– А когда без этого нельзя обойтись? – сразу заинтересовался Гриша. – А с вами такое было?
– Было. Было, Гриш!
Александр почувствовал, как в груди у него бьется радость. Она билась просто физически ощутимо, так, словно в грудь ему влетела птица.
– А как это было? Где?
В Гришином голосе звенело уважительное любопытство.
– Это было ночью в лесу. Было темно, и никого не было. То есть это мне казалось, что в лесу никого. Зимой ведь все звери спят или где-нибудь прячутся. И люди не очень-то любят ходить ночью в лес. Потому что им просто страшно.
– А вам не было страшно, да? Раз вы пошли ночью в лес.
Любопытство в Гришином голосе стало просто-таки жгучим.
– Не было, – улыбнулся Александр. – Но в этом нету никакой моей заслуги.
– Как же нету! – покачал головой Гриша. – Если бы я пошел ночью в лес, то мне стало бы так страшно, что я зажмурился бы и вернулся обратно.
– Или собрал бы всю свою волю и не вернулся. Ну а мне волю собирать было не нужно. Потому я и говорю, что никакой моей заслуги в этом нету. Просто мне не бывает страшно.
– Совсем-совсем никогда? – восхищенно спросил Гриша.
– Почти никогда. Но я это в себе не воспитывал, а просто такой уж уродился. Значит, никакой моей заслуги в этом и нет.
– И что? – снова спросил Гриша. – Что вы увидели ночью в лесу?
– Я увидел медведя.
– И он захотел вас съесть? – ахнул Гриша.
– Не знаю, съесть или нет, но он рассердился на одну девушку. Ну, медведи зимой должны ведь спать. А если они почему-нибудь не спят, то сердятся на всех, кто им на пути попадается. Очень опасные они тогда становятся!
– И он набросился на эту девушку, да?
– Он не успел. Она на дерево залезла. Правда, для медведя это не препятствие: он и сам по деревьям хорошо лазает.
– И что же вы сделали?
– Застрелил его, – сказал Александр. – Выстрелил и застрелил.
И от этих простых слов, сказанных ребенку, все, что было тогда на светящейся ночной тропинке, вдруг встало перед ним так, словно происходило прямо сейчас. Ему вспомнился восторг, который наполнил его тогда, – равного этому восторгу он не знал ни на одной своей, даже самой необычной и самой удачной охоте. И счастье, которое охватило его, когда медведь упал перед ним мертвый, – тоже вспомнилось. И как пришлось лезть на дерево, чтобы снять оттуда насмерть перепуганную женщину, и как мерзли руки, и как он беспокоился, что она упадет, а он вдруг ее и не удержит… Все это казалось тогда неважным, случайным, а теперь вдруг вспомнилось так, что дыхание занялось от счастья. Как будто бы взгляд его сместился, и мир предстал перед ним совершенно иначе, и в этом иначе представшем мире не было ничего важнее, чем бледное женское лицо, видневшееся в вороте кожуха, и растрепавшиеся русые волосы…
И стоило ли удивляться, что теперь он почувствовал то же самое? То же самое счастье от того, что она смотрит на него испуганными глазами, в которых на этот раз стоят к тому же слезы.
Он не знал, почему это так. Ничего он сейчас не знал. И знать не хотел!
– Варя!.. – Александр смотрел на нее снизу вверх. – Варя, как же вы?..
Он опять повторил все тот же глупый вопрос. Но, кажется, это не показалось ей глупым. Она качнулась вперед, нога ее едва заметно заступила за край ступеньки – и, если бы Александр не успел подхватить ее, она упала бы с лестницы вниз.
Но он успел, конечно. Реакция у него была мгновенная, это не раз было проверено в таких ситуациях, когда только реакция спасала ему жизнь.
Сейчас он забыл про все эти ситуации. Не было их! Одно было для него сейчас важно – что, оказывается, он думал о ней все это время, о ней, об этой нелепой женщине с неуловимой, летящей по бледному лицу улыбкой, от одного воспоминания о которой заходилось сердце!
Его руки запутались в цветном платке, накинутом на ее плечи. Плечи вздрагивали от горького плача, и платок сползал с них на пол, цепляясь за его руки. Он выпутал руки из платка и притянул Варю к себе. Она обхватила его за шею и заплакала еще горше. Он не знал, как ее успокоить, потому что не знал, от чего ее надо успокаивать. Он чувствовал такое счастье от того, что она обнимает его за шею и ее плечи вздрагивают под его руками, что ему хотелось, чтобы это не прекращалось никогда. Невозможно было в это поверить, но это было так.
Варя всхлипнула последний раз. Потом посмотрела ему в лицо, снизу вверх, и на ее лице выразилось такое смущение, что все оно покрылось алыми пятнами.
– Ох, боже мой!.. – воскликнула она. – Ну что ж я такая дура?
Тут Александр почувствовал, что сейчас расхохочется. Он даже с облегчением это почувствовал – иначе сердце разорвалось бы от счастья, которое наполнило его так неожиданно.
– Думаете, дура? – с трудом сдерживая смех, спросил он.
– Ну конечно, – смущенно кивнула Варя. – Вы пришли, а я реву.
Тут уж он смех сдержать не сумел. Варя на секунду приложила ладонь к его груди, как будто послушала, какой он у него внутри, этот смех, и тут же отдернула руку, словно обожглась.
– Не обижайтесь, Варвара Андреевна. – Александр быстро отер слезу, которая скатилась у него по щеке – конечно, от смеха. – Просто мне весело стало. Я и засмеялся.
– А я испугалась, – смущенно улыбнулась она. – Мне показалось, это не вы пришли, а… Ну, неважно! Говорю же, дура.
– Почему? – Он покачал головой. – Любая испугалась бы. Дом ваш на улице последний. Мало ли кто забредет! Что ж вы дверь не запираете?
– Забыла. – Смущение стояло теперь в ее глазах, заполняя их светлым туманом. – Я, знаете, как только в этот дом попадаю, так обо всем сразу же и забываю.
– Ну и правильно, – кивнул Александр. – Хороший у вас дом.
– Да вы проходите! – словно опомнившись, воскликнула Варя. – Что же я вас на лестнице держу? Проходите, пожалуйста. А обеда у меня и нет… Хотите чаю?
Чаю он не хотел. Ничего он не хотел – только смотреть на нее и слушать, как счастье колышется у него внутри. Как вода в северном озере. Он любил те озера и часто вспоминал их уже много после того, как уехал с Севера. Выходит, не случайно вспоминал: память хранила их, чтобы через это воспоминание вовремя вошло в его душу счастье.
– Хочу чаю, – сказал Александр. – Куда можно пройти?
– Вот сюда, вниз.
Варя хотела пройти по лестнице перед ним, как и положено хозяйке, ведущей гостя. Но он ведь и сам стоял посреди лестницы, загораживая ее сплошь. Она неловко прижалась к перилам, пытаясь его обойти, он прижался к стене, пытаясь ее пропустить, но плечи его все-таки были слишком широки, и протиснуться мимо него Варя не сумела… Александр сбежал по ступенькам и дождался ее внизу.
Глава 6
– Как же это удивительно, что вы здесь! Если бы я была такая, как моя бабушка, то вспомнила бы про неисповедимость Господних путей.
Варя поставила чайник на стол и придвинула к Александру сахарницу. Он принялся накладывать сахар себе в чашку.
– А вы на нее не похожи?
– Чем-то, может, и похожа. Но путей Господних не знаю.
– А что, кто-нибудь их знает? – усмехнулся он.
– Бабушка Ксения по ним ходила, как по простым тропинкам, и даже этого не замечала.
– А вы?
– А я во все вглядываюсь и все обдумываю.
– Это плохо?
– Раньше мне казалось, что хорошо. Что это помогает не ошибиться в жизни. А теперь… Александр Игнатьевич, вы не слишком много сахару положили? То есть кладите, конечно, сколько вам нравится!..
Александр глянул на свою чашку и засмеялся. Он весь день сегодня, с самой той минуты, когда оказался в этом доме, только и делал, кажется, что смеялся. Ну и пусть! В конце концов, то, что он насыпал сахар в чашку чуть не доверху, было в самом деле смешно.
– Я выпью, – сказал он. – Ничего.
Но Варя забрала у него чашку, наполненную горячим сахарным сиропом, и поставила перед ним другую, тоже фарфоровую, высокую, с каким-то тоненьким узором.
– Просто нас, видимо, время меняет, – сказал Александр. С ней легко было разговаривать о таких вещах, которые в любом другом разговоре показались бы ему отвлеченными. – Я, когда помоложе был, тоже поступки свои рассчитывал. Странно даже.
– Почему же странно? – пожала плечами Варя. – А, я догадалась!.. Потому что это не в вашем характере, да?
– В общем, да, – кивнул Александр.
– Но это же у вас от неопытности было, – улыбнулась Варя. Она смотрела прямо ему в глаза, и ее глаза теперь не туманились – чувство, стоящее в них, было прямым и ясным. Хотя он и не знал, что это за чувство. – Вы были молоды, чувствовали долгую жизнь впереди. И вам, конечно, хотелось ее не проиграть. Извините! – вдруг спохватилась она.
– За что? – не понял Александр.
– Ну, вы ведь, наверное, не хотите, чтобы посторонние люди рассуждали о вашей жизни.
– Чтобы посторонние – не хочу, – согласился он. – Но вы мне, знаете, почему-то не кажетесь посторонней.
– Это потому, что вы меня от смерти спасли, – серьезно, как маленькая девочка, впервые прочитавшая сказку про Ивана-царевича на Сером Волке, объяснила Варя.
– Это потому, что вы меня от смерти спасли, – серьезно, как маленькая девочка, впервые прочитавшая сказку про Ивана-царевича на Сером Волке, объяснила Варя.
– Ох, Варвара Андреевна! – Александр не выдержал и снова рассмеялся, хотя дал себе слово держаться с нею серьезно: ему казалось, она в конце концов возьмет да и обидится на его неуместную веселость. – Хорошо с вами разговаривать! – И, чтобы не уточнять, почему ему хорошо, поспешно спросил: – А это, значит, ваш дом?
Что и говорить, вопрос был не из разумных. Странно было бы, если бы она жила в чужом доме.
– Ну да, – кивнула Варя. – Хороший дом, правда? Я сюда стараюсь почаще приезжать.
– Откуда приезжать? – удивился он. – С Варзуги?
– Нет, что вы! – засмеялась Варя. – На Варзуге я давно не живу. Я в Москве живу, десять лет уже. Когда моя мать с Кольского полуострова уехала, то этот дом купила, – объяснила она. – На московскую квартиру у нее денег не хватило, и даже на ближнее Подмосковье тоже, вот она и купила в Александрове дом. Это после того, как бабушка умерла. После нее много эскизов осталось, полный сундук. Для фарфора эскизов. Мать всегда считала, что это один только бумаги перевод, и мне всегда так говорила. Я, правда, не верила, но все-таки не понимала, что это в сундуке лежит. Рассматривала их только, рисунки эти, а что они такое, не знала. Ой, да вам это, конечно, неинтересно! – спохватилась Варя.
Она произнесла это без тени жеманства. Лишь с каким-то привычным пониманием того, что все это не может быть интересно никому, кроме нее. Похоже, она к этому привыкла.
– Мне – интересно, – сказал Александр.
– Давайте я вам чаю налью, – предложила Варя.
– Я сам налью. Рассказывайте, рассказывайте, Варвара Андреевна.
– Вас трудно ослушаться, – улыбнулась она. – Ну вот, а тем летом, что бабушка умерла, к нам в Варзугу художники приехали. И случайно ее эскизы увидели. Мне тогда пятнадцать лет было, и в жизни я мало что понимала. В той, внешней жизни. Но помню, какие у них сделались лица. В общем, они сначала стали мать просить, чтобы она им бабушкины рисунки подарила. Но она такая была… хваткая. И сразу сообразила, что картинки эти денег стоят, раз к ним такой интерес, и, может, немалых денег. Так оно в конце концов и вышло. Сколько спросила, столько за них и получила. И, конечно, сразу уехала.
– Почему «конечно»? – спросил Александр.
– Ну как же? – пожала плечами Варя. – Чтобы жизнь свою устроить. Она замуж хотела выйти. А за кого ей в Варзуге было идти? Мужчины все наперечет, или молодые, или давно женатые. Если до тех пор никто на ней не женился, так уж и ждать было нечего. Она и уехала.
– А вы? – спросил он. – Вы не хотели уехать?
– Не знаю. – Улыбка у Вари на этот раз вышла печальная. – Может, и хотела. Но ни мать меня с собой брать не собиралась, ни я с нею ехать. Она мне была совсем противу души. Ну а я ей была просто обуза.
Еще в ту ночь, когда они с Варей разговаривали под треск дров в камине, Александр расслышал, какой живой у нее говор. Дело было даже не в поморских интонациях, которые он помнил еще с детства – они едва различимо звучали в голосе отца, – а потом, живя на Варзуге, слышал постоянно. Варина речь звучала живо не только из-за неистребимых северных отголосков. Она думала как-то иначе, чем все люди. И эти другие мысли, этот другой мир, который, Александр уже понял, был ее главным миром, окрашивали ее речь в необычные тона.
– И что, вышла она замуж? – спросил он.
– Да, – кивнула Варя. – Не сразу, а лет пять назад. За боливийца.
– За кого?! – поразился Александр. – Где ж она его откопала?
– На стройке, – объяснила Варя. – Она малярша, он плиточник. Тоже на заработки в Москву приехал. Вместе что-то строили, то есть отделывали. А потом у него в Боливии дядя умер, деньги ему оставил. Тут мать за него замуж вышла, и они уехали. Так мне этот дом и достался, – заключила она.
– Да-а… – покрутил головой Александр. – Причудливая история!
– Разве? – пожала плечами Варя. – А по-моему, обыкновенная. Скучная история. Ну да у меня и своя не веселее, – усмехнулась она.
– В каком смысле? – насторожился Александр.
Варя не ответила. Тень пробежала по ее лицу так быстро, что ее невозможно было заметить. Но он заметил. Тень исчезла, и лицо стало как всегда – бледное, светящееся изнутри, с тонкими синеватыми полукружьями под глазами. Не сильно-то на пользу шел ей свежий александровский воздух!
– А зачем вы сюда приехали, Александр Игнатьевич? – спросила Варя. – Не случайно же вы здесь оказались.
«Конечно, не случайно», – чуть не сказал он.
Невозможно было думать, что его приезд сюда был случайным. Невозможно было дважды встретить в разных сторонах света одну и ту же женщину и почувствовать при этом не изумление, а только счастье.
Пути, которыми он бродил по судьбе, казались ему теперь не неисповедимыми, а прямыми, как стрелы.
– Я потому приехал, – сказал он, – что это в каком-то смысле родовое мое гнездо.
– Как? – поразилась Варя. – Вот это? – Она обвела рукою вокруг себя. – Вот этот дом?
– Именно. Правда, я его никогда не видел. И никогда меня сюда не тянуло. Тоже, наверное, от неопытности, – усмехнулся Александр. – А теперь, видно, возраст подошел. Но вы не беспокойтесь, – поспешно добавил он. – Я его у вас отнимать не собираюсь. Просто посмотрю. Можно?
– Конечно! – кивнула Варя. Лицо ее прояснело. – Пойдемте, я вам все покажу. Дом, сад. В саду весной очень красиво!
У порога она, не сняв своих высоких носков, сунула ноги в галоши. Носки были толстые, галоши грубые, но и в носках, и в галошах походка у Вари была такая, точно к щиколоткам ее были приделаны крылышки, как у какой-нибудь богини из греческого мифа.
– Вот это сад, – с той чистой серьезностью, к которой Александр уже успел привыкнуть, сказала она, когда они вышли на крыльцо. – Я мало что с ним сделала, так что он, наверное, такой и есть, как в вашем родовом гнезде был.
– Ну, вы мои слова так торжественно не воспринимайте, – улыбнулся Александр. – Я, думаете, граф наследный, а здесь у меня майорат? Мама моя в этом доме жила, вот и все.
– Вы на нее похожи? – вдруг спросила Варя.
– Больше на отца. Ростом в него пошел и так, вообще… Глаза только мамины.
Варя всмотрелась в его глаза. Потом быстро отвела взгляд.
– А вот это баня, – сказала она. – Наверное, такая же, как дом. То есть старая тоже. Видите, бревна какие. Я ее иногда топлю. Может быть, сейчас надо? Для вас?
Александр представил Варю в клубах горячего банного пара, и у него пересохло в горле.
– Нет, – сказал он.
– А вот здесь, видите, сирень, – так же поспешно, как он, проговорила и Варя. – Она к самой реке спускается. Там, за садом, понизу река течет. Вы не знаете, сколько лет сирень живет?
– Понятия не имею.
– Я тоже не знаю. Но если долго, то она здесь и при маме вашей, значит, росла. То есть обязательно росла, даже если и не та же самая. Много сирени на этой улице. Я здесь даже песню однажды слышала, – улыбнулась Варя и пропела: – «Сирень цветет. Не плачь – придет».
Она говорила чуть более торопливо, чем следовало, и движения у нее стали чуть более поспешными, чем прежде. Александру сделалось не по себе оттого, что ее явно стало стеснять его присутствие. Что с этим поделать, он не знал.
– Красивая песня, – сам чувствуя такую же торопливую скованность, сказал он.
– Про этот город еще стихи есть. «Нам остается только имя, заветный звук на долгий срок…»
Александр ничего не понимал в стихах. Он расслышал только, что эта строчка звучит музыкой и печалью.
– Красивые стихи, – чувствуя себя полным идиотом, кивнул он.
– Я же все детство только книжки читала, – словно оправдываясь, сказала она. – Может, оттого теперь у меня все… вот так.
– Пойдемте в дом, Варя, – сказал он. – Вы и не оделись даже. Замерзли.
Она не стала возражать, говорить, что ей совсем не холодно, что она очень рада… с удовольствием…
Варя пошла к дому, не оборачиваясь. Александр постоял еще немного, глядя, как легко она идет в своих больших галошах. Потом он пошел следом за нею.
Глава 7
Варя проснулась в темноте, в самый плохой предрассветный час.
Она слышала, что едва ли не все самоубийства совершаются именно в это время, и многое тревожное происходит в этот час на краю ночи.
Ей было не то чтобы даже тревожно, скорее как-то тошно. То есть просто физически тошно – вскочив с кровати, она бросилась в туалет, и ее вывернуло наизнанку.
Она умылась и уснуть после этого уже не смогла.
Поэтому и на работу Варя явилась первой – пришлось будить спящего охранника, чтобы он впустил ее в мастерскую.
Вообще-то и хорошо было, что сегодня она пришла пораньше. Одиночество не тяготило ее нигде, в мастерской особенно, а сейчас она хотела еще и воспользоваться одиночеством для своих занятий.
Рисунки для сегодняшней отливки были давно готовы, и переделывать их было бы, конечно, уже поздно, тем более что были готовы уже и выполненные по ним формы. Но все-таки Варя просмотрела свои рисунки еще раз: хотелось понять, что же ей в них не нравится. Даже не то чтобы не нравится, а как-то… беспокоит.