Когда два друга, вооруженные лишь пистолетами, достигли берега Одера, уже почти стемнело. Они обнаружили, что вокруг них находится огромное количество людей и военной техники. Повсюду проглядывали силуэты замаскированных танков. Было ясно, что огромные силы изготовились к наступлению. Все выглядело так, словно советская сторона натянула огромную пружину и была готова ее спустить[542].
Саперные подразделения уже занимались своей опасной работой. Они разминировали нейтральную полосу. Капитан Шота Сулханишвили из 3-й ударной армии вспоминал, что все стрелковые части были предупреждены о ведущихся работах по снятию минного заграждения[543]. Однако эксцессов избежать не удалось. Заснувший на посту солдат спутал с немцем возвращавшегося с боевого задания сапера. Очнувшись от внезапного шороха, он, не долго думая, бросил в него гранату. Сулханишвили был взбешен. Он избил несчастного стрелка почти до полусмерти. Для него каждый подчиненный ему сапер был на вес золота.
Те из советских солдат, которые уже приобрели наручные часы, все время поглядывали на циферблат. Они страстно желали знать только одно — сколько времени осталось до начала атаки. Зажигать какой-либо свет в траншеях категорически запрещалось. Но мысли военнослужащих крутились только вокруг предстоящего наступления.
Глава пятнадцатая
Жуков на Райтвайн-Шпуре
Наилучший обзор поймы Одера и немецких укреплений на Зееловских высотах имелся в районе Райтвайн-Шпура — на наблюдательном пункте 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова. Чуйков был не особенно рад, когда узнал, что Жуков желает прибыть к нему и вместе с ним следить за артиллерийской подготовкой и началом атаки. Генерал приказал капитану Мережко, своему штабному офицеру, который находился вместе с ним еще со Сталинграда, отправиться в тыл, встретить там маршала и переправить его вместе со всей свитой через Одер.
Чуйков пришел в еще большее неудовольствие, когда увидел конвой автомашин, сопровождавший Жукова. Свет их фар, несомненно, был виден на очень большом расстоянии. Предубеждение против Жукова появилось у Чуйкова, по всей вероятности, еще зимой 1942/43 годов. Ему казалось, что его 62-й армии, героически оборонявшей Сталинград, было уделено недостаточно много внимания, тогда как роль самого Жукова в тех событиях необоснованно завышена. В дополнение к этому Чуйков был чрезвычайно обижен замечанием маршала, будто он, Чуйков, слишком много времени потратил на взятие Познани. Сам Чуйков также раздражал Жукова. Командующему 1-м Белорусским фронтом не нравились его комментарии по поводу того, что Берлин можно было взять еще в феврале.
Прямо перед взором Чуйкова простирались советские траншеи. Было слышно, как в них позвякивают солдатские котелки. Перед атакой бойцов сытно кормили горячей нищей. На самом передовом рубеже солдаты уже прикладывали губы к фляжкам с водкой. Телефоны, расположенные на наблюдательном пункте, звонили не переставая. Связные то появлялись, то исчезали вновь.
Прибыл Жуков. В его свиту входили генерал Казаков, командующий артиллерией, и генерал Телегин, начальник политуправления фронта[544]. Они прошли по тропинке, ведущей мимо отрога, и спустились в бункер, построенный армейскими инженерами под основанием небольшого утеса Наблюдательный пункт находился наверху. "Часовые стрелки как никогда медленно двигались по кругу, — вспоминал Жуков. — Чтобы как-то заполнить оставшиеся минуты, мы решили выпить горячего крепкого чая, который тут же, в землянке, приготовила нам девушка. Помнится, что ее почему-то звали нерусским именем Марго. Пили чай молча, каждый был занят своими мыслями"[545].
В распоряжении генерала Казакова имелось восемь тысяч девятьсот восемьдесят три артиллерийских орудия. На направлении главных ударов было сосредоточено двести семьдесят орудийных стволов на один километр фронта, включая 152- и 203-миллиметровые гаубицы, тяжелые минометы и дивизионы реактивной артиллерии. 1-й Белорусский фронт имел на своих складах более семи миллионов снарядов, из которых миллион двести тридцать шесть тысяч было выпущено в первый день наступления. Подавляющее превосходство советских войск в личном составе и вооружении стало причиной недооценки Жуковым предстоящего сопротивления противника.
Обычно маршал еще до начала атаки лично осматривал участок будущего наступления. Однако на этот раз, в основном из-за того, что его постоянно теребил Сталин, Жуков решил положиться на данные, полученные в ходе авиаразведки. Теперь же командующий фронтом с тревогой замечал, что фотографии района атаки, сделанные с воздуха, совершенно не передают всех сложностей рельефа местности. И действительно, ему было от чего волноваться. Немецкие укрепления, расположенные на Зееловских высотах, занимали господствующее положение по отношению к советскому плацдарму.
Еще во время подготовки к наступлению у Жукова возникла идея ослепить обороняющегося противника. Для этой цели к передовым позициям подтянули сто сорок три зенитных прожектора, которые должны были включиться в момент перехода в атаку советской пехоты.
За три минуты до начала артиллерийской подготовки маршал и его генералы поднялись по тропинке к замаскированному наблюдательному пункту. Пойму реки Одер покрыл предрассветный туман. Жуков посмотрел на часы: было ровно 5 часов утра по московскому времени, или 3 часа — по берлинскому.
"И тотчас же, — вспоминал маршал, — от выстрелов многих тысяч орудий, минометов и наших легендарных "катюш" ярко озарилась вся местность". История войны еще не знала столь интенсивной артподготовки. Артиллеристы генерала Казакова работали в бешеном темпе[546]. Командир одной из батарей 3-й ударной армии вспоминал, что повсюду стоял ужасный грохот. Казалось бы, артиллеристы должны были привыкнуть к подобной какофонии. Но на этот раз ему просто хотелось заткнуть чем-либо уши. Он чувствовал, что его барабанные перепонки буквально разрываются. Номера орудийных расчетов помнили о необходимости держать рты постоянно открытыми, иначе артиллеристы просто могли бы лишиться слуха.
При первых разрывах некоторые немецкие новобранцы подумали, что русские завели свой обычный "утренний концерт". Однако фронтовики, имевшие опыт боев на Восточном фронте, быстро смекнули, что на сей раз речь идет о начале большого наступления. Унтер-офицеры немедленно стали отдавать необходимые приказы: "Тревога! Всем занять свои места!"[547] Оставшиеся в живых впоследствии вспоминали, как внутри у них все похолодело, а рты моментально пересохли. "Началось", — шептали они про себя.
Те из немцев, кто находился в передовых траншеях, попали в своего рода ловушку. Выжить в ней удалось лишь немногим. Счастливчики описывали впоследствии все пережитое ими примерно в следующих выражениях: "ад", "чертов ад" или "землетрясение". Многие сразу же потеряли способность воспринимать окружающую действительность. "Спустя всего несколько секунд после начала огня, — вспоминал военнослужащий 27-го парашютного полка Герд Вагнер, — десять моих товарищей были уже убиты"[548]. Сам Вагнер на какое-то время потерял сознание. Когда он очнулся, то обнаружил, что ранен и лежит на дне дымящейся воронки от снаряда. Тем не менее Вагнер смог встать и направиться в сторону второй линии траншей. Артиллерийский огонь пронесся по траншеям, словно смерч, похоронив под собой и убитых, и раненых. Их тела до сих пор находят в земле — на месте, где раньше проходила оборона.
Даже те немцы, которые находились в ближайшем тылу, хорошо ощущали, как дрожит под ними земля. Офицеры внимательно следили за тем, что происходит впереди. Командир 502-го тяжелого танкового батальона, наблюдавший за боем из башни "тигра", вспоминал, что "все небо на востоке, насколько хватало видимости, было залито пламенем"[549]. Другой свидетель отмечал "горящие дома, фермы, пелену дыма, простиравшуюся до самого горизонта"[550]. Один из офицеров штаба смог только пробормотать: "Боже, упокой душу этих ребят"[551].
Радужные дни германской армии (когда "война есть война, и шнапс есть шнапс") канули в Лету. Выжившие в страшном огне если и не были полностью дезориентированы, то испытали сильнейшее эмоциональное и психологическое потрясение. Внимание немецкого военного корреспондента, прикрепленного к пропагандистской роте СС, привлекла группа солдат вермахта. Потрясенные вражеским огнем, они бросили оружие и теперь бесцельно блуждали по лесу. Это было первое впечатление корреспондента, полученное им на фронте. До того он служил на Западе, "брея офицеров в Париже"[552].
Несмотря на то что советские снаряды перепахали буквально каждый квадратный метр земли на фронте перед Зееловскими высотами, потери германских войск оказались не такими высокими, как это можно было ожидать. Генерал Хейнрици, получивший информацию о времени начала советского наступления (от захваченного в плен в районе Кюстрина советского солдата), приказал отвести большую часть сил 9-й армии на вторую линию траншей. Однако южнее Франкфурта-на-Одере, в полосе наступления советской 33-й армии, многие обороняющиеся части оказались отданными на заклание. На передовые позиции дивизии СС "30 января" были посланы фольксштурмовцы и подразделения, состоявшие из венгров. Позднее оберштурмфюрер Гельмут Шварц вспоминал, что "главное командование использовало этих людей в качестве пушечного мяса"[553]. Оно хотело тем самым спасти от уничтожения регулярные войска. Большинство фольксштурмовцев являлись ветеранами еще Первой мировой войны. У многих из них не было не только униформы, но и оружия.
Несмотря на то что советские снаряды перепахали буквально каждый квадратный метр земли на фронте перед Зееловскими высотами, потери германских войск оказались не такими высокими, как это можно было ожидать. Генерал Хейнрици, получивший информацию о времени начала советского наступления (от захваченного в плен в районе Кюстрина советского солдата), приказал отвести большую часть сил 9-й армии на вторую линию траншей. Однако южнее Франкфурта-на-Одере, в полосе наступления советской 33-й армии, многие обороняющиеся части оказались отданными на заклание. На передовые позиции дивизии СС "30 января" были посланы фольксштурмовцы и подразделения, состоявшие из венгров. Позднее оберштурмфюрер Гельмут Шварц вспоминал, что "главное командование использовало этих людей в качестве пушечного мяса"[553]. Оно хотело тем самым спасти от уничтожения регулярные войска. Большинство фольксштурмовцев являлись ветеранами еще Первой мировой войны. У многих из них не было не только униформы, но и оружия.
Жуков был так обрадован отсутствием сопротивления со стороны передовых немецких частей, что преждевременно уверил себя в коллапсе всей германской обороны. "Казалось, на стороне врага не осталось живого существа, вспоминал позднее маршал. — В течение тридцатиминутного мощного артиллерийского огня противник не сделал ни одного выстрела"[554]. Жуков отдал приказ начать общую атаку. "В воздух взвились тысячи разноцветных ракет". По этому сигналу вспыхнули сто сорок три прожектора, расположенные через каждые двести метров.
Советский полковник, командир саперной части, вечером того же дня писал домой, что все пространство вплоть до горизонта осветилось ярким светом[555]. Ночь превратилась в день. На германской стороне все было покрыто густым смогом. Виднелись лишь толстые фонтаны артиллерийских разрывов, которые поднимали в небо тонны земли и бревен. Огромные стаи птиц, напуганные происходящим, беспомощно кружили над районом обстрела. Ничего не было слышно, кроме постоянного гула и громыхания от разрывов. Полковнику пришлось закрыть уши руками, чтобы не повредились барабанные перепонки. Через некоторое время завелись моторы танков. Еще через мгновение со всех сторон донесся мощный крик: "На Берлин!"
Некоторые германские солдаты, очевидно, не в меру наслушавшись рассказов о "чудо-оружии", приняли свет ослеплявших их прожекторов за новейшее советское средство ведения вооруженной борьбы. Многие красноармейцы, видимо, предположили, что свет исходит от заградительных отрядов, стоявших за их спиной. Капитан Сулханишвили из 3-й ударной армии вспоминал, что прожектора светили настолько ярко, что обернуться назад оказалось практически невозможно. Можно было двигаться и смотреть только вперед[556]. Тем не менее следует признать, что это "изобретение" Жукова, которым он так гордился, больше дезориентировало самих атакующих, чем обороняющихся. Дело в том, что свет отражался от густого дыма и пыли, поднятой артиллерийскими разрывами. Командиры передовых подразделений были вынуждены посылать назад связных с заданием выключить прожектора на их участке. Затем следовал контрприказ — снова включить их. Все это способствовало неразберихе среди советских солдат.
Однако применение прожекторов стало не главной ошибкой Жукова. Интенсивный огонь по передовым позициям противника пришелся в основном по пустому месту. Жуков не признал этого обстоятельства в своих мемуарах, равно как и того факта, что был неприятно удивлен силой германского сопротивления во время продвижения советских частей в глубину обороны противника. Без сомнения, он находился в то время в крайне раздраженном состоянии. Оно еще более усиливалось воспоминаниями о последнем совещании перед началом операции, на котором некоторые старшие офицеры предлагали сконцентрировать огонь именно на второй оборонительной полосе[557].
Удар с главного плацдарма в районе Кюстрина нанесли 8-я гвардейская армия генерала Чуйкова с левого фланга и 5-я ударная армия генерала Берзарина — с правого. Еще за четыре дня до начала наступления Жуков испросил разрешения Сталина несколько изменить план операции. Теперь 1-я гвардейская танковая армия Катукова должна была действовать в полосе армии Чуйкова. Вместе им предстояло пробить путь к южным окраинам Берлина. Севернее участка армии Берзарина располагались боевые порядки 2-й гвардейской танковой армии, 3-й ударной и 47-й армий.
На самом крайнем правом фланге Жукова располагались 1-я армия Войска Польского и 61-я армия. Им еще предстояло захватить плацдармы на Одере, и стало ясно, что делать это придется под плотным огнем противника. Передовые батальоны были посажены в автомобили-амфибии (американские DUKW), управление которыми осуществлялось женским персоналом. Однако большей части подразделений пришлось осуществлять переправу на обычных лодках. Потери советских войск в этой операции были чрезвычайно велики. Лодки давали течь, и многие из них утонули — "планируемые потери"[558]. Германское сопротивление здесь также было исключительно ожесточенным. Во время форсирования Одера одним из батальонов 12-й гвардейской стрелковой дивизии только восемь человек смогли добраться до западного берега реки. Не обошлось и без элементов паники. Это видно из отчетов вышестоящему начальству, в которых, в частности, говорилось, что во время переправы некоторые политработники "проявили нерешительность". Смысл этой закодированной фразы в том, что этим политрукам следовало бы более активно использовать в своей пропаганде личное оружие.
На крайнем левом фланге Жукова действовали 33-я и 69-я армии. Им предстояло со своих плацдармов к югу и к северу от Франкфурта-на-Одере продвинуться вперед и окружить город вместе со всем его гарнизоном.
Взметнувшиеся в небо разноцветные ракеты означали начало атаки советской пехоты. Стрелки встали в полный рост из своих окопов и побежали вперед. Маршал Жуков, наименее сентиментальный из советских полководцев, послал пехоту прямо на минные поля. Тем самым стрелковые части расчищали дорогу для следующей за ними танковой армии. Один из советских капитанов вспоминал, насколько ужасным было видеть зрелище подорванного на противотанковой мине человека[559].
Первоначально наступление 8-й гвардейской армии развивалось достаточно успешно. Войска были воодушевлены отсутствием сколько-нибудь значительного сопротивления. Над их головами постоянно проносились сотни штурмовиков 16-й воздушной армии, которые обрабатывали передовые рубежи противника. Чуть выше летели полки тяжелой бомбардировочной авиации 18-й воздушной армии, наносившие удары в глубине вражеской обороны. В течение первых суток сражения в полосе 1-го Белорусского фронта было проведено шесть с половиной тысяч самолето-вылетов. Однако следует признать, что видимость при бомбометании была достаточно плохой. Цели скрывались за плотной пеленой дыма от разрывов снарядов и туманом, исходящим от реки. В результате урон, нанесенный вражеской обороне авиацией, был сравнительно небольшой. К несчастью для германской 9-й армии, и так испытывавшей огромную нехватку в средствах ведения вооруженной борьбы, один из воздушных ударов пришелся как раз по основному складу боеприпасов. Все запасы снарядов, находившиеся на складе в Альт-Цешдорфе, к западу от Лебуса, были уничтожены.
В самом уязвимом положении находились те немецкие части, которые оказались во время бомбежки не в траншеях, а на открытом пространстве. Так, рота фольксштурма под командованием Ериха Шредера (сорокалетнего немца, призванного всего десять дней назад) в 7 часов утра получила приказ срочно погрузиться на автомобили и как можно быстрее выдвинуться в сторону линии фронта[560]. Воздушный налет застал их врасплох, и у них не было времени хоть как-то окопаться. Шредер услышал два почти одновременных взрыва от авиабомбы. Один из осколков оторвал ему большой палец на ноге, второй впился в икру на ноге, а третий — застрял в пояснице. Оставаться на месте было нельзя, и он попытался встать, чтобы найти укрытие. Большинство автомобилей, которые только что выгрузили роту фольксштурма, оказались подбиты и горели. В них рвались остававшиеся фаустпатроны. По всей вероятности, Шредера обнаружили и положили в одну из неповрежденных машин. Он был переправлен на перевязочный пункт на станции Фюрстенвальде. Однако новый налет советской авиации, произведенный той же ночью, до основания уничтожил здание, в котором располагался этот пункт. Лишь благодаря счастливой случайности уцелел подвал, где на тот момент находились раненые.
Огневая подготовка перед наступлением и свет прожекторов вызвали панику среди многих немецких новобранцев. Открыть огонь по противнику оказались готовы лишь достаточно опытные солдаты. Но проблема состояла в том, что им не так-то легко было обнаружить цели для поражения. Советские войска двигались вперед в пелене речного тумана и дыма от разрывов снарядов и авиабомб. Обороняющиеся уже слышали, как русские что-то кричат друг другу, подбираясь все ближе к окопам, но сами фигуры атакующих оставались еще вне поля зрения. Вслед за криками людей до слуха германских солдат донеслись звуки напряженно работающих танковых моторов. Несмотря на широкие гусеницы, танкам Т-34 было совсем не просто преодолевать участок пространства, расположенный в пойме реки. Практически они двигались по глубокой грязи, наполовину перемешанной с водой. Оставшиеся в живых немцы бросали оружие и бежали с передовых позиций в ближайший тыл. По пути они кричали: "Иван уже здесь!" Один молодой германский солдат, со всех ног стремившийся побыстрее добраться до второй линии траншей, вдруг увидел, что прямо перед ним бежит еще один человек. Он окликнул попутчика. Но, когда тот обернулся, оказалось, что это красноармеец. Они отскочили друг от друга и начали стрелять. К удивлению самого немецкого юноши, он убил русского.