— Я бы рад. Но ты же видишь, — с усмешкой кивнул он на зарешеченное окно.
— Я за этим и пришла. Завтра я выплачу твой долг.
— Но деньги, Саша? Я задолжал порядка двухсот тысяч франков!
— Я продам ренту. Мы уедем на маленький остров, на Капри. Снимем там небольшую виллу. У меня еще останется немного денег, на какое-то время нам хватит.
— А что потом?
— Когда тебя это заботило? Мы будем вместе. Разве ты не этого хотел?
— Я да. Но ты, Саша? Мне показалось, у тебя к барону возникло чувство, которое сродни любви. Не любовь, конечно. Любишь ты не так, — он томно посмотрел на нее из-под длинных ресниц. — Но я ему даже позавидовал. Лучшей жены ему не найти. Тем более он тебя так сильно любит. Я бы даже сказал безумно, если бы это слово подходило к барону Редлиху.
— Ты-то откуда знаешь? — сердито спросила она.
— Мы с ним встречались.
— Я это помню!
— О нет. Я не имею в виду встречу на твоем балконе. Это, скорее, комедия, а до того была драма. Барон предложил мне полмиллиона франков за то, чтобы я уехал в Америку.
— Что?!
— Тебя ведь не сумма удивила? Ты стоишь гораздо дороже.
— Эрвин предлагал тебе деньги за меня?!
— Он поступил именно как финансовый магнат, банкир. Предложил за тебя то, чего у него больше всего: денег. К его чести, он боролся за свою любовь. И я не уверен, что не будет бороться дальше. Ты не поспешила, Саша?
— У меня такое чувство, что ты меня уговариваешь остаться с ним! В то время как я хочу уехать с тобой!
— А я не хочу, чтобы ты об этом пожалела.
— Никогда!
— Что ж…
В этот момент заскрипела дверь, и на пороге появился начальник тюрьмы, который деликатно напомнил мадам, что свидание окончено.
— Я попытаюсь все успеть за два дня, — торопливо сказала она на прощание. — Совсем скоро все это закончится, и мы уедем.
— Я буду думать о тебе этой ночью. Я всегда о тебе думаю, но последнее время с той грустью, с которой думают о прошлом. Поэтому стараюсь заснуть поскорее. Но сегодня это будут совсем другие мысли, — он многообещающе улыбнулся. — Я скучаю…
— Я тоже… — и она торопливо вышла, чтобы опять не расплакаться.
Вернувшись на улицу Анжу-Сент-Оноре, она какое-то время с недоумением стояла посреди гостиной.
«Что я хочу отсюда взять? Из этого дома? Да, собственно, ничего. Я не хочу ни одной из тех вещей, которые напоминали бы мне об Эрвине Редлихе. Я хочу поскорее о нем забыть…»
Через три дня они с Соболинским покинули Париж. Уезжали они ночью, чтобы не привлекать к себе внимания, взяв лишь вещи, необходимые им на первое время. Из прислуги с ними поехала только Адель, которая сказала, что очень привязалась к своей хозяйке. Все это напоминало бегство, но им с Сержем было не привыкать.
Александра надеялась обрести если не счастье, то хотя бы покой на маленьком скалистом острове в Неаполитанском заливе, с красивым названием Капри. Это было еще одно ее разочарование: надежда на счастье, которая оказалась несбыточной.
«По крайней мере, я вернула себе его, — подумала она, легонько сжав руку мужчины, который сидел рядом с ней. — Теперь это все, что у меня есть. Будем думать, что любовь — это уже много».
Все эти три дня барон Редлих много работал над новым законом. Можно сказать, что он пытался забыться работой, и какое-то время ему это удавалось.
Ссору с Александрин он не воспринял всерьез. Посчитал, что графиня просто устала в долгой дороге, да к тому же расстроилась из-за того, что ей не отдали сына. Это еще не причина для разрыва. Хотя поначалу Эрвин Редлих крепко задумался над тем, следует ли ему жениться или отменить помолвку. В конце концов он пришел к мысли, что ничего отменять не стоит.
Пока Александрин не было в Париже, он скучал. У него оказалось достаточно времени, чтобы проверить свои чувства. Письмо Армана Рожера его ошеломило. Не столько сами факты, сколько та ненависть, которую Арман обрушил на бедную графиню. Это даже находилось за рамками приличия, потому что о даме не пристало писать такие вещи.
Разумеется, барон принял своего друга тотчас по его возвращении в Париж, несмотря на позднее время. Эрвину Редлиху захотелось узнать причины такой лютой ненависти. Если бы он первой увидел Александрин, а не Армана Рожера, возможно, барон сдержался бы и никакой ссоры не было бы вообще. Но Арман не просто обвинял, он неистовствовал.
— Не знай я тебя с самого детства и не будь я так уверен в том, что ты человек благородный, я бы подумал, что в тебе говорит любовь, оставшаяся без ответа, — сказал ему на это барон.
— Как ты можешь говорить подобное, Эрвин! Любить женщину, для которой честное имя — это ничто?! Пустой звук?! Для меня это невозможно! Да ей даже сына не отдали потому, что она недостойна его воспитывать! Она воровка! Мошенница!
— Будто мы с тобой всегда поступаем честно, — пожал плечами барон.
— Ты не можешь на ней жениться!
— Это мне решать, а не тебе.
Тем не менее Эрвин Редлих заколебался. Он не сразу поехал к Александрин, потому что раздумывал над тем, насколько для него важно то, что рассказал ему Арман Рожер. К тому же у барона и в самом деле были неотложные дела.
Оказавшись же на улице Анжу-Сент-Оноре, он нашел, что графиня выглядит утомленной и расстроенной. Она будто чего-то ждала от него, а он все никак не мог понять: чего именно? Что он должен сделать? Хотя бы что сказать? И все никак не мог найти нужных слов.
Вместо этого барон стал пересказывать ей все то, что наговорил ему Арман Рожер. Вместо слов любви, которые приготовился сказать, говорил слова обвинения. И все закончилось ссорой.
Происходящее казалось Эрвину Редлиху нелепостью. А он терпеть не мог нелепостей. Он решил дать Александрин время, чтобы она остыла. Но уже на следующий день он начал скучать. Гордость мешала барону Редлиху поехать к ней немедленно.
«Пусть она сначала извинится, — подумал он. — Она наговорила мне немало дерзостей, да еще и оскорбила, назвав негодяем! Александрин должна признать свою ошибку и извиниться, ибо я таких обвинений не заслужил».
Эти извинения он мог принять в любой форме, даже в качестве простой записки, приглашающей его на обед. Несколько раз барон спрашивал, нет ли ему писем? Письма были, но от нее — ничего.
На второй день он все еще считал, что это нелепость. Всего лишь недоразумение. На третий день барон заскучал всерьез.
«В конце концов, не все ли мне равно, что у нее было за прошлое? — подумал он. — Да кто о нем знает? Женился же на ней человек благородного происхождения, пойдя против воли своего императора, пренебрегая мнением высшего света? Женился, дал ей свое имя, титул и любил ее, пока смерть их не разлучила. Значит, она того достойна. Иначе выходит, что он не испугался, а я, барон Редлих, — трус».
Поневоле он начал вспоминать все то хорошее, что у них было с Александрин. Ее смех, ее роскошные волосы, яркие глаза, ее прекрасную грудь, которой он не уставал любоваться. Вспоминал те ночи, что они успели провести вместе. Ничего подобного с мадемуазель Бокаж у Эрвина Редлиха не было, хотя Дельфина и считалась самой красивой женщиной в Париже.
Вдруг он понял, что впервые в жизни был счастлив, потому что рядом была она. И по какой-то нелепой причине он несчастлив сейчас, хотя она все так же рядом, буквально в десяти минутах езды.
На четвертый день он вызвал к себе Армана Рожера.
— Ты можешь сказать мне, что случилось на самом деле? — в упор спросил он.
— Я тебя не понимаю, — отвел глаза Арман.
— Графиня сказала, что ты пытался… Черт! — он вскочил. — Я не в силах это выговорить! Арман, как ты мог?! Я понимаю: в тебе говорила обида. Ты хотел отомстить за смерть своего отца. Но ведь речь идет о женщине! О слабой женщине, которой ты попытался отомстить тем способом, который не достоин дворянина! Человека благородного, коим ты являешься! Офицера, Арман! Но ведь это же низость!
— Потому что она тоже женщина низкая! Ей не впервой отдаваться мужчине без любви! И даже за деньги!
— Значит, это правда?!
— Она и за тебя выходит только из-за денег! Чтобы по-прежнему оплачивать долги своего любовника, как она уже это делала!
— Очередная ложь, — уверенно сказал барон Редлих. — Вы просто хотели нас поссорить, месье Рожер. Вам отказали, и вы решили отомстить. Выбрав очередной, недостойный для человека вашего происхождения способ: клевету. Ваше письмо… — барон Редлих резко выдвинул ящик секретера и достал исписанные листы бумаги. — Вот ваше письмо, — он порвал сложенные листы сначала пополам, затем еще раз вчетверо. — Это наша с вами дружба. Которой конец.
— Эрвин, не надо! — вздрогнул Арман Рожер.
— Друзья так не поступают. Если бы ты решил жениться, я бы не стал наводить справки о твоей невесте. Тем более если бы я знал, что ты ее любишь. Что ты ею дорожишь. А ты позволил себе вмешиваться в дела, которые тебя не касаются! — закричал барон Редлих. — Ты позволил себе решать, с кем я буду счастлив, а с кем нет! А на каком основании?! И по какому праву? Кто ты такой?! Судья?! Палач?! А может быть, ты сам Господь Бог?! Ты всего лишь мерзавец, который пытался силой овладеть невестой своего друга! И это после всего, что я для тебя сделал?! Убирайся!
— Я делал все это для тебя, — еле слышно сказал Арман Рожер.
— Ошибаешься! Ты делал это для себя! Потому что твое самолюбие было уязвлено. Ты захотел женщину, а она тебе отказала. А мне она дала свое согласие. Ты прекрасно знал, что это мояженщина. Тебе хотелось хоть чего-нибудь моего. Хотелось узнать, почему я, барон Редлих, хозяин Парижа, а ты ничтожество! Я хотел вернуть тебе алмаз, который графиня у тебя якобы украла, но теперь считаю, что этого делать не надо. Иначе ты подумаешь, что ты прав.
— Эрвин…
— Все. Уходи. Ты украл у меня три дня жизни, — барон Редлих посмотрел на часы. — Уже почти четыре. Четыре дня счастья, которые я мог бы провести с любимой женщиной. Я никогда не думал, что ты именно так меня отблагодаришь.
Когда Арман Рожер вышел из его кабинета, барон Редлих хотел было немедленно ехать на улицу Анжу-Сент-Оноре. Потом опомнился.
«Она, должно быть, уже спит. Или собирается спать. Завтра… Я поеду к ней завтра», — он счастливо улыбнулся и вернулся за письменный стол. Надо было еще раз перечитать проект закона, который завтра должны были обсудить на заседании кабинета министров.
…Утром в половине двенадцатого барон Редлих приехал на улицу Анжу-Сент-Оноре.
— Графиня уже встала? — весело спросил он у дворецкого.
Тот посмотрел на барона крайне удивленно:
— Как? Разве господин барон не знает? Графиня и ее спутник уехали этой ночью. Мы как раз хотели спросить у господина барона, как поступить с обстановкой? Посуда, утварь… Не прикажете ли, сударь, все это продать с молотка, как вы поступили, когда опустел особняк на улице Тетбу?
— О чем ты говоришь? — побледнел барон. — Какая обстановка?! Какая посуда?!
— Мадам почти ничего не взяла с собой. Только несколько своих платьев, но, полагаю, вам, господин барон, они, все одно, ни к чему…
Эрвин Редлих оттолкнул его и вбежал в опустевший дом. Только тут он понял, что все это правда: Александрин уехала.
— Куда она уехала?! С кем?! — накинулся он на несчастного дворецкого.
— Мадам не сказала. С ней был мужчина. Очень красивый мужчина, сударь, брюнет.
— О, черт! — закричал барон Редлих и выбежал из дома.
— Сударь! Для вас оставили записку! — крикнул ему вслед дворецкий.
— Записку? — резко обернулся барон. — Какую записку? Дай сюда!
Он нетерпеливо вырвал из рук дворецкого конверт и разорвал его. Из конверта выпал листок, на котором было несколько строк. Барон сразу узнал почерк Александрин. Она писала:
Эрвин (зачеркнуто). Сударь! Я навсегда уезжаю из Парижа. Наша помолвка, согласно вашему желанию, расторгнута. Вы свободны. Желаю вам счастья с вашей избранницей, кем бы она ни была. Забудьте навсегда, как я забыла вас, недостойную вас.
А.Л.Он скомкал листок и кинулся к своему экипажу.
— В Сент-Пелажи! — крикнул он кучеру.
На полпути барон опомнился и велел повернуть в другую сторону. Теперь он ехал в Тюильри.
«Что толку ехать в Сент-Пелажи? — подумал Эрвин Редлих. — Она наверняка заплатила все егодолги. В тюрьме его больше нет. Она заплатила его долги и увезла из Парижа. О, черт! Почему я его не убил? Мне надо было приказать, чтобы его зарезали! Чтобы утопили в Сене его труп! Я дурак! Но куда же я еду? К королю, конечно! Я поеду к королю! Я добьюсь, чтобы этих двоих вернули в Париж! Где бы они ни были!»
Он плохо соображал в этот момент, что делает. Королевский секретарь встретил его удивленным взглядом: барона Редлиха ждали только к вечеру, на заседании кабинета министров.
— Что-то случилось, господин барон? — участливо спросил секретарь. Видимо, выражение лица финансиста говорило само за себя.
— Да!
— Король примет вас немедленно.
Когда через десять минут Эрвин Редлих зашел в кабинет, где его ждал король, барон уже немного пришел в себя. Настолько, что понял, как глупо все это выглядит. Просить у короля чего? Вернуть женщину, которая сбежала из-под венца с другим?
— Что случилось, Эрвин? — тем же тоном, что и секретарь, спросил у него король, который искренне считал барона Редлиха своим другом. Поэтому и называл его по имени.
— Возникли некоторые вопросы, касающиеся нового закона… — медленно выговорил барон. — Я хотел бы с вами посоветоваться…
— Я готов тебя выслушать. Докладывай.
И барон заговорил о том, что его сейчас волновало меньше всего: о новом законе.
Вернувшись домой, он закрылся у себя в кабинете. У него впервые болело сердце. Причем эта боль не была похожа на головную или на боль в ногах. Вообще ни на какую другую. Это была боль, природу которой Эрвин Редлих плохо понимал. Если бы ему сказали, что у него разбито сердце, он бы рассмеялся. Но именно так он себя сейчас и чувствовал. Будто у него в груди, с левой стороны, образовалась тысяча осколков. А самого сердца там, где ему положено быть, не осталось. Боль эта была невыносимой.
«Я никогда ее больше не увижу», — подумал он и стал один за другим выдвигать ящики секретера, пока в самом нижнем не увидел пистолет. Именно эту вещь он и искал. Ему показалось, что это единственное верное средство от невыносимой боли в груди.
Он довольно неловко зарядил пистолет, поднес его к груди и тут же выстрелил.
Когда слуги выломали дверь и в кабинет вбежал насмерть перепуганный секретарь, Эрвин Редлих лежал на полу, зажимая рукой рану на боку.
— Что с вами?! — закричал секретарь.
— Несчастный… случай… — с трудом выговорил барон. — Прикажи… врача…
Боль физическая, как ни странно, принесла ему облегчение. Теперь все его чувства, а главное, мысли, сосредоточились на ней. Приехавший врач обнаружил, что рана хоть и опасная, но не смертельная. Видимо, барон слишком торопился.
…К чести парижан, никто не поверил, что барон Редлих — банкрот. Хотя кулуарная версия была именно такой: барон пытался покончить с собой из-за финансовых проблем. Принятие нового закона о налогах было встречено общественностью в штыки, начались волнения. Все это потянуло за собой ряд крупных банкротств и новый виток инфляции. И только один остряк неловко пошутил, что сначала упал барон Редлих, сраженный пулей, а потом уже биржа рухнула к его ногам, исключительно из сочувствия.
Официальная же версия (которой само собой никто не верил вследствие ее нелепости) гласила, что барон пытался почистить свой пистолет, а тот случайно выстрелил. Тем более, что все благополучно обошлось.
Через месяц барон Редлих был уже абсолютно здоров, но по-прежнему никого не принимал. Произошло то, чего все так боялись: после всего случившегося характер у барона окончательно испортился. В нем появилась подчас необъяснимая жестокость, непомерная требовательность к людям, желчность и эгоизм. Словом, он превратился в тирана.
В мае богатые парижане потянулись на воды в Дьепп или в свои загородные поместья, у кого они были. Сезон, отмеченный такими яркими событиями, закончился.
Следующей осенью все уже говорили об индийском набобе, который привез в Париж белого слона…
Глава 14
Три года спустя Остров Капри«Мои четыре часа, — с улыбкой думала Александра, медленно спускаясь вниз по ступенькам широкой и длинной лестницы, вырубленной в островных скалах. — Время, когда я принимаю весь мир: море, солнце и виды, которым в природе, кажется, нет равных. Вернее, этот скалистый остров принимает меня у себя в гостях, каждый раз открываясь по-новому, да так, что вновь захватывает дух».
Она ненадолго задержалась, глядя вниз и любуясь открывшимся видом. С высоты каменных ступенек, проходящих по самому краю скалы, морская бухта была как на ладони. Ее охраняли сыновья Капри, три каменных колосса, в одном из которых сама природа предусмотрительно образовала арку, словно бы обозначая вход в райские кущи этого маленького острова в Тирренском море. По бирюзовой глади, подобно порхающим бабочкам, скользили белоснежные паруса бесчисленных лодок. Весеннее солнце так щедро золотило воду, что у самой своей поверхности она превращалась в жидкую лазурь, которую оживляли лукавые солнечные зайчики. Казалось, что море живое, оно двигается и дышит, и пребывает сегодня в отличном настроении, благодаря хорошей погоде. И на своей гладкой, как у дельфина, ярко-синей спине катает, порою резвясь и играя, белоснежные парусники и рыбацкие лодки.
Эту лестницу все называли Финикийской. Хотя теперь оставалось лишь догадываться, откуда она взялась и кто именно вырубил ее в скалах? Длиннющая каменная лестница соединяла город Анакапри с портом, и даже спустя века этот путь к морю был самым продуманным и удобным. За три года Александра узнала здесь каждый поворот и, кажется, уже узнавала на ощупь каждую из девятисот ступенек. На одной была выщербленка, на другой трещинка, третью время, дожди и ветра так обточили, что от неосторожного движения нога могла соскользнуть. Точнее, их было девятьсот двадцать одна, этих ступенек. Александра уже не единожды их пересчитала, спускаясь к морю, а потом поднимаясь наверх, в город, где они с Сержем сняли небольшую виллу.