Конечно, она прекрасно осознает, и без письма Гарса, что другие по сравнению с ней живут еще хуже, поэтому себя она должна считать счастливицей. У нее нет на шее кучи детей и пьяницы-мужа. А как бы ей хотелось иметь на шее такой груз, этого Гарс понять не может. Конечно, у нее была легкая жизнь, и при некоторой ловкости можно было жить без трудностей и дальше. Она давно избавилась от больших иллюзий, а с маленькими так сжилась, что едва их замечала. Она не из тех, кто опускается на дно жизни. Для этого у нее слишком здоровый желудок. Умела чувствовать голод и успокаивать его, а когда уставала, ложилась в удобную постель. Просыпаясь – как правило, в плохом настроении, – все-таки находила в себе силы поверить, что чашка чаю все исправит. Умела сосредоточиться на чтении – детектива или хотя бы газеты. Человек может существовать, в определенном смысле даже наслаждаться своим существованием, и в куда более худших условиях. Но бесспорно – она, Шарлотта Ледгард, каким-то образом обманута жизнью и проходит по ней в роли тени. Ничего удивительного, что Элисон ее наказала, а Мэтью относится просто как к вещи. Может быть, когда-то она и радовалась своей полезности, но сейчас ей было все равно.
Значит, Остин и Дорина помирились и вскоре вернутся домой. Еще один счастливый финал. Она уберет им квартиру, прежде чем уедет, и купит цветы. Они будут ей благодарны, но видеть ее не захотят. Ей придется искать место, хотя неясно, что она может делать, кроме ухода за пожилыми женщинами. Конечно, можно воспользоваться приглашением Клер – поселиться у нее. У Тисборнов чувство ответственности весьма развито, и она ни на секунду не почувствует себя лишней в их доме. Зато поздно вечером, когда она уже будет спать, они, вернувшись из гостей, будут говорить между собой о бедной старой Лотти и вежливо сочувствовать, мысленно посылая ее ко всем чертям. А потом Клер будет поддразнивать Джорджа тем, что Шарлотта в него влюблена. А она будет лежать в постели, прислушиваясь к их голосам. И все будут твердить: какие благородные эти Тисборны, взяли на себя опеку над старой Лотти, у которой и в молодости был тяжелый характер, а с годами и подавно. Живя возле Клер и Джорджа, она будет дожидаться появления на свет маленьких Леферье. После этого станет нянькой, как раньше при Элисон.
При всем при том Шарлотта прекрасно осознавала, что все эти унылые пути могут оказаться непройденными. Потому что нечто неожиданное, пусть и неприятное, но вносящее перемены, может случиться с каждым, даже с ней. Например, болезнь. Одно это уже может изменить ход событий. Но она слишком была уверена в бессмысленности будущего, чтобы сметь надеяться на перемены к лучшему, она вообще не могла допустить мысли, что будущее может быть чем-то иным, кроме как рядом кошмарных продолжений ее нынешних страданий. Моральное осуждение самой себя не повлияло на нее успокоительно, и чувство вины не привело к приливу энергии. Кто находится в таком состоянии, тот скорее всего уже дошел до края.
Все мне ненавистны, думала она, и ненавистны не потому, что они нехорошие, злые или плохо ко мне относятся. Я их ненавижу, просто потому что… ненавижу, потому что им везет и у них есть все, чего нет у меня. И нет на свете существа настолько несчастного, чтобы могло за своим несчастьем укрыться, как за щитом, от моей ненависти. Она лежала в полутьме на неприбранной постели за серыми от грязи занавесками, лежала в неудобной позе, не стараясь даже ее изменить; размышляла о смерти… в желании умереть есть ли какой-то смысл? Нет, какой уж тут смысл. Она находилась уже далеко ото всех принятых среди людей смысловых делений. Убить себя или нет и повлияет ли ее смерть на что-нибудь или на кого-нибудь? – на эти вопросы нельзя отыскать ответ, невозможно даже точно их сформулировать. Уничтожить себя от зависти? Почему бы нет? Ведь все равно. Облегчит ли отчаяние ее добровольный уход или затруднит, сведет ли само собой в могилу – это решит слепой случай. Она всегда была невольницей случайностей, а раз так, то пусть они ее и убьют, когда сочтут нужным. Умирать не будет радостно, но ведь и любила она тоже безрадостно. Ее лебединая песня сложится из бессмысленных слов, нацеленных в сторону сумасшедшего мира, и они ударят в него, в этот хаос, на котором все стоит, из которого все сотворено. А люди, которые, попивая вечером винцо, с усмешкой будут говорить: «Бедная Шарлотта тосковала и поэтому ушла из жизни», – эти люди сами вскоре умрут.
Утро проходило. Еще немного, и придет время что-нибудь перекусить и дальше вести себя так, будто и в самом деле живешь. Она ни в коей мере не отказалась от мысли жить и дальше и даже пошла к доктору Селдону. Он ее утешил – дескать, ничего страшного у нее нет. И выписал успокоительное и снотворное. У него были свои собственные хлопоты. Ну и пусть. Его она тоже ненавидела. Может, встать, открыть еще одну банку говядины или фасоли? Зарядиться, подлить масла, и пусть колесо еще немного покрутится? Устроиться в кухне – тарелка с едой и «Таймс» с рубрикой объявлений, где, возможно, кому-то нужна дама для общества или домработница? А может, не надо? Может, лучше, чем пить молоко, выпить залпом полсотни таблеток снотворного? Когда-то она была очень счастлива, когда был жив отец и еще до рождения Клер, в ином существовании, – тот ребенок превратился в воспоминание, даже призрак его растаял.
Шарлотта слезла с кровати и побрела в гостиную. Счастье Мэвис и Мэтью невыносимо, по крайней мере его она лицезреть не собирается. Подошла к тому месту, где лежали вещи, в свое время казавшиеся ей такими важными, – диплом пловчихи и порванное письмо. Не отослать ли их Мэтью, тем самым разрушив его спокойствие? Она села и начала писать: «Дорогой Мэтью! Когда получишь это письмо, меня уже не будет в живых…» Странно то, что когда глядишь в лицо смерти, видишь перед собой пустоту. Люди, утверждающие, что картина смерти приводит в чувство, лгут. Так говорят люди здоровые, волевые, талантливые. Подлинные ученики смерти знают, что перед ней мы должны полностью отказаться от своего лица. Жизнь в мольбе протягивает руки, но они становятся все более худыми, все более слабыми.
Шарлотта неторопливо смяла листок. Вместе с дипломом и порванным письмом бросила в камин. Виднелись слова Бетти: «встретимся на… Остин… не догадывается». Она чиркнула спичкой, подожгла и долго растирала кочергой, пока бумага не превратилась в кучку пепла. Потом пошла в кухню и налила воды в чашку. Вернулась в спальню. Нашла таблетки.
Удивительно, с какой готовностью человек укладывается в постель, чтобы никогда не проснуться.
* * *Мэтью и Дорина сидели в гостиной, глядя друг на друга. До полудня было еще далеко. Чемоданчик Дорины стоял упакованный. Мэтью встал и произнес:
– Пойду вызову такси.
– Нет, еще минуту. Пожалуйста.
– Лучше пусть все произойдет побыстрее, незачем откладывать.
– Прошу тебя…
Он набрал номер. Занято.
– Прости меня, – сказала Дорина, – но после этих дней, проведенных вместе с тобой, мне будет очень трудно пережить «уже никогда». Я этого не перенесу.
– Ты должна, – ответил Мэтью. Еще раз набрал номер. – Алло. Я хочу сделать вызов. – Он назвал адрес.
– Я не буду плакать, – сказала она. – Не буду, обещаю. – Она говорила медленно и отчетливо, не глядя на него. – Ты единственный, кому я поверила, ты меня понимаешь так, будто сам меня сотворил, и именно ты тот единственный, кого мне уже никогда нельзя будет увидеть…
– Так вышло, – произнес Мэтью. – К сожалению.
Он встал, подошел к окну.
– Я на тебя не сержусь.
– Я знаю.
– Должен существовать какой-то компромисс, какой-то другой выход.
– Его не существует. Ты это знаешь не хуже меня.
За три дня они пережили целую эпоху. Казалось, что она оживает прямо на глазах. Взяв за руку, он освободил ее от парализующего страха. Она обрела храбрость, как кто-то, вспоминающий собственное имя. Ее любовь к Остину вышла из тьмы на свет. Он видел радость воскрешения. Только сейчас, в эти последние часы, Мэтью почувствовал возвращение страха. Это как облучение, которое сначала излечивает, а потом начинает убивать. Пора заканчивать это лечение.
– Знаю, – согласилась Дорина. – Знаю. Но это слишком страшно. Я люблю Остина. И одновременно не могу избавиться от уверенности, что, так или иначе, принадлежу тебе навсегда. И так останется, даже если не увидимся.
– Где тут смысл, Дорина? Ты утешаешься пустыми словами. И пусть я покажусь тебе грубым, но так должно быть. Я тоже страдаю. Провести несколько дней вместе так, как мы их провели, и не полюбить эти дни – невозможно. Без любви мы бы ничего не сделали. Наше вынужденное и окончательное расставание – это, увы, наша беда. Но именно расставание подтверждает ценность того, что произошло между нами, утвердит то, что было прежде, и превратит в нечто иное, чем преступление. Я должен полностью отказаться от встреч с тобой, иначе все мои старания помочь тебе окажутся бесполезными.
– После всего, что…
– Мы должны признать, что ничего не было.
– Но могли бы мы хоть иногда писать друг другу?
– Никогда. Если ты напишешь, то я не только не отвечу, но и порву письмо не читая. Прости, пожалуйста.
В дверь позвонили.
– Это такси.
Он вышел из комнаты, чтобы открыть дверь. Через минуту он останется один. Собственную боль можно успокоить, способов много. Дальше терпеть невозможно. Втолкнуть ее в такси, пусть едет, а потом сесть и выплакать горе.
На пороге стоял Гарс.
Едва дверь открылась, Гарс вошел и быстро закрыл ее за собой.
– Как это понимать? – спросил Мэтью.
– Тс-с. Я знаю, что Дорина у тебя. Я шел к тебе и увидел вдруг, что Тисборны остановились тут недалеко. Наверняка они сейчас явятся. Я поторопился, чтобы тебя предупредить.
– Спасибо, – сказал Мэтью. – Дорина, это Гарс. И Тисборны сейчас придут. Побудь в столовой. Я их постараюсь выпроводить. Забери, пожалуйста, сумку и чемодан.
– Я тоже спрячусь, если можно, – сказал Гарс. – Актер из меня никудышный.
Дорина тихо охнула. Прошла по коридору, Гарс следом за ней. Снова прозвенел звонок. Мэтью выждал минуту и открыл.
– Кто там? О, Джордж и Клер! Какая приятная неожиданность!
– Надеюсь, ты не питаешь неприязни к так называемым незваным гостям? – поинтересовался Джордж.
Мэтью увидел, как подъехало такси. Он обратился к водителю:
– Увы, я не еду. Вот деньги.
– О нет! – воскликнула Клер. – Задержи машину, Джордж. Мы нарушили твои планы. Ты куда-то собирался?
– Нет… Могу подождать. Прошу, входите.
– Не уезжайте, подождите!
– Клер, я в самом деле передумал ехать. Езжайте, прошу вас. Войдите, побудьте хоть минуту. Мне нужно идти, но…
– Мы на секундочку, ты не против?
– Прошу, прошу. В гостиную. Выпьете чего-нибудь?
– С удовольствием.
– Клер, ты, кажется, предпочитаешь херес, а Джордж виски с водой, если не ошибаюсь?
– С тобой никто не сравнится, Мэтью! Все наши слабости помнишь.
– У него феноменальная память. Благодарю тебя, мой дорогой.
– Прошу, присаживайтесь.
– Благодарим.
– Снова жара, – заметил Мэтью.
– Наконец наступило настоящее лето, как в других странах. А ты не выпьешь, Мэтью?
– Охотно, но вскоре ухожу.
– Мы тебя подвезем. Куда тебе ехать?
– Я вспомнил, что сначала должен сделать несколько звонков.
– Видишь, Джордж, мы явились совершенно некстати.
– О нет, что вы.
– Собственно, мы пришли кое о чем тебя попросить.
– О чем же?
– О Лотти. Джордж, позволь, я объясню. Постараюсь вкратце. Обрисуем тебе наш план и сразу уйдем. Ты знаешь, как мы переживаем по поводу бедняжки Лотти.
– Да.
– Лотту гнетут тяготы, неизбежные – одиночество, старость и все эти годы, отданные уходу за мамой, понимаешь? Но мы считаем, что ей можно помочь, по крайней мере финансово, как говорится, скрасить горечь существования.
– Но ведь Грейс…
– В том-то и дело. Во-первых, сомневаюсь, что Лотти возьмет деньги, предложенные Грейс, а во-вторых…
– Грейс не предлагает никаких денег.
– Именно. Наша дочка – это большое неизвестное, а положение Лотти таково, что на неизвестное нельзя полагаться. И вот мы подумали о создании для нее фонда, нечто вроде Charlottegesellschaft.
– Прекрасная мысль!
– Привлечем как можно больше народу. Мы, Грейс, если захочет, потом подумали о тебе, Мэвис, Одморы, Арбатноты…
– С такими темпами Лотти станет миллионершей.
– Не перебивай, Джордж. Еще Пенни Сейс, Оливер и…
– Неплохо бы основать фонд для нас самих.
– Но согласится ли Шарлотта? – спросил Мэтью.
– Вот это как раз задание для тебя, – продолжала Клер. – У Шарлотты очень непростой характер, она упрямая и гордая. Ни для кого не секрет, что она влюблена в Джорджа и по этой причине очень раздражительна, потому что в этой безответной любви заключается трагедия ее жизни; она все время видела наше счастье и все такое прочее. Если мы к ней обратимся, она может так рассердиться, что о дальнейшем уже и говорить не придется. А если обратишься ты и при этом добавишь, что идея принадлежит целиком тебе и что всем занимаешься именно ты… тебе ведь известно, как она тебя уважает… тогда все пройдет как по маслу, только не обижайся, что мы все решили как бы за твоей спиной. Мы были уверены, что ты не откажешься помочь.
– Само собой разумеется, я помогу, – сказал Мэтью. – Сделаю все, что вы считаете целесообразным.
– Чудно! В таком случае мы сейчас поедем дальше. И когда все будет улажено, ты сообщишь Лотти?
– Да.
– Сердечно тебя благодарим.
– Очень хорошая мысль, – сказал Мэтью. – Кстати, может, вы что-нибудь знаете? Который раз звоню Шарлотте, и никто не берет трубку.
– В самом деле? Может быть… уехала куда-нибудь на отдых?
– Но мы своим визитом не помешали тебе?
– Нисколько.
Он проводил Клер и Джорджа до дверей, помахал им рукой на прощание и вернулся в дом.
Гарс и Дорина осторожно вышли из столовой, будто пара кошек, и направились в гостиную, где Дорина села и расплакалась, пряча лицо в ладонях.
– Не надо, – ласково успокаивал ее Мэтью. – Ты обещала, что больше не будешь плакать. Возьми себя в руки. Я вызову такси. – Он набрал номер. – Такси сейчас приедет. Дорина, прошу тебя…
– Она переволновалась, – сказал Гарс.
– Дать тебе платок?
– Я ей сказал, что ее пребывание здесь убьет моего отца, наверняка убьет.
– Твой отец никогда не узнает, – твердо сказал Мэтью. Он почувствовал, как отчаяние сжимает сердце. Ему захотелось обнять Дорину.
– Узнает, – ответил Гарс. – Догадается. Он из тех людей, от которых подобные вещи нельзя скрыть. Ему предназначено узнать. Конечно, не я ему скажу, но он и так догадается. Сама Дорина и расскажет, не сможет удержаться.
– Я вовсе не собиралась приходить к Мэтью, – произнесла Дорина, утирая слезы. – Это случайность.
– Святая правда, – сказал Мэтью. – Дорина все понимает и сама во всем разберется. Остин не узнает. Из четырех посвященных ему не скажет никто. Очень плохо, что ты именно сейчас появился, и еще хуже, что расстроил ее.
– Прости, надо было держать язык за зубами.
– А откуда ты узнал, что Дорина у меня?
– Мэвис сказала. Я ей позвонил по другому делу. А вы двое жили, клянусь, в каком-то придуманном мире. Три дня! Отец с ума сойдет. А ты, как ты можешь так спокойно сваливать всю тяжесть на Дорину? Это же для нее непосильный груз. Мы вернемся к обычной жизни, а Дорина останется один на один с Остином и со своей страшной тайной. И обязательно проговорится, хотя бы от волнения…
– Хватит, Гарс, – прервал Мэтью, – хватит. Я не провоцировал эту ситуацию. Дорина пришла сюда, потому что искала Шарлотту. Я с ней поговорил: раз уж она оказалась здесь, не мог не поговорить.
– Но для этого вовсе не нужно было держать ее целых три дня… и три ночи.
– Надеюсь, ты не намекаешь, что…
– Ну что ты, это не в твоем стиле…
Дорина встала и, все еще закрывая лицо ладонями, выбежала из комнаты. Дверь за ней закрылась. У наружной двери снова прозвенел звонок.
Мэтью выглянул. Приехало такси, то же самое.
– Простите, но я не еду.
– Да решитесь же наконец! – заметил таксист, когда Мэтью платил ему второй раз.
В гостиной Гарс стоял все в той же позе.
– Как я уже сказал, это не в твоем стиле. Ты насилуешь речами. Пытаешься пробудить в людях жертвенность. Хочешь, чтобы они становились преданными тебе навсегда. И я едва не поймался. Людвиг уже твой. А сейчас Дорина.
– Гарс, прошу, говори, да не заговаривайся.
– Слава Богу, я избежал твоей клетки…
– Из-за тебя Дорина страшно разнервничалась.
– А ты представляешь, что он сделает, когда узнает?
– Он не узнает.
– Если бы я тебя не предупредил, она наткнулась бы за дверью на Тисборнов.
– Гарс, перестань сердиться. Перестань.
– Хорошо. Пришло время мне сказать «Прости, дядя», а тебе ответить – «Не за что, друг мой».
– Гарс, я тебя прошу!..
– Извини. Но я страшно боюсь за Дорину. Видишь… я тоже думал, как ей помочь… по мере возможности… и если бы у меня было больше энергии и меньше предрассудков, может, и удалось бы. Может, ты был прав, когда старался сам ей помочь. Люди часто погибают, потому что те, кто рядом, слишком мелочны, горды, самолюбивы, чтобы поспешить на помощь. А помощь никогда нельзя откладывать. Эта ситуация опасна для каждого из нас – и для тебя, и для меня, – но наказание постигнет ее. Прости, я говорю не очень-то связно…
– Нет, напротив, ты говоришь очень понятно.
– Прости, я наговорил тебе всякого. Я не имел в виду, что речь идет только о сексе.
– Кто знает, может, это и в самом деле только секс. Во всяком случае, уже все позади.
– Если Дорина постарается держать язык за зубами, то только из любви к тебе. Ты это понимаешь? Но раньше или позже она проговорится – сработает ее инстинкт самоуничтожения.
– Нет, – возразил Мэтью, – я не думаю, что она и сейчас склонна… потому что… ну… лучше себя чувствует и…