Один из самых распространенных вопросов, задаваемых немецким военнопленным, касался наличия у Германии химического оружия. Советское командование было сильно обеспокоено возможностью применения Германией специальных отравляющих средств на заключительном этапе войны. По мнению советских офицеров, безвыходность ситуации была хорошим стимулом для такого шага, тем более что нацистское руководство не раз заявляло об обладании "чудо-оружием". Определенная информация поступала из Германии в Швецию. В ней говорилось, что химическое оружие, помещенное в длинные контейнеры, уже распределено между специальными частями. На контейнерах имеется следующая инструкция: "Может быть использовано только по личному указанию фюрера"[420]. До шведского военного атташе дошли слухи, что только страх за гибель всего живого на огромном пространстве стал причиной отказа от применения отравляющих веществ. Фактически это подтверждают имеющиеся данные, что нервно-паралитический газ (подобный зарину или табуну), хранившийся в цитадели исследовательского центра химического оружия вермахта в Шпандау[421], был уже распределен между частями и готов к применению. Фельдмаршал Кессельринг говорил обергруппенфюреру СС Вольфу, что помощники Гитлера уговаривают его применить "Verzweiflungswaffen", или "оружие отчаяния"[422].
Спустя несколько дней после окончания войны Альберт Шпеер поведал допрашивавшим его американским офицерам, что на заключительном этапе сражений нацистские фанатики действительно "обсуждали вопрос о применении химического оружия"[423]. Согласно советским источникам, немцы использовали отравляющие вещества в феврале 1945 года под Глейвицем. Утверждалось, что противник произвел газовую атаку с помощью авиации и артиллерии. Однако в этой информации отсутствуют многие детали. Таким образом, можно предположить, что советская сторона либо подняла ложную тревогу, либо сфальсифицировала эти сведения, чтобы привлечь внимание к угрозе применения отравляющих веществ. В процессе обучения советских солдат заставляли тренироваться в противогазах по четыре часа в день и по крайней мере одну ночь не снимать с себя защитных масок. В войсках появились специальные защитные костюмы, равно как и маски для лошадей. Выходили приказы и инструкции, как оберегать от отравления еду и питьевые источники, готовить бункеры и подвалы на случай применения химических веществ. Однако вопрос о том, насколько тщательно бойцы и командиры Красной Армии соблюдали меры предосторожности против газовой атаки, остается открытым: "противохимическая дисциплина" находилась в ведении НКВД.
Более серьезно советские военнослужащие относились к обучению стрельбе из немецких фаустпатронов[424]. Частям Красной Армии удалось захватить большое количество экземпляров этого оружия, и появилась возможность организовать при каждом стрелковом батальоне группу подготовленных военнослужащих, умеющих обращаться с фаустпатронами. Политработники сразу же ухватились за этот факт и провозгласили лозунг: "Бей врага его собственным оружием!" Тренировки включали стрельбу по подбитым танкам или по стенам домов с расстояния примерно в тридцать метров. В 3-й ударной армии комсомольские организации ставили в пример наиболее подготовленных военнослужащих. Так, сержант Беляев из 3-го стрелкового корпуса сделал выстрел по дому с расстояния в пятьдесят метров. Когда дым рассеялся, то в стене обнаружилась дыра, величина которой позволяла быстро проникнуть внутрь здания целому подразделению. На громадное большинство советских солдат стрельба из фаустпатронов производила сильное впечатление. Они также понимали, что это оружие скорее всего будет ими использоваться не по прямому назначению — против танков, а для разрушения кирпичных или каменных стен. Уже тогда было понятно, что в Берлине развернутся ожесточенные уличные бои и борьба будет вестись за каждый дом.
Глава двенадцатая
В ожидании штурма
В начале апреля 1945 года Берлин пребывал в ожидании скорого советского наступления. В атмосфере города витали настроения отчаяния, дурного предчувствия и усталости.
"Вчера фон Типпельскирх вновь пригласил нас на ужин в Меллензее, доносил в Стокгольм шведский военный атташе в Берлине. — Я пошел туда больше из любопытства, чем по какой-либо другой причине, но особо не ожидал услышать что-нибудь интересное. Теперь все жили только одним днем. Вечер прошел в траурном настроении. На нем царила атмосфера полной безнадежности. Никто и не старался скрыть истинное положение дел, а говорил о ситуации так, как она выглядела в действительности. Некоторые пребывали в плаксивом настроении, стараясь заглушить свой страх с помощью бутылки"[425].
Фанатики, собравшиеся бороться до последней возможности, оставались только среди тех нацистов, которые были уверены, что конец "третьего рейха" одновременно означает и их собственный конец. Подобно самому Гитлеру, они считали, что все немцы должны разделить их собственную судьбу. Уже начиная с сентября 1944 года, в период быстрого продвижения частей Красной Армии и западных союзников к Германии, нацистское руководство стало готовиться вести борьбу против врагов и после поражения. Оно решило основать сопротивление на оккупированной противником немецкой территории под кодовым наименованием "Вервольф".
Термин "Вервольф" был взят из романа о Тридцатилетней войне Германца Лёнса, ярого националиста, погибшего еще в 1914 году. В октябре 1944 года, когда идея организации подпольных отрядов стала обретать некие черты, была учреждена должность генерального инспектора по специальной обороне. Им стал обергруппенфюрер СС Ганс Прютцман. В ходе войны Прютцман, находясь на Украине, получил хорошее представление о советском партизанском движении. Затем он находился в Кенигсберге, откуда был вызван в Берлин для руководства штабом новой структуры. Однако этот проект постигла та же участь, что и многие другие нацистские начинания. Сразу объявились соперники, которые захотели создать параллельные организации или поставить существующие под их контроль. Даже в самом СС было две структуры — "Вервольф" и подразделение под командованием Отто Скорцени "Ягдфербэнде". Число подобных организаций могло вырасти до трех, если бы реализовался проект создания совместными усилиями гестапо и СД подразделения, известного под названием "Бундшу".
Обучение и тренировки спецподразделений должны были включать в себя вопросы организации саботажа, закладки подрывных зарядов, маскировки мин под консервные банки или одежду. Предусмотрели даже использование специального дождевого плаща, под подкладкой которого находилось взрывчатое вещество, Мобилизованных в "Вервольф" военнослужащих обучали, как нужно убивать часового с помощью удавки или выстрелом из пистолета "вальтер" с глушителем. Трофейные документы показывают, что лозунгом членов организации были следующие слова: "Превратим день в ночь, а ночь — в день! Бей врага, где бы ты его ни встретил! Будь хитрым! Воруй у врага оружие, боеприпасы и продовольствие! Немецкие женщины, помогайте борьбе "Вервольфа", где это только возможно!" Тайные операции против врага предполагалось проводить группами, состоящими от трех до шести человек, которые имели бы запас продовольствия на шесть дней. Особое внимание уделялось задаче уничтожения горючего и смазочных материалов противника. Нацистское руководство приказало выделить для "Вервольфа" две тысячи радиостанций и пять тысяч боезарядов. Однако вовремя к месту назначения смогла поступить лишь незначительная часть запрашиваемого оборудования и взрывчатых веществ. Нацисты между тем заставляли узников концлагерей собирать неразорвавшиеся американские авиабомбы, а затем извлекать из них тол для повторного использования.
1 апреля 1945 года по германскому радио прозвучал призыв к населению присоединиться к "Вервольфу". В нем говорилось, что "целью организации является уничтожение любого большевика, англичанина или американца, вступившего на нашу землю… Любой немец, независимо от его профессии или классового положения, который будет сотрудничать с противником, почувствует на себе всю силу нашей мести… У нас один девиз: "Победить или умереть"[426]. Несколько дней спустя Гиммлер издал новый приказ: "В том доме, где появится белый флаг, должны быть расстреляны все жители мужского пола. Расстрел должен проводиться незамедлительно. Наказание предусматривается для всех лиц мужского пола начиная с 14 лет и старше"[427].
Документ, подписанный 4 апреля 1945 года, показывает истинную причину создания организации "Вервольф". Представляется, что анализ событий 1918 года сыграл здесь основную роль. В документе, в частности, говорилось: "Мы знаем планы наших врагов, и мы знаем, что, в случае нашего поражения, Германии не будет предоставлен шанс когда-либо вновь подняться на ноги, как это случилось после 1918 года"[428]. Угроза уничтожения любого немца, вступившего в сотрудничество с противником, предполагала поставить барьер на пути "политики Штреземана" (Густав Штреземан одобрил от имени Германии Версальский договор 1919 года). Нацистские лидеры были уверены, что поражение означает их неминуемую гибель. Но умирать в одиночестве они не хотели. Падать в пропасть нацисты собирались вместе со всем народом.
Члены гитлерюгенда посылались в различные районы страны, где прятали взрывчатку и связывались с местными нацистскими крайсляйтерами относительно вопросов проживания и продовольственного обеспечения. В основном перед ними ставили какую-нибудь одну расплывчатую задачу и отпускали по домам. По мере ухудшения положения на фронте обучение подростков проходило по все более сокращенной программе, поэтому многие из них могли взорвать скорее самих себя, чем солдат противника.
Следует признать, что все акции, предпринятые "Вервольфом", не достигли больших результатов, исключая, правда, те из них, которые предусматривали мероприятия по запугиванию населения. Было проведено лишь несколько диверсий (наиболее успешные в Аахене и Кранкенхагене). Члены гитлерюгенда писали на стенах домов лозунги примерно следующего содержания: "Предатель, не спи, "Вервольф" следит за тобой". Как оказалось, и Скорцени, и Прютцман не питали особых надежд на успех партизанской войны в Германии. Если верить показаниям Скорцени (Прютцман покончил жизнь самоубийством сразу после первого допроса), лица, ответственные за создание в рейхе подпольного движения, полагали, что проект обречен на неудачу. Интересно, что сами союзники более серьезно относились к возможности сопротивления на оккупированной территории. Показательно, что даже Гиммлер инструктировал Прютцмана о необходимости сокращения активности "Вервольфа" и сведения ее к одной лишь пропагандистской работе[429]. Очевидно, что рейхсфюрер СС играл в свою игру и опасался, что диверсионные акты могут оказать негативное влияние на переговоры с западными союзниками, ведущиеся через Швецию. Однако Гиммлер ничего не мог поделать с радиовещанием, находящимся в ведении Геббельса. "Вервольф" продолжал транслировать свои передачи с призывами к населению вести партизанскую войну против врагов Германии.
На Восточном фронте организация подпольных групп на оккупированной территории оставляла желать много лучшего. Быстрое продвижение Красной Армии в феврале и марте 1945 года не позволило немцам оставить за линией фронта хорошо подготовленные и экипированные группы сопротивления. Отдельные подразделения фольксштурма, окруженные в советском тылу, естественно, в расчет принимать нельзя. С другой стороны, пропагандистские мероприятия "Вервольфа" давали отличный предлог для контрразведчиков и частей НКВД усилить репрессии против немцев. Западные союзники прекрасно видели, что на их фронте деятельность "Вервольфа" потерпела полное фиаско. Гитлеровская молодежь приходила в недоумение, когда находила в организованных для них подземных бункерах продовольственный запас всего на десять — пятнадцать дней. О каком фанатизме в этом случае можно было говорить? Новоявленные партизаны являлись всего лишь изможденными несчастными юношами. Некоторые из них кончали жизнь самоубийством, "чтобы избежать мучений во время допросов, но прежде всего — не желая идти на предательство". Многие члены "Вервольфа", едва получив от начальства задание подготовить какой-нибудь террористический акт, просто разбегались по домам.
Германское население понимало, что весь проект с "Вервольфом" не отвечает германскому национальному характеру. "Мы, немцы, не являемся нацией партизан, — писала в своем дневнике одна германская женщина. — Нам нужен лидер, который отдавал бы приказы"[430]. Она путешествовала по Советскому Союзу незадолго до того, как к власти в Германии пришли нацисты. Во время длинных бесед в вагоне поезда русские отпускали различные шутки по поводу недостатка у немцев революционной активности. Один из "товарищей" сказал следующую фразу: "Немцы будут штурмовать железнодорожную станцию только в том случае, если до этого они предварительно купят билеты на прибывающий поезд".
Существуют данные, что под конец войны служащие гестапо стали под различными предлогами переводиться в криминальную полицию. Вряд ли такие мероприятия являлись частью деятельности "Вервольфа", просто гестаповцы прекрасно понимали, что оккупационным властям, несомненно, будут нужны полицейские из местного населения. Таким образом, они рассчитывали вновь оказаться востребованными. Накануне поражения члены организации СС, так или иначе, вынуждены были предпринимать меры к самовыживанию. Опасаясь репрессий со стороны союзников, они запасались фальшивыми документами, ранее приготовленными для членов "Вервольфа". Другие эсэсовцы снимали униформу с убитых военнослужащих вермахта и присваивали себе их солдатские книжки. Германские солдаты были крайне возмущены тем фактом, что эсэсовцы, готовя почву для своего исчезновения, одновременно продолжали расстреливать дезертиров. Немецкие военнопленные рассказывали американским офицерам, что члены СС приказывали портным пришивать на их гражданские костюмы большую букву "П". Это означало, что эсэсовцы намеревались скрыться под видом насильно угнанных в Германию польских рабочих.
Желая ожесточить борьбу против своих противников, нацистское руководство полагалось не только на военные трибуналы и экзекуции со стороны частей СС. Большую работу в этом направлении проводило министерство пропаганды, регулярно сообщавшее о насилиях, творимых над немецким населением. В частности, оно распространяло информацию о женщинах-комиссарах, кастрировавших немецких раненых солдат. Министерство имело свои отделения как в Берлине, так и на одерском фронте. Его сотрудникам было поручено писать на стенах домов различные националистические лозунги. Предполагалось выдавать эти надписи за спонтанное выражение мыслей простых граждан. Составлялись тексты следующего содержания: "Мы верим в победу!", "Мы никогда не сдадимся!" или "Защитим наших женщин и детей от красных зверей!"[431]. Следует отметить, что в Германии существовала большая группа людей, которая уже ничего не боялась и могла достаточно свободно демонстрировать свои чувства и мысли по поводу происходящих событий. Это были калеки. Так, военнослужащие, потерявшие на фронте верхние конечности, не упускали возможности поднять вверх обрубок своей руки и с вызывающим выражением в голосе выкрикнуть: "Хайль Гитлер!"[432]
Генерал-лейтенант Рейман, назначенный командующим обороной территории Большого Берлина, имел многосложную задачу. Он стал свидетелем кульминации хаоса, разразившегося в нацистской системе управления. Генерал Гальдер, являвшийся до 1942 года начальником генерального штаба сухопутных войск, после войны язвительно замечал, что ни Гитлер, ни Геббельс (рейхскомиссар обороны столицы) не отдали ни одного распоряжения относительно защиты Берлина вплоть до того момента, пока не стало уже слишком поздно[433]. Таким образом, план обороны столицы был не чем иным, как обычной "импровизацией".
Начиная с февраля 1945 года Рейман был третьим по счету человеком, которого Гитлер назначал руководить обороной города. Генерал сразу обнаружил, что должен решать возникающие проблемы с огромным количеством людей и организаций: Гитлером, Геббельсом, командующим Резервной армией Гиммлером, штабом люфтваффе, штабом группы армий "Висла", СС, гитлерюгендом, а также представителями местных организаций нацистской партии, которые контролировали фольксштурм. Фюрер отдал приказ готовить Берлин к обороне, но не выделил для этой цели никаких сил. Он просто заверил Реймана в том, что, когда вражеские войска подойдут к столице, необходимые части будут отданы в его распоряжение. Гитлер, равно как и Геббельс, отказывался признавать реалии, считая, что поражения все еще можно избежать. Особенно в этом отношении отличался Геббельс, считавший, что противника остановят на одерском фронте.
К началу апреля население Берлина составляло примерно три — три с половиной миллиона человек, включая сто двадцать тысяч детей младшего возраста. Когда на совещании в рейхсканцелярии Рейман поднял вопрос о снабжении населения продовольствием и прежде всего о питании детей, Гитлер удивленно уставился на него. "В Берлине нет такого количества младенцев"[434], - сказал он. После этой фразы Рейман окончательно убедился, что фюрер оторвался от реальности. Со своей стороны, Геббельс уверял, что в столице имеется достаточное количество концентрированного молока, а в случае чего в центр города можно будет переправить дойных коров. Тогда Рейман задал вопрос, который поставил министра пропаганды в тупик: а чем, собственно говоря, кормить самих коров? Еще одна проблема состояла в том, что все продовольственные склады находились не в самом городе, а за его пределами, и поэтому являлись уязвимыми целями для ударов противника. Вопрос о перемещении их в более безопасные места отложили на потом.
Как Рейман, так и его начальник штаба, полковник Ганс Рефиор, прекрасно понимали, что имеющимися в наличии силами Берлин удержать не удастся, поэтому они предлагали Геббельсу эвакуировать из столицы гражданское население, прежде всего женщин и детей. "Эвакуация, — ответил Геббельс, должна быть организована СС и начальником полиции района Шпрее. Я отдам приказ об эвакуации в надлежащее время"[435]. Совершенно очевидно, что Геббельс в то время не представлял себе всех последствий, которые повлечет за собой массовое бегство людей от войск противника. Во что, например, превратятся дороги и чем предстоит кормить голодных людей? Уже в то время железнодорожный транспорт испытывал огромный недостаток подвижного состава, а автомобильный — горючего. В столице нашлось бы немного машин, готовых вывозить из города раненых или больных людей. Основной массе людей все равно пришлось бы выбираться из Берлина пешком. Вполне вероятно, что Геббельс, равно как и Сталин в начале Сталинградской битвы, опасался, что эвакуация мирных жителей из города может оказать негативное влияние на солдат, тогда как их присутствие там заставит военнослужащих сражаться еще упорней,