— Это главная квартира Императора, а деревянные домики — главная квартира маршала Нея, командира этого корпуса. Вы должны знать, что это только одна из нескольких армий, расположенных значительно севернее, а эта последняя на юге. Император переходит из одной в другую, везде всё контролируя сам. Но здесь его лучшие войска, так что мы чаще всех видим его, в особенности когда императрица с двором приезжает в Понт-де-Брик. Он здесь и в настоящее время,— прибавил он, понижая голос и указывая мне на большую белую палатку в центре.
Дорога к лагерю шла через обширную долину, совершенно загроможденную полками кавалерии и пехоты, которые в это время маневрировали и производили различные учения. Мы так много слышали в Англии о войсках Наполеона, и их подвиги казались нам столь необыкновенными, что мое воображение рисовало мне этих людей как необыкновенных. На самом же деле пехотинцы в синих сюртуках и белых рейтузах и штиблетах были самые обыкновенные люди и даже их высокие шапки с красными перьями не придавали им особой внушительности. Но, несмотря на малый рост, за восемнадцать месяцев, проведенных в боях, эти молодцы достигли высшей степени совершенства в военном деле. В рядах войска было уже много ветеранов; все унтер-офицеры довольно потрудились на своем веку, да и лица, стоявшие во главе этих войск, вполне заслуживали доверия, так что англичане имели серьезные основания опасаться их угрожающих взоров, устремленных на отдаленные утесы Великобритании.
Если бы Питт не поместил английский флот, лучший во всём мире, между этими двумя берегами пролива, вероятно, история Европы была бы иною теперь! Лейтенант Жерар, видя, с каким интересом я следил за ученьем солдат, очень охотно удовлетворил мое любопытство, называя по именам те полки, к которым мы приближались.
— Эти молодцы на вороных лошадях с большими голубыми чепраками — кирасиры,— сказал он. — Они настолько тяжелы, что могут ехать только галопом, так что при атаке, кроме них, необходимо иметь отряд гусар.
— Кто теперь занимает высший пост в генеральном штабе?
— Там главенствует генерал Сен-Сир, которого зовут спартанцем с Рейна. Он убежден, что простота жизни и одежды — одна из лучших черт солдата, и на этом основании не признает никакой формы, кроме синих сюртуков, как вот эти. Сен-Сир — прекрасный офицер, но он не пользуется популярностью, главным образом потому, что его вообще редко видят; он часто запирается на целые дни в своей палатке, чтобы предаться игре на скрипке. Кроме того, Сен-Сир неимоверно требователен к солдатам! Ну а я нахожу, что если солдат и пропустит иной раз добрый стакан вина, чтобы промочить горло, или же захочет пофрантить в неформенном мундире, украшенном побрякушками, то это совсем уж не такая большая вина. Признаюсь откровенно, я и сам выпить не прочь и пофрантить люблю, и те, кто знает меня, вам скажут, мешало ли это когда-нибудь моей службе. Вы видите вдали эту пехоту?
— Люди с желтыми обшлагами?
— Совершенно верно! Это знаменитые гренадёры генерала Удино, а вон те, рядом с ними, с красными наплечниками и с меховыми шапками, возвышающимися над ранцами,— императорский конвой, остатки старой консульской гвардии, действовавшей при Маренго. Тысяча восемьсот человек из них получили отличия в этой битве! Вот это 57-й линейный полк, который зовется «Ужасным», а это седьмой полк легкой инфантерии; солдаты эти были в Пиренеях и известны как лучшие ходоки и величайшие канальи в армии. Легкая кавалерия вон там, во всём зеленом — это конные егеря из гвардии, их зовут иногда «разведчиками»,— любимый полк императора, хотя я считаю, что он ошибается, предпочитая их нам. Та другая группа кавалерии с зелеными кафтанами — тоже егеря, но я не знаю какого полка. Их командир управляет ими превосходно! Они теперь приближаются к флангу расположения войск развернутым фронтом полуэскадронами, а затем вытягиваются в линию для атаки. Даже мы не смогли бы лучше проделать этот маневр! А теперь, мсье де Лаваль, мы уже в лагере в Булони, и мой долг обязывает меня доставить вас прямо в главную квартиру Императора.
10. В ПРИЕМНОЙ НАПОЛЕОНА
В Булонском лагере в это время находилось до ста тысяч пехоты и около пятидесяти тысяч кавалерии, так что население этого местечка было вторым после Парижа, между остальными городами Франции. Лагерь разделялся на четыре части: правый лагерь, левый лагерь, лагерь Вимерё и лагерь Амблетёз; все они занимали около мили в ширину и простирались по берегу моря на семь миль. Лагерь не был защищен с внутренней стороны, но со стороны моря его защищали батареи, в которых, в числе других нововведений, были пушки и мортиры невиданной дотоле величины.
Эти батареи были расположены на высоких прибрежных утесах, что, конечно, еще более увеличивало их значение, давая возможность осыпать разрывными снарядами палубы английских кораблей. Приятно было ехать через лагерь: ведь эти люди жили в палатках больше года и постарались приукрасить их как можно лучше. Большинство из палаток было окружено садиками, и мы видели, проезжая мимо, как эти бравые, загорелые молодцы копались у себя в цветочных грядках с кривыми садовыми ножами или лейками в руках.
Другие сидели, греясь на солнышке при входе в палатки, очищая свои кожаные кушаки или протирая дула ружей, едва отрываясь на минуту, чтобы бросить на нас мимолетный взгляд, потому что кавалерийские патрули были рассеяны по всем направлениям. Бесконечные ряды палаток образовали целые улицы, и название каждой красовалось на досках, прибитых кое-где на углах близ палаток. Так мы проехали через улицу д’Арколя, улицу Клебера, Египетскую улицу и, наконец, через улицу Летучей Кавалерии въехали на центральную площадь, где находилась главная квартира армии.
В это время Император жил в деревушке Пон-де-Брик, в нескольких милях от лагеря, но все дни он проводил здесь, и военные советы всегда собирались здесь. Здесь также он виделся со своими министрами и генералами, рассеянными по берегу моря и являвшимися к нему с рапортами или за получением новых приказаний. Исключительно для этих совещаний был выстроен большой деревянный дом, заключавший в себе одну большую и три маленькие комнаты.
Палатка, которую мы видели с холмов, служила преддверием к этому дому, там обыкновенно собирались все ожидавшие аудиенции Императора. Перед дверью этой палатки, около которой стоял караул из гренадеров, объявивших нам, что Наполеон здесь, мы слезли с лошадей. Дежурный офицер спросил наши имена, ушел куда-то и через несколько минут возвратился в сопровождении генерала Дюрока, худощавого, сурового, черствого на вид человека лет пятидесяти.
— Мсье Луи де Лаваль? — спросил он с натянутой улыбкой, обращаясь ко мне и окидывая меня подозрительным взором.
Я поклонился.
— Император очень хочет видеть вас! Я не буду вас больше задерживать, лейтенант!
— На меня возложена личная ответственность за этого господина, генерал!
— Тем лучше! Тогда оставайтесь, если вы этого хотите!
И он ввел нас в обширную палатку, единственной мебелью которой были простые деревянные скамейки, размещенные по стенам. В палатке я нашел толпу офицеров в военной и морской форме; некоторые из них сидели на скамьях, другие отдельными группами стояли по углам; между ними шел оживленный разговор, но все сильно понижали голоса, почти доходя до шепота.
На другом конце комнаты была дверь, ведшая в кабинет Императора. Время от времени я видел, как некоторые из находившихся в палатке шли к двери, быстро скрывались за нею и через несколько минут точно выскальзывали оттуда, плотно затворяя ее за собою. На всём лежал отпечаток скорее парижского императорского двора, чем военного лагеря. Если Император вдали поражал меня своим могуществом, властью, то и теперь я точно ощущал его силу, зная, что он близко здесь!
— Вам нечего бояться, мсье де Лаваль,— сказал мой спутник,— вы можете быть уверены в хорошем приеме.
— Почему вы думаете это?
— Я сужу по обращению с вами генерала Дюрока. В этом проклятом месте, если Император улыбается, все тоже улыбаются, включительно до вот этого болвала лакея в красной бархатной ливрее. Но, если Император разгневан, вы легко прочтете отражение его гнева на всех лицах, начиная с императорских судомоек. И самое скверное здесь то, что если вы не очень сообразительны в придворном смысле, то положительно встанете в тупик: улыбаться или хмуриться надо в данный момент?! Вот почему я всегда предпочту свои лейтенантские нашивки на плечах, возможность находиться во главе своего эскадрона на добром коне, с саблей в железных ножнах, чем иметь отель мсье Талейрана на улице Святого Флорентина с его стотысячным доходом.
Пока я осматривался, прислушиваясь ко всем этим рассказам гусара, пока я удивлялся, как он мог по манерам Дюрока угадать, что Император отнесется ко мне дружелюбно, к нам приблизился очень высокий и представительный молодой офицер в блестящей форме. Я быстро узнал в нем генерала Савари, командовавшего ночной экспедицией на болотах, хотя на нем была уже совершенно иная форма.
Пока я осматривался, прислушиваясь ко всем этим рассказам гусара, пока я удивлялся, как он мог по манерам Дюрока угадать, что Император отнесется ко мне дружелюбно, к нам приблизился очень высокий и представительный молодой офицер в блестящей форме. Я быстро узнал в нем генерала Савари, командовавшего ночной экспедицией на болотах, хотя на нем была уже совершенно иная форма.
— Отлично, мсье де Лаваль,— сказал он, приветливо пожимая мне руку,— вы слышали, ведь Туссак-то так и убежал от нас! Именно его-то нам и надобно поймать, потому что тот, другой, просто безумец-мечтатель. Но мы поймаем его, а пока будем ставить сильную стражу к покоям Императора, потому что Туссак не такой человек, который оставил бы раз намеченный план!
Я вспомнил ощущение давления его пальцев на моем горле и поспешил ответить, что, без сомнения, это очень опасный и неприятный человек.
— Император желает вас видеть сейчас же,— сказал Савари,— он очень занят всё утро, но просил передать, что вам непременно будет дана аудиенция.
Он улыбнулся мне и прошел дальше.
— Несомненно, всё благоприятствует вам,— прошептал Жерар,— многие желали бы, чтобы к ним обратился сам Савари так, как он заговорил с вами. Вероятно, Император хочет сделать из вас что-нибудь особенное! Но, внимание, мой друг, к нам направляется сам мсье де Талейран!
Странного типа человек нетвердыми шагами приближался к нам. Ему было лет под пятьдесят; широкий в груди и в плечах, он был несколько сутуловат и сильно прихрамывал на одну из ног. Он передвигался очень медленно, опираясь на палку с серебряным набалдашником, и его скромный костюм с шелковыми ботинками того же цвета резко выделялся между блестящими формами окружавших его офицеров. Но, несмотря на скромность его костюма, на его изможденном лице выражалось такое превосходство над присутствующими, что каждый считал своим долгом поклониться ему. Итак, сопровождаемый поклонами и приветствиями, он медленно прошел через всю палатку и остановился передо мною.
— Мсье Луи де Лаваль? — спросил он, осматривая меня с головы до ног.
Я холодно ответил на его приветствие, потому что разделял вполне неприязнь моего отца к этому расстриженному священнику и вероломному политику. Но его манеры были исполнены такой вежливой приветливости, что трудно было не ответить любезностью.
— Я хорошо знал вашего кузена де Рогана,— сказал он,— мы были с ним два образцовых бездельника, когда весь свет смотрел так легко на то, что имеет теперь такую важность. Вы, вероятно, родственник кардиналу Монморанси де Лавалю, моему старому другу? Я слышал, что вы приехали, чтобы служить нашему Императору?
— Да, я именно для этого приехал сюда из Англии, сэр!
— И сразу же должны были пережить различные злоключения в компании с энергичным полицейским шпионом и двумя якобинцами в уединенной хижине на болоте. Вы могли убедиться, какая опасность грозит Императору, и это должно побудить вас еще с большим рвением отдаться службе. Где ваш дядя Бернак?
— Он в замке Гросбуа.
— Вы хорошо его знаете?
— Я видел его только один раз!
— Он весьма полезен Императору, но… но… — он наклонил голову к моему уху,— от вас ждем более существенных услуг, мсье де Лаваль! — сказал он и с поклоном пошел обратно через палатку.
— Да, мой друг, для вас готовится какое-то очень высокое и ответственное дело,— сказал гусар,— мсье де Талейран не тратит даром своих поклонов и улыбок. Он знает наперед, куда дует ветер, и я предвижу, что благодаря вам мне, очень возможно, удастся получить чин капитана в будущей кампании. Однако военный совет окончен!..
И когда он говорил, дверь, ведшая внутрь дома, открылась, чтобы пропустить небольшую группу людей в темно-синих сюртуках с золотыми значками в виде дубовых листьев — значок маршалов Франции. Все они, за исключением одного, были люди, едва достигшие зрелого возраста; в другой армии людям такого возраста было бы необыкновенным счастьем состоять командирами полков; но беспрерывные войны давали широкую возможность отличиться и сделать блестящую карьеру даже самому простому солдату. Все они держали под мышкой треугольные, выгнутые шляпы и, опираясь на сабли, шли, тихо переговариваясь между собою.
— Вы происходите из хорошей фамилии? — спросил гусар.
— Я последний представитель знаменитого рода де Лавалей. В жилах моих течет кровь де Роганов и Монморанси!
— Теперь я понял всё! Но позвольте сказать вам, что все, кого вы видите здесь, все эти люди, возвысившиеся при Императоре, были прежде: один — половым, другой — контрабандистом, третий — бондарем, а вон тот — маляром! И таковы все они: Мюрат, Массена, Ней и Ланн!
Будучи аристократом в душе, я всё же преклонялся перед этими именами и попросил его указать мне каждого из них.
— О, да тут много знаменитых вояк,— сказал он,— но тут есть также много молодых еще офицеров, надеющихся превзойти их впоследствии,— многозначительно прибавил лейтенант, нещадно теребя свои усы, — смотрите, там направо Ней!
Это был рыжий, коротко остриженный человек с резко выдававшимся подбородком, как у одного английского борца, виденного мною однажды.
— Он известен у нас под именем Красного Петра, а иногда его зовут Красным Львом армии,— сказал гусар. — Его считают самым храбрым человеком в армии, хотя я знаю многих более храбрых, чем он! Надо отдать ему, однако, справедливость: он прекрасный полководец.
— А кто тот генерал рядом с ним? — спросил я. — И почему он держит голову несколько набок?
— Это генерал Ланн, а голову он слегка пригибает к левому плечу, потому что был контужен при осаде Сен Жан д'Акр. Он родом гасконец, как и я, и я боюсь, что он дает повод обвинять наших соотечественников в болтливости и придирчивости. Но вы улыбаетесь?
— Нет, это вам показалось!
— Я думал, что мои слова рассмешили вас. Я уже решил, что вы и в самом деле поверили, что гасконцы обладают этими недостатками, тогда как я считаю, что у нас безусловно лучшие характеры, чем у французов других провинций, и готов всегда с саблей в руке закрепить свое мнение. Но скажу вам, что Ланн очень ценный человек, хотя, конечно, немножко не в меру вспыльчивый и горячий. Рядом с ним Ожеро!
Я с любопытством посмотрел на героя Кастильоне, который принял на себя командирование, когда Наполеон совершенно упал духом. Это был человек, который, смело можно сказать, выделился исключительно благодаря войне, но который никогда не сумел бы сделать этого в мирное время, потому что, длинноногий, с длинным козлиным лицом, с красным от пьянства носом, он выглядел, несмотря на мундир с золотыми украшениями, вульгарным самодовольным солдатом, каких много встречается в каждом лагере. Он был старше всех, но такое повышение не переменило его к лучшему: Ожеро всегда оставался прусским генералом в маршальской шапке!
— Да, да, он очень невзрачен на вид,— сказал Жерар в ответ на мое замечание,— он один из тех, про которых Император выразился, что желал бы их видеть только командирами солдат. Он, Рапп и Лефевр, с их огромными сапожищами, с громыхающими шашками слишком неизящны, чтобы присутствовать в Тюильрийском дворце! К ним надо отнести также и Вандамма, вон этого смуглого, с таким неприятным лицом. Не повезет английской деревушке, куда он попадет на зимние квартиры! Ведь это он один раз так «взволновался», что вышиб челюсть вестфальскому священнику, который не приготовил ему второй бутылки токайского.
— А вот это, я думаю, Мюрат?
— Да, Мюрат, с черными баками, с толстыми красными губами, с лицом, еще не успевшим освободиться от египетского загара. Вот это человек! Если бы вы видели его во главе легкой кавалерии, с развевающимися на каске перьями, с обнаженной шашкой,— я вас уверяю, что вы залюбовались бы им! Я видел, как немецкие гренадеры разбегались при одном виде его! В Египте Император отправил его от себя, потому что арабы не хотели смотреть после Мюрата, этого лихого наездника и рубаки, на маленького Императора. По-моему, Ласаль — лучший кавалерист из всех, но ни за одним генералом люди не идут так охотно, как за Мюратом.
— А кто этот строгий, чопорный человек, опирающийся о саблю восточного образца?
— Ах, это Сульт! Это самый упрямый человек в целом мире! Он вечно спорит с Императором. Тот красавчик рядом с ним — Жюно, а около входа стоит Бернадот.
Я с глубоким интересом взглянул на этого авантюриста, который из простых рядовых попал в маршалы, но не удовлетворился получением маршальского жезла, а захотел завладеть королевским скипетром. И можно сказать по его поводу, что он, в отличие от его товарищей, скорее наперекор Наполеону, чем с его помощью, достиг трона! Каждый смотревший на его резкое изменчивое лицо, выдававшее его полуиспанское происхождение, читал в его загадочных черных глазах, что судьба сулила ему совершенно особенную участь. В среде всех этих гордых, могущественных людей, окружавших Императора, никто не был так богато одарен им, но ни к кому, ни к чьим тщеславным замыслам, Император не питал большего недоверия, чем к планам Жюля Бернадота!