Она не жалела о том, что сделала. И даже если бы ей сказали, что детей у нее теперь не будет никогда, она все равно ни о чем не пожалела бы.
Просто за все надо платить. И одна расплата влечет за собой другую. На том залитом бестеневым светом столе она заплатила за то, что вышла замуж не любя. Что три года жила с мужем, хотя уже через неделю поняла, что не должна с ним жить, потому что он посторонний, во всем ей чужой человек. Что той своей вялой, ничего не выражающей жизнью с ним дала ему право думать, будто он может ею распоряжаться.
Но и то, что произошло с нею потом, когда она вышла из больницы, тоже было расплатой. Теперь уже просто за убийство; Варя не пыталась назвать то, что сделала, иначе. Та вторая расплата была – пустота. Мертвая пустота, в которую она погрузилась.
А теперь, когда Александр Игнатьевич закрыл за собою дверь дома, произошла расплата третья – за то, что она стала мертвой женщиной, с которой не может, не должен быть такой человек, как он. И эта третья расплата оказалась страшнее первых двух. Страшнее всего, что когда-нибудь происходило в Вариной жизни.
Варя стояла посередине комнаты, не в силах ни шагу сделать, ни присесть на стул. Впервые за все время, что она стала сюда приезжать, дом этот показался ей чужим.
Неделю назад она взяла отпуск, чтобы побыть здесь подольше. Ей казалось, что одиночество – настоящее, ничем не нарушаемое, какое она знала только здесь, в клубящемся сиренью, залитом весенним солнцем саду, – поможет ей разорвать мертвую пелену, которая окутала ее так плотно.
Но надежда эта оказалась напрасна. Варя жила в Александрове безвыездно, но ощущение, что живет она не в живых деревянных стенах, не в клубах сирени и речного тумана, а в мертвой пустоте, ее не покидало.
Да еще и погода испортилась: вместо раннего в этом году тепла началось ненастье. Небо оделось мраком и опустилось так низко, словно хотело раздавить Варю своей серой облачной тяжестью. С утра до сумерек стояла беспросветная полумгла, и от этого казалось, что день вообще не наступает.
И так это было до той минуты, когда Варя увидела Александра Игнатьевича, идущего к ней по дорожке сада. С той же минуты ей стало все равно, облачно небо или ясно, и есть ли оно вообще.
Поступь у него была тяжелая, а походка легкая. Это было странно, и Варе трудно было бы объяснить, что это значит. Но она и не собиралась никому этого объяснять. Она смотрела, как он идет к ней под яблонями, отводя ветки, чтобы они не задевали его плечи и не мешали идти. Яблони в этом саду были старые, и даже нижние их ветки росли высоко. Но он сам был высокий – им вровень. И не было между яблоневыми ветками просвета шире, чем его плечи.
Все у нее внутри взметнулось, задохнулось, рванулось к нему… И в то же мгновенье разум, охлажденный долгой пустотою, сказал ей жестко и ровно: «Ты что? Думаешь, у него – ты посмотри на него, посмотри! – должна быть такая женщина, как ты? Ты, которую бывший муж называет северной рыбой? И имеет, когда ему вздумается, даже не спрашивая твоего на то согласия. А ты после этого не кончаешь свою никчемную жизнь, а спокойно идешь и делаешь аборт. Да как ты смеешь даже смотреть в его сторону?!»
Все это пронеслось у Вари в голове так быстро, что она не только сдвинуться с места не успела, но даже, наверное, перемениться в лице. Но этого мгновенного промелька холодной мысли было достаточно, чтобы она сказала:
– Зачем вы приехали, Александр Игнатьевич?
И все остальное, после чего он мог только уйти. И ушел. Ушел!
Только теперь до Вари дошло, что это значит. Она вскрикнула и бросилась к окошку. Может, он еще не завел машину! Может, забуксовал в непролазной уличной грязи!
Она выскочила в палисадник, а оттуда выбежала на улицу, как будто в доме бушевал пожар.
Улица была пуста. Никакой машины возле дома не было. Опустив плечи, с трудом волоча ноги, Варя вернулась за калитку.
И вдруг она услышала гул мотора! Это был мощный мотор, такие машины не ездили по этой улице. И, конечно, это мог быть только он!..
Варя остановилась, прижавшись спиной к штакетнику. Сердце у нее билось так, что, ей казалось, тряслись серые покосившиеся колья. Она боялась обернуться. Машина остановилась у калитки. Хлопнула дверца.
– Так я и знал, что ты здесь, – услышала Варя. – Нормальные люди в отпуск к морю ездят или в Европу. Впечатлений ищут. Но ты же возвышенная натура. В скуке ты как рыба в воде.
Варя обернулась так резко, что разорвала юбку о гвоздь, торчащий из штакетника. Олег смотрел на нее с такой ненавистью, как будто она вот сейчас, в эту самую минуту сделала ему что-то плохое.
– Ты… зачем? – сквозь спазм в горле выдохнула она. – Как ты посмел приехать?!
Ей казалось, после той ослепительной операционной он не появится на ее пути никогда. Просто не может такого быть, чтобы он появился! Хотя… Ведь он же ничего про все это не знал. Захотел и появился. Как всегда.
Впрочем, оказалось, что насчет «не знал» Варя ошиблась.
– Может, я еще и разрешения у тебя должен спрашивать? – Ненависть клокотала в его горле все громче. – А ты у меня разрешения спросила? Спросила, а?! Сука! Я тебе что сказал? Что ты должна мне родить! Здорового ребенка! А сама потом могла бы и уматывать на все четыре стороны! Кто б тебя стал держать, кому ты нужна? Да я б тебе еще и пинка под зад дал бы!
Он грохнул ногой в штакетины. Калитка с треском распахнулась.
– Пошли. – Олег схватил Варю за запястье так, что у нее искры из глаз посыпались. – Пошли, я сказал! Объяснишь, правду твоя соседка говорит или лапшу мне на уши вешает. Быстро!
Варя попыталась вырвать руку, но он дернул ее так сильно, что она упала.
– Отметелить бы тебя как следует, – сквозь зубы процедил он. – Ладно, там видно будет. П-шла!
В дом он втащил ее почти волоком. Она сопротивлялась молча, сжав зубы: цеплялась за перила крыльца, упиралась в дверях. Олег не обращал на это внимания. Он и так налит был грубой силой, а в минуты ярости остановить его было вообще невозможно.
– Правда или нет? – повторил он, втолкнув Варю в комнату и с грохотом захлопнув за собой дверь.
– Правда! – задыхаясь выкрикнула Варя. – Правда, правда!
– Да что ж ты за стерва такая! – Он грохнул в стену кулаком. – Думал, родишь – опомнишься. Как все бабы! Поймешь, кто ты без меня.
Варя почувствовала, что после сильного внутреннего всплеска, вызванного необходимостью ему сопротивляться, ее снова охватывает глухая пустота.
– Я же тебе сказала: лучше умру, чем от тебя рожу, – проговорила она. – У нас не может быть ребенка. Я тебя не люблю.
– Не любишь?! – взревел он. – А кого ты любишь? Думаешь, ты способна кого-то любить? Да ты себя и то любить не умеешь! Я же тебе все готов был дать. Все! Тряпки, брюлики – что вам там нужно? Особо умная – на тебе, пожалуйста, путешествуй, фарфор свой дурацкий собирай! Нет, ничего ей не надо!
Он разъярился так, что Варе стало его даже жалко. В конце концов, он не виноват был в том, что она его не любила.
– Я тебе не нужна, Олег, – сказала Варя. – Тебя просто раззадоривает, что я не твоя. Но я же не вещь. Не могу я быть твоей только потому, что ты мне заплатил.
– Все могут, а ты не можешь?
Варина жалость к нему мгновенно исчезла.
– Вот и иди к этим всем, – бросила она. – Чего ты от меня-то хочешь?
– Тебя хочу. – Он вдруг успокоился, по крайней мере внешне, и посмотрел на Варю тяжелым взглядом. – Даже не то что как бабу, в этом смысле и получше можно найти. Но вообще… Тебя! Черт тебя знает, что в тебе такое есть. Ты же с самого начала чумная какая-то была. Думаешь, не видел? Смотришь вроде на меня, а у самой в глазах и не поймешь что. На хрена такая баба? Но заводишь же ты меня, вот чего я не пойму! Адреналин от тебя так и прет. Так что лучше не сопротивляйся, – заключил он. – Все равно я тебя в покое не оставлю. Да я этот дом сожгу на хрен, чтоб не шлялась сюда, вот и все. И куда ты от меня денешься?
Варя видела, что Олег действительно не отступится. Еще во время жизни с ним она поняла, как ценит он свои удовольствия. Если уж он ради этого своего адреналина готов был платить тысячи долларов за какую-нибудь бутылку коньяка, который покупают только арабские шейхи, то что говорить о более сильных ощущениях! Вот только почему именно она стала для него таким ощущением? Загадка. Но как бы там ни было, а его тяжелый взгляд, и крепко сжатые челюсти, и подрагивающее верхнее веко подтверждали, что он в самом деле решил вернуть ее себе во что бы то ни стало.
«Даже в виде трупа», – подумала Варя.
Это было так реально, что она похолодела. В эту минуту она себя ненавидела. И надо же быть настолько неспособной себя саму защитить! В самом деле, как фарфоровая фигурка, которая разлетается вдребезги от одного лишь неловкого прикосновения.
Чувствовать себя беспомощной фигуркой было противно. Но что противопоставить пушечному Олегову напору, Варя не знала.
– Одевайся, – сказал он.
– Зачем? – Варя вздрогнула.
– Поехали. Или ты в галошах собираешься ехать? Ладно, езжай в галошах.
– Я никуда не собираюсь с тобой ехать! – воскликнула Варя.
– А я тебя не спрашиваю.
Это был какой-то бред! Ну что он будет с ней делать, если и в самом деле привезет в Москву, в огромную свою квартиру на Смоленской набережной, ту, из которой Варя сбежала без оглядки? Запрет в кладовке на хлебе и воде? С ума он, что ли, сошел?
И тут, взглянув на Олега, Варя поняла: похоже, так оно и есть… Умоисступление, в которое он сам себя привел, достигло той черты, за которой его уже нельзя было считать только проявлением характера, – оно перешло в настоящее, описанное, наверное, в каких-нибудь медицинских учебниках безумие.
Она была наедине с совершенно безумным человеком, который без особенного усилия мог проломить ей голову или перерезать горло. Это было так просто и так страшно, что Варю пробрала дрожь.
Что делать, она не знала. Подчиниться ему в надежде, что по дороге удастся выпрыгнуть из машины где-нибудь на милицейском посту?
– И не думай, что по дороге смоешься. Веревка есть у тебя? Или ладно, этим вот свяжу.
Олег сорвал со стола скатерть, скрутил ее жгутом. Сумасшедший блеск его глаз противоречил рациональности слов и движений. Но, кажется, так оно и бывает у душевнобольных. В том, что он попросту болен, Варя теперь уже не сомневалась. Да могла бы и раньше догадаться! Все его претензии к ней давно уже свидетельствовали никак не о душевном здоровье.
– Не хочешь… – с болезненным вниманием приглядевшись к Варе, зловеще процедил он. – Что ж… Не хочешь в уме ехать, поедешь без ума.
Олег пошел на нее, держа скрученную скатерть на высоте ее шеи. Варя вскрикнула:
– Олег, что ты делаешь?!
– Поедешь, поедешь, – хихикнул он. – Я тебя повезу…
Судя по всему, он собирался затянуть жгут на ее шее, чтобы она не сопротивлялась. Варя метнулась в сторону, пытаясь обежать Олега и выскочить из дому. Но он резко качнулся в ту же сторону и перегородил ей путь к двери. Окна были закрыты. Пока Варя стала бы их открывать, Олег успел бы сделать с ней все, что угодно.
Одиночество этого дома, заброшенность того, что стоял рядом, а потому отсутствие ближайших соседей – все, что прежде казалось Варе достоинством ее здешнего жилья, теперь привело ее в ужас. Соседка из дома напротив тоже уехала; Варя знала это, потому что брала у нее молоко.
Ухмыляясь, Олег сделал несколько шагов вперед. Варя попятилась. Он не торопился – понимал, что деваться ей некуда. Глаза его были так близко, что Варя видела, как расширились в них зрачки – вместо радужной оболочки зияли черные провалы. Она хотела вскрикнуть, закричать во весь голос и не смогла: ужас сжал горло.
Олег вдруг резко выбросил руки вперед, и Варя почувствовала, как скрученная скатерть, с которой она не сводила глаз, оказалась у нее на шее. Она схватилась за шею, попыталась стащить с себя этот жгут… Но Олег дернул за оба его конца, и жгут затянулся.
– Ничего, спокойно поедешь! – услышала Варя.
В глазах у нее потемнело, колени подогнулись…
«Умираю», – поняла она.
От нехватки воздуха, от темноты в глазах она поняла это даже не со страхом, а с одним лишь медленным недоумением.
И вдруг свет вспыхнул у нее в глазах, яркий свет! Варя рухнула на пол, как мешок, закашлялась, схватилась за горло, хрипло вскрикнула… И поняла, что дышит! Дышит судорожно, со всхлипами, но свободно!
Скрученная скатерть лежала рядом с нею на полу. Откуда-то сверху доносился шум. Варя подняла глаза.
Александр Игнатьевич стоял у Олега за спиной. То есть не стоял, а, перекинув одну руку поперек его горла, второй заламывал сзади его руку. Он был выше ростом, но в безумии, охватившем Олега окончательно, тот был яростно подвижен и ловок. Наверное, ему было больно от заломленной руки и пережатого горла, но это не мешало ему, хрипя, остервенело вырываться из захвата. Извернувшись, он на мгновенье высвободил руку, но Александр Игнатьевич тут же перехватил обе его руки за запястья.
И все-таки он удерживал Олега с трудом – Варя видела, как широкая синяя жила, напрягшись, перерезала его лоб. Мускулы пошли буграми; с треском лопнул ремешок часов.
– Варя… дай… тряпку… – отрывисто выдохнул он. – Ту…
«Дура! – в секунду пронеслось у Вари в голове. – Уставилась, дура!»
Но в ту же самую секунду она, охнув, вскочила с пола и бросилась к Александру Игнатьевичу, протягивая ему скрученную скатерть. Потом, опомнившись окончательно, забежала сбоку и накинула жгут из скатерти Олегу на запястья. Не отпуская Олегова горла, Александр Игнатьевич одной рукой затянул жгут. И сразу резко и сильно ударил Олега ногой под колени. Тот взвыл и тяжело грохнулся на пол, прямо к Вариным ногам.
Александр Игнатьевич упал на него сверху, не давая ему подняться. Олег орал, матерился, бился об пол лбом и ногами… Варе казалось, от этого адского грохота вот-вот обрушатся стены и потолок.
– Варя! – позвал Александр Игнатьевич. – Еще одной… нету?
– Сейчас!
Она бросилась к сундуку, который стоял в углу. Сундук был старинный, с коваными петлями. На его крышке стоял самовар. Обрушив самовар на пол, Варя распахнула крышку и выхватила из сундука вышитую скатерть, которая, как и сундук, и самовар, осталась здесь еще от прежних хозяев. Может быть, от мамы Александра Игнатьевича…
Он перетянул скатертью Олеговы ноги и, тяжело разогнувшись, поднялся с пола.
– Вот что значит двигаться отвык! Сразу спину заломило.
Александр Игнатьевич посмотрел Варе в глаза и улыбнулся. Видно, очень уж перепуганный был у нее взгляд.
– Ну как вы? – спросил он. – Испугались?
– Д-да… – Варя почувствовала, что у нее начинают стучать зубы. Такая глупая реакция была у нее еще с детства на любое потрясение. – А… вы…
– Что?
Он еле заметно качнулся вперед, к ней. Но остановился.
– Я думала, вы уехали…
– Вернулся. Только не спрашивайте, зачем.
– Я не буду. Простите меня.
– Ничего.
Он улыбнулся снова. От улыбки прямые лучи, расходящиеся от его зрачков, начинали переливаться так, словно внутри в глазах зажигался свет.
Олег, на минуту притихший, вдруг заорал с новой силой:
– Да это ж баба моя! Жена моя! Ты, урод, чего лезешь?!
Полчаса назад Варя, наверное, пришла бы от этих его слов в отчаяние. Но теперь все переменилось. Ей некогда было прислушиваться, что творится у нее внутри. Это было ей все равно.
Глаза у Александра Игнатьевича разом потемнели. Он отвел взгляд.
– Не обращайте внимания, – сказала Варя. Голос у нее больше не вздрагивал. – Это мой бывший муж. По-моему, он болен. С ума сошел. Сейчас я вызову врачей.
– Не приедут врачи, – сказал Александр Игнатьевич. – Такие врачи только по милицейскому вызову приезжают. У вас вся шея в кровоподтеках, и руки тоже. Звоните в милицию. Если считаете нужным…
Варя набирала милицейский номер, объясняла в трубку, что случилось, Олег орал и бился на полу… Александр Игнатьевич стоял молча, отвернувшись к окну. Варя наконец положила на стол телефон и подошла к нему.
– Простите меня, – повторила она. – Я была страшная дура. Я люблю вас, Александр Игнатьевич.
Глава 17
Еще во сне Александр почувствовал, что Вари рядом нет.
Ему стало так страшно, как было только один раз в детстве, когда ему приснилась смерть.
«Как же я заснул? – холодея от этого страха, подумал он. – Не может быть!»
Ему казалось, что он лишь на минутку прикрыл глаза. А теперь за окном уже темно – ночь, что ли?
Он резко сел на кровати. Варина подушка была примята, но самой ее действительно не было.
То, что он почувствовал, увидев эту примятую подушку, было сродни тому чувству, которое заставило его вчера развернуть машину в деревне под названием Брыковы Горы. Он развернулся на сплошной линии, к тому же прямо на высокой горе, по которой проходило шоссе, Брыковой, видимо. И, конечно, его заметили гаишники, спрятавшие свою машину за кустами.
С досады Александр стукнул кулаком по рулю: любая остановка казалась ему невозможной глупостью.
– Нарушаем, Александр Игнатьевич? – добрым голосом сказал старлей, которому он предъявил документы.
– Что ж ты так не вовремя, командир! – вздохнул Александр.
От Александрова до Брыковых Гор он ехал минут пятнадцать и все это время был охвачен обидой. Обычной обидой, которую испытывал бы всякий, кого женщина отвергла без объяснения причин.
И вдруг обида прошла. Она не то чтобы прошла, а сменилась совсем другим чувством: сильной тревогой. Что-то он сделал неправильно, не так, и эта неправильность собственного поступка почему-то показалась ему… Опасной, вот какой! По сравнению с этой опасностью, которую он ощутил непонятно из-за чего, обида выглядела слишком мелким чувством; она растаяла мгновенно, без следа. И он развернул машину.
По счастью, брыковы милиционеры оказались сговорчивы. Сто долларов, без слова выданные Александром, сочтены были достаточной оплатой за неправильный разворот «Лексуса». И обратно до предместий Александрова он доехал даже не за пятнадцать минут, а быстрее.