— Только тихо, — сказал Аббас, протягивая Саше ключи, — а то наших перепугаешь.
— Ключи отдать потом?
— Оставь себе. Или выкинь.
— А тебе они не нужны?
— Будут нужны, — сказал Аббас, — сниму с гвоздя. Это твоя игра. У меня своя. Если что, заходи.
Он протянул Саше клочок бумаги с какой-то надписью.
— Здесь написано, как пройти, — сказал он.
Level 12
Подъём на самый верх занял от силы десять минут, а если бы Саша сразу попадал ключом в замочные скважины, понадобилось бы и того меньше. От уровня к уровню вела узкая служебная лестница, вырубленная в толще камня — что это за камень, определить было трудно, потому что он был очень приблизительным, да и существовал недолго: когда за Сашей закрылась последняя дверь, реальность снова приобрела ясные цвета и чёткость.
Саша увидел перед собой уходящую далеко вверх стену с такими же карнизами, как те, по которым он совсем недавно карабкался навстречу Аббасу. Он машинально шагнул к вперёд, подпрыгнул и подтянулся. Вспомнив, что у него ключи, он плюнул, спустился вниз и неожиданно для самого себя прыгнул прямо на глухую стену, стукнулся о камни, свалился, опять прыгнул и опять упал. Попытавшись нормально встать на ноги, он вместо этого подскочил, прогнулся и секунду висел в воздухе с вытянутыми над головой руками. Только после этого он пришёл в себя и со стыдом подумал: «Вот ведь развезло».
Это был последний уровень, и служебная лестница здесь кончалась. Саша побежал по длинной галерее с факелами в бронзовых кольцах (ему всё казалось, что кто-то воткнул их туда вместо флагов) и через некоторое время уткнулся в висящий на стене ковёр. Развернувшись, он побежал в другую сторону, петляя по коридорам и галереям, и вышел к тяжёлой металлической двери вроде тех, что вели с уровня на уровень. С ключами наготове он нагнулся к ней, но замка в двери не оказалось. Именно за этой дверью должна была быть принцесса, только, чтобы открыть эту дверь, надо было очень долго лазить по далёким аппендиксам двенадцатого уровня, на каждом шагу рискуя свернуть шею, хоть и нарисованную, но единственную.
Другой вход Саша нашёл минут через десять, заглянув за ковёр, висящий в тупике коридора. В одной из плит был чёрный зрачок замочной скважины. Саша сунул туда самый маленький ключ из связки, и открылась крохотная железная дверка, не больше окна пожарного крана. Саша с трудом протиснулся внутрь.
Перед ним был зал с высоким сводчатым потолком; на стенах горели факелы и висели ковры, а в дальнем конце видна была поднятая решётка, за которой начинался полутёмный коридор. В другой стене была тяжёлая металлическая дверь, та самая, в которой не было замочной скважины и через которую Саше полагалось бы войти, сумей он когда-нибудь добраться до этого уровня сам. Он узнал это место — именно здесь он видел принцессу, когда она иногда появлялась на экране. Но сейчас её не было, как не было ни ковров с подушками, ни пузатых песочных часов, ни дворцовой кошки. Был только голый пол. Зато поднятой решётки в стене Саша раньше не видел — эта часть зала не попадала на экран, когда показывали принцессу. Он пошёл вперёд.
Коридор за решёткой неожиданно кончился банальной деревянной дверью вроде тех, что приводят в коммунальную ванну или сортир, и Саше в душу закралось нехорошее предчувствие. Он потянул дверь на себя.
Комната больше всего напоминала большой пустой чулан. Пахло чем-то затхлым — так пахнет в местах, где хозяева держат нескольких кошек и собирают советские газеты в подшивку. На полу валялся мусор: пустые аптечные флаконы, старый ботинок, сломанная гитара без струн и какие-то бумажные обрывки. Обои в нескольких местах отстали и свисали целыми лоскутами, а окно выходило на близкую — в метре, не больше — кирпичную стену. В средине комнаты стояла принцесса.
Саша долго смотрел на неё, потом несколько раз обошёл вокруг и вдруг сильно залепил по ней ногой. Тогда всё, из чего она состояла, повалилось на пол и распалось — сделанная из сухой тыквы голова с наклеенными глазами и ртом оказалась возле батареи, картонные руки согнулись в рукавах дрянного ситцевого халата, правая нога отпала, а левая повалилась на пол вместе с обтянутым чёрной тканью поясным манекеном на железном шесте, упавшим плашмя, прямо и как-то однозначно, словно застрелившийся политрук. Саша вышел из комнаты и побрёл по коридору назад, но решётка, отделявшая коридор от сводчатого зала, оказалась опущенной. Он вспомнил, что слышал звук её падения через секунду после того, как ударил ногой по манекену, но в тот момент не обратил на это внимания.
Вернувшись, он ещё раз поглядел на пол, на обои и заметил в одном месте контур заклеенной двери. Он подошёл и нажал на неё плечом. Дверь прогнулась, но не открылась; видимо, она была очень тонкой. Тогда Саша отошёл, сжал кулаки и с разгону врезался в неё плечом — с такой силой, что, распахнув её и с хрустом прорвав обои, пронёсся ещё метр или два по воздуху и только потом, споткнувшись обо что-то, полетел на пол, мельком увидев впереди чьи-то плечи, затылок и спинку стула.
— Тише, — сказал Итакин, поворачивая голову от экрана, на котором мерцал высокий сводчатый зал, в центре которого на ковре гладила кошку принцесса. — Бориса Емельяновича растревожишь. Ему сейчас опять в бой. У них сегодня большие потери.
Саша приподнялся на руках и оглянулся — за его спиной поскрипывала раскрытая дверца стенного шкафа, из которой ещё планировали на пол какие-то бумаги.
— Ну и дела, Петя, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Что же это такое?
— Ты про принцессу? — спросил Итакин.
Саша кивнул.
— Это к ней ты и шёл всё время, — сказал Итакин. — Я ж говорю, твою игру раскололи.
— Неужели никто до неё не доходил?
— Почему. Очень многие доходили.
— Так почему они молчали? Чтобы другие тоже… чтобы им не было так обидно?
— Я думаю, не поэтому. Просто когда человек тратит столько времени и сил на дорогу и наконец доходит, он уже не может увидеть всё таким, как на самом деле… Хотя это тоже не точно. Никакого «самого дела» на самом деле нет. Скажем, он не может позволить себе увидеть.
— А почему тогда я видел?
— Ну, ты просто прошёл по служебной лестнице.
— Но как можно увидеть что-то другое? И потом, я ведь столько раз её видел сам — когда переходишь с уровня на уровень, она иногда появляется на экране и она совсем не такая!
— Я, наверно, не совсем правильно выразился, — сказал Итакин. — Эта игра так устроена, что дойти до принцессы может только нарисованный принц.
— Почему?
— Потому что принцесса тоже нарисована. А нарисовано может быть всё что угодно.
— Но куда деваются те, кто играет? Те, кто управляет принцем?
— Помнишь, как ты вышел на двенадцатый уровень? — спросил Итакин, и кивнул на экран.
— Помню.
— Ты можешь сказать, кто бился головой о стену и прыгал вверх? Ты или принц?
— Конечно, принц, — сказал Саша. — Я и прыгать-то так не умею.
— А где в это время был ты?
Саша открыл было рот, чтобы ответить, и замер.
— Вот туда они и деваются, — сказал Итакин.
Саша сел на стул у стены и долгое время думал.
— Слушай, — сказал он наконец, — кто же там всё-таки на флейте играет?
— А вот этого до сих пор никто не знает.
Саша поглядел на часы и вдруг икнул.
— На углу ещё можно взять, — сказал он, — я сейчас сгоняю. Подождёшь? По стакану, а?
— Мне спешить некуда, — сказал Итакин. — Только тебя назад не пустят.
— Да я быстро, — нажимая «Escape», сказал Саша, — через пятнадцать минут.
На экране застыла картинка: из-под мавританской арки открывался вид на огромный восточный дворец, состоявший из множества башен и башенок, тянущихся к сияющему огромными звёздами небу.
Game paused
Возле углового гастронома шевелилась такая очередь, что Саша понял: взять бутылку будет крайне трудно и, может быть, невозможно вообще. Будь он трезвым, это точно было бы невозможно, но он, как оказалось, выпил достаточно, чтобы через несколько минут броуновского движения по переполненному залу оказаться не так уж далеко от кассы. Со всех сторон напирали и матерились, но скоро Саша сообразил, что кажущийся хаос на самом деле представляет собой упорядоченное движение четырёх очередей, трущихся друг о друга из-за разной скорости. Очередь за портвейном была слева, а та, в которую он попал, — за килькой в томате, той самой, что после открытия банки имеет обыкновение внимательно глядеть на открывшего не меньше чем десятком крошечных блестящих глаз. Сашина очередь двигалась быстрее, чем очередь за портвейном, и он решил преодолеть следующие несколько метров в её составе и только потом перейти в соседнюю. Этот манёвр удался, и Саша оказался между стройотрядовской курткой, на спине которой было выведено загадочное слово «КАТЭК», и коричневым пиджаком, надетым прямо на голое мужское тело лет пятидесяти.
— Ы-ы-ы-ы… — сказал мужик в коричневом пиджаке, когда Саша посмотрел на него, и закатил глаза. Изо рта у него немыслимо воняло; Саша торопливо отвернулся и стал смотреть на стену, где висел треугольный матерчатый вымпел и выпиленная из раскрашенной фанеры голова Ленина.
«Господи, — вдруг подумал он, — а я ведь действительно живу в этом… в этой… Стою пьяный в очереди за портвейном среди всех этих хрюсел — и думаю, что я принц?!»
— Килька кончается! — раздались испуганные голоса в соседней очереди. — Килька!
Саша почувствовал, что сзади его дёргают за плечо.
— Что такое? — спросил он, оборачиваясь.
— Я так считаю, — сказал мужик в пиджаке, — надо нам идти на исконные наши земли — Владимир, Ярославль — раздать людям оружие и опять всю Россию завоевать.
— А потом?
— Потом идти воевать хана Кучума, — сказал мужик и потряс перед Сашей кулаком.
— Портвейн кончается… — тревожно зашептал народ.
Саша выдавился из очереди и стал проталкиваться к выходу. Пить теперь совершенно не хотелось. У выхода стояли две женщины в белых халатах и шапочках и, поглядывая на часы, тихо, но горячо что-то обсуждали.
Вдруг где-то сзади, словно бы под невидимым потолком раза в три выше магазинного, возник и стал расти странный звук, похожий на одновременный гул множества авиационных двигателей. За несколько секунд он достиг такой интенсивности, что люди, только что мирно матерившиеся в очередях, сначала стали в недоумении озираться, а потом приседать на корточки или даже откровенно падать на пол, затыкая руками уши. Звук достиг наибольшей силы, так же резко пошёл на убыль и стих совсем, но ему на смену пришёл грохот танковых моторов, так же непонятно где возникший и непонятно куда ушедший через несколько секунд.
— Вот так каждый вечер, — сказала женщина в белом халате, — ровно без пятнадцати шесть. Мы уж куда только не звонили. Мне Зоя из «Новоарбатского» говорила — у них то же самое…
Люди поднимались с пола и подозрительно пялились друг на друга, вспоминая, за кем и за чем кто стоял. Но это было не важно, потому что и килька и портвейн уже кончились.
Саша вышел на улицу и медленно побрёл к сияющему весёлыми электрическими огнями зданию Госплана. Впереди включилась разрезалка пополам — по тому болезненному скрипу, с которым она работала, и по большим щелям между гнутыми зубьями Саша догадался, что она не из его игры, а обычная советская разрезалка пополам, плохая и старая, то ли забытая кем-то на улице, то ли стоящая на положенном ей месте. Он прошёл было мимо, но по приобретённой в игре привычке вернулся и посмотрел, не стоит ли сразу за ней, как это обычно бывало в лабиринте, кувшин с восстанавливающим жизненную силу напитком. Кувшина не было, зато были сразу три бутылки семьдесят второго портвейна. Саша пошёл дальше, прислушиваясь к ухающему скрипу за спиной и угадывая в нём несколько повторяющихся нот из «Подмосковных вечеров» — словно пластинку, стоящую на проигрывателе, заело, и ржавый голос безнадёжно задавал тусклому московскому небу вечный русский вопрос: «есть ли бзна?… есть ли бзна?… есть ли бзна?»
Саша дошёл до Госплана и понял, что опоздал. Рабочий день кончался, и высокая ассирийская дверь выбрасывала на улицу одну волну народа за другой. Он всё-таки попытался войти, преодолел несколько метров против течения и уже уцепился было за холодное ограждение турникета, но был смыт и вынесен обратно на улицу группой жизнерадостных женщин. Мимо прочапал Кузьма Ульянович Старопопиков с портфелем в руке, и Саша совершенно машинально пошёл за ним. Кузьма Ульянович сразу углубился в какие-то тёмные переулки — видно, жил где-то неподалёку. Саша сам не знал, зачем он идёт за Старопопиковым — ему нужно было какое-нибудь дело, к которому можно на время пристроиться, чтобы спокойно подумать.
Минут через десять — а может, и через полчаса, он как-то потерял счёт времени — Кузьма Ульянович, дойдя до большого и совершенно безлюдного двора, направился к угловому подъезду. Саша решил, что дальше идти за ним будет ещё глупее, чем до сих пор, и совсем уже собирался развернуться, когда вдруг к Кузьме Ульяновичу подошли двое долговязых парней в модных натовских куртках. Саша мог дать что угодно на отсечение, что только что их не было во дворе. Он почуял неладное и быстро нырнул за пожарную лестницу, до самого низа забитую досками, — здесь его никто не мог увидеть, хоть он был рядом с подъездом.
— Вы — Кузьма Ульянович Старопопиков? — громко спросил один из подошедших — по-русски он говорил с сильным акцентом и, как и второй, был курчав, чёрен и небрит.
— Да, — с удивлением ответил Кузьма Ульянович.
— Это вы бомбили лагерь под Аль-Джегази?
Кузьма Ульянович вздрогнул и снял очки.
— Вы сами-то кто бу… — начал было он, но собеседник не дал ему договорить.
— Организация Освобождения Палестины приговорила вас к смерти, — сказал он, доставая из кармана длинный пистолет. То же сделал и второй.
Кузьма Ульянович подпрыгнул и выронил из руки портфель, а в следующий миг оглушительно загремели выстрелы и полетели на асфальт стреляные гильзы. Первая же пуля отбросила Кузьму Ульяновича на дверь, но до того, как он упал, палестинцы уже разрядили в него обоймы своих пистолетов, повернулись и пошли прочь; Саша с удивлением заметил, что сквозь них видны деревья и скамейки, а когда они дошли до угла, то были уже почти невидимы и даже, кажется, не стали делать вид, что поворачивают за него. Наступила странная тишина. Саша вышел из-за пожарной лестницы, посмотрел на Кузьму Ульяновича, который тихо ворочался на асфальте у двери, и растерянно огляделся. Из соседнего подъезда вышел какой-то мужчина в спортивном костюме, и Саша со всех ног кинулся к нему. Тот удивлённо остановился, и Саша вдруг почувствовал себя глупо.
— Вы сейчас ничего не слышали? — спросил он.
— Ничего. А что я должен был слышать?
— Так… Там человеку плохо.
Мужик наконец увидел Кузьму Ульяновича.
— Пьяный, наверно, — сказал он, подходя и приглядываясь. — Хотя вроде нет. Эй, что с вами?
— Сердце, — слабо ответил Кузьма Ульянович, делая между словами большие паузы. — Вызывайте «скорую», мне двигаться нельзя. Или лучше жену позовите. Второй этаж, сорок вторая квартира.
— Может, лучше мы вас отнесём?
— Нет, — сказал Кузьма Ульянович. — У меня уже два инфаркта было. Я знаю, что лучше и что хуже.
Мужик в спортивном костюме кинулся вверх по лестнице, а Саша повернулся и быстро пошёл прочь.
Он сам не заметил, как добрёл до метро и доехал до Госснаба. Когда он пришёл в себя на набережной, возле родной пятиэтажки с колоннами у фасада, он был уже окончательно трезв. Два окна на третьем этаже ещё горели, и он решил подняться.
Третий этаж был пуст и тёмен, и все, казалось, ушли — только в первом подотделе малой древесины кто-то ещё работал. Саша подошёл к приоткрытой двери и заглянул в щель.
В центре помещения в ветхом голубом кимоно и зелёных хакама, с шапкой чиновника пятого ранга на голове и веером в руке стоял Борис Григорьевич. Он не мог видеть Сашу, потому что тот был в тёмном коридоре, но в момент, когда Саша заглянул в щель, Борис Григорьевич поднял веер над головой, сложил и опять раскрыл его, прижал на секунду к груди и резким движением протянул к Саше; затем медленно, перед каждым шажком подтягивая одну полусогнутую ногу к другой, поплыл к двери, не опуская повёрнутого на себя красным шёлковым разворотом веера. Саше показалось, что начальник плачет — или тихо воет, — но через секунду он разобрал нараспев читаемое стихотворение:
Как капле росы,
Что на стебле
Сверкнёт на секунду
И паром
Летит к облакам, —
Не так ли и нам
Скитаться всю вечность
Во тьме?
О безысходность!
Борис Григорьевич закрутился на месте и замер, высоко подняв веер. Так он стоял несколько минут, а затем словно пришёл в себя — поправил пиджак, пригладил руками волосы и исчез в узком проходе между шкафами. Вскоре оттуда донёсся свист меча, и Саша понял, что начальник принялся за свои обычные вечерние упражнения в «Будокане», во втором слева от ворот зале. Тогда он вошёл, прокашлялся и крикнул:
— Борис Григорьевич!
Свист меча стих.
— Лапин?
— Я всё подписал, Борис Григорьевич!
— Ага. Положи на шкаф, я сейчас занят.
— Я поработаю, Борис Григорьевич?
— Работай, работай. Я сегодня допоздна.
Саша положил бумаги на шкаф, сел на своё место и занёс было палец над кнопкой, включающей компьютер. Потом он ухмыльнулся, взял с полки над столом телефонный справочник, полистал его и притянул к себе телефон.
— Алло, — сказал он в трубку, дождавшись ответа, — Главмосжилинж? Чуканов Семён Прокофьевич ещё на месте? Какой?