Было много уставших и разочарованных лиц, более половины мест занимали солдаты и матросы с револьверами у пояса, с ружьями на коленях.
На протяжении первого отделения в театре было шумно, но потом установилась гнетущая тишина. Зрители, проникнутые революционным настроением, не могли скрыть своего презрения к романтическому сюжету, музыка отнюдь не звучала как военный марш и не взбадривала. Когда разыгрывалась сцена самоубийства героя, большинство зрителей спали, храп заглушал музыку оркестра.
Идиллическое спокойствие нарушил выстрел Вертера на сцене. Галерка тотчас ответила четырьмя выстрелами: это несколько солдат, разбуженных сценическим действием, инстинктивно выстрелили из своих ружей. Они не собирались причинить кому-то вред — просто сработал рефлекс. На несколько секунд аудитория замерла, напряженно всматриваясь вверх, но вскоре снова расслабилась. Никто не пострадал, оснований для волнений или негодования не было.
Способ возвращения из театра был даже более пугающим, чем стрельба во время спектакля. После семи вечера трамваи не ходили, и театралы были вынуждены идти домой пешком независимо от того, как далеко они жили. Когда занавес опускался в последний раз, публика уже собиралась на площади перед театром. Толпа делилась на небольшие группы, и они направлялись домой в разные районы города.
Мужчины и женщины — совершенно незнакомые друг другу — шли посередине улицы бок о бок, обмениваясь шутками, посмеиваясь над положением, в котором оказались. По мере того как они удалялись все дальше и дальше, толпа постепенно таяла. Когда кто-либо из группы подходил к дому, все остальные останавливались и следили за ним, пока попутчик благополучно не скрывался за дверью. Затем шли дальше.
Банальное выражение «один в поле не воин» утратило свое ироничное значение, и осторожность диктовалась суровой необходимостью. Человека, шедшего ночью в одиночку по улицам Петрограда, подстерегала опасность. Очень часто его останавливали бандиты, грабили, раздевали и разували, что было страшнее лишения обесцененных денег. Ночью нередко можно было видеть людей, бегущих в одном нижнем белье по морозу, осторожно касаясь льда босыми ногами, — это были жертвы ограбления. Правили бал преступники.
В марте, когда неистовствовали уличные толпы, их нападению подверглись все тюрьмы, ворота которых широко открылись. Целью провозглашалось освобождение политических заключенных, однако не упускали случая воспользоваться ситуацией и уголовные преступники. К политическим ссыльным, возвращавшимся из Сибири, примыкали убийцы и грабители. Комиссии по опеке всех принимали как пострадавших за дело свободы. Перед профессиональными мошенниками, приезжавшими в Петроград, открывались неограниченные возможности. Не осталось ни одного из прежних средств сдерживания: полиция исчезла, ушла в прошлое паспортная система, уничтожили полицейские досье.
Поздней осенью 1917 года «дно» общества процветало. Ряды рецидивистов постоянно пополнялись новичками, которых соблазняла безнаказанность. Трамваи, политические митинги и публичные места кишели ворами-карманниками, частные дома и квартиры подвергались грабежам в дневное время, по вечерам на главных проспектах останавливали и раздевали прохожих. Не существовало правоохранительных учреждений, куда могли обратиться за защитой мирные граждане.
Наконец в порядке самообороны люди стали брать исполнение законов в свои руки, самосуд стал нормой. Карманник, схваченный в переполненном вагоне трамвая, не знал пощады. Разъяренные блюстители справедливости вытаскивали визжащую жертву наружу и учиняли скорый суд, в то время как вагоновожатый ждал, пока дело будет закончено.
Нередко я видел трясущуюся фигуру какого-нибудь воришки, с бледным лицом, в разорванной в клочья одежде, с кровью на разбитом лице, а вокруг — люди, со звериной злобой стремящиеся нанести еще удар. Пять, десять минут толпа неистовствует и топчется на месте. Затем, тяжело дыша и не глядя друг на друга, люди возвращаются на свои места, и трамвай, позванивая, продолжает свой путь. Если кто-нибудь решался оглянуться, то видел посреди улицы кровавую массу, которая уже ничем не напоминала человеческое существо.