«Никогда не пользуйся первой кабинкой в общественном туалете».
И он не пользовался.
Гамаш уже собрался спросить мнение Питера о статуе, но тут вошел Томас.
– Вы разговаривали об общественных туалетах? – спросил он.
– О туалетах? – переспросила Мариана, входя в комнату вместе с Сандрой. – Бин расстроится, что не позвали. Десятилетние ребятишки обожают вести такие разговоры.
– Привет. – Через москитную дверь с террасы вошла Джулия с маленькой чашкой кофе в руке. – Там гром и молния. Я думаю, будет гроза.
– Нет, – саркастически сказал Томас. – Это Питер говорил о туалетах, Джулия.
– Не совсем так, – быстро вставил Питер.
Джулия уставилась на него.
– О мужских или о женских? – спросила Мариана с наигранным интересом.
– Видимо, о мужских, – ответил Томас.
– Ну все! С меня хватит!
Джулия швырнула свою чашку с кофе на пол, и та разбилась. Это действие было таким неожиданным, таким резким, что все в комнате подпрыгнули.
– Прекратите! – прохрипела она. – С меня хватит.
– Успокойся, – сказал Томас.
– Успокоиться, как ты? Ты думаешь, я не знаю? – Она начала улыбаться. Или, по крайней мере, показывать зубы. – Томас – это успех, это талант, – прошипела она, глядя на него. – А ты, – повернулась она к Мариане, – Горилла Маджилла! Неудачница с таким же неудачным ребенком. Бин. Бин? Это что еще за имя? Какого рода это дитя? Ты думаешь, что ты такая уж умная? Ну думай. А я-то знаю. Я знаю все. А ты… – Она посмотрела на Питера. – Ты хуже всех. «Дай, дай, дай!» Ты готов уничтожить всех и вся, чтобы получить то, что тебе надо, верно?
– Джулия… – У Питера перехватило дыхание.
– Ты не изменился. Жестокий и жадный. Пустышка. Трус и лицемер. Вы все приехали сюда, чтобы подлизаться к матери. Вы ненавидели отца. И он это знал. Но я знаю кое-что, вам неизвестное.
Она подошла и наклонилась над Питером. Он не шелохнулся, не сводил глаз с картины над камином. С картины Кригхоффа. С линий и цветов, которые он понимал. Истерики его сестры были непредсказуемыми, ужасающими.
– Я знаю тайну папочки, – прошипела Джулия. – Нужно было жить как можно дальше от вас, чтобы сообразить. Но наконец до меня дошло. И вот я вернулась. И я знаю.
Она злорадно ухмыльнулась и оглядела комнату. Ее глаза остановились на Гамашах. На мгновение она смешалась, удивившись их присутствию.
– Извините, – запинаясь, проговорила она. Приступ закончился, гнев прошел. Она огляделась и заметила результат своей вспышки. – Извините. – Она нагнулась, чтобы поднять разбитую чашку.
– Нет, не надо, – сказала Рейн-Мари, подходя к ней.
Джулия выпрямилась с осколком чашки в руках, по ее пальцу стекала струйка крови.
– Извините.
Ее глаза наполнились слезами, подбородок задрожал. От ее ярости не осталось и следа. Она повернулась и выбежала через сетчатую дверь, оставив в комнате своих родственников, чьи головы вполне могли бы быть прибиты к старой бревенчатой стене. Если бы их загнали в угол, убили и выставили напоказ.
– Она порезала палец, – сказала Рейн-Мари. – Я принесу ей бинт.
– Не так уж сильно она и порезалась, – возразила Сандра. – Ничего с ней не случится. Перебьется.
– Я пойду с тобой, – сказал Гамаш и взял фонарик со столика у дверей.
Они с Рейн-Мари последовали за ярким лучом фонарика, который рыскал по грубым камням террасы, потом по траве. Они следовали за лучом и рыданиями и нашли Джулию на лужайке у опушки леса. Близ статуи.
– Все в порядке, – сказала Рейн-Мари, опускаясь на колено и обнимая Джулию.
– Нет… не… в порядке.
– Покажите мне, что у вас с рукой.
Исчерпав весь свой протест, Джулия подняла руку. Рейн-Мари осмотрела ее.
– Другую, пожалуйста. – Она нашла небольшой порез на пальце Джулии и промокнула кровь салфеткой. – Кровотечение прекратилось. Все будет в порядке.
Джулия рассмеялась, разбрызгивая капли изо рта и носа:
– Вы так считаете?
– Мы все, случается, злимся, мы все кричим и говорим вещи, которых вовсе не думаем, – сказала Рейн-Мари.
Гамаш протянул Джулии носовой платок, и она высморкалась.
– Я о них думала.
– Тогда вещи, которые говорить не следовало.
– Их следовало говорить.
Она брала себя в руки, латала раны, натягивала на них кожу, восстанавливала косметику, вечернее платье.
– Знаете, они меня никогда не простят. – Она встала, поправила платье, отерла слезы и сопли с лица. – У Морроу долгая память на такие вещи. Напрасно я вернулась. Нет, в самом деле глупо. – Она издала смешок. – Пожалуй, я уеду утром еще до завтрака.
– Не делайте этого, – сказала Рейн-Мари. – Поговорите с ними. Если уедете, не увидевшись с ними, будет только хуже.
– И вы думаете, что разговор поможет? Вы не знаете Морроу. Я уже и без того наговорила слишком много.
Гамаш хранил молчание, смотрел и слушал. И держал фонарь. В его свете он видел лишь ее лицо, неестественно бледное, с резкими морщинами и тенями.
Не все нужно вытаскивать из старых сундуков. Не каждую правду нужно произносить вслух. Гамаш знал, что Джулия права. Он видел, какие у них были лица, когда она убежала. Она сказала слишком много. Он этого не понимал, не знал, но чувствовал, что на свет божий вызвано нечто отвратительное.
Глава девятая
Гамаш проснулся несколько часов спустя из-за резкого, трескучего звука, словно что-то громадное прорывалось к ним. Потом внезапный удар.
Гром. Не точно над ними, но где-то рядом.
Покрытый по́том, он выпутался из мокрых простыней, жгутом обвивших его ноги, встал и тихо плеснул холодную воду себе на шею и лицо, ощутил соль на губах, почувствовал щетину под пальцами и тут же испытал недолгое облегчение от благодатной прохлады.
– Тебе тоже не спится?
– Только что проснулся, – ответил Гамаш, вернувшись в постель.
Он перевернул свою напитанную влагой подушку и положил голову на прохладную наволочку. Но через несколько секунд она нагрелась, стала влажной от пота. Он чувствовал, что воздух в любой момент может превратиться в жидкость.
– Ой, – сказала Рейн-Мари.
– Что?
– Часы остановились.
Она потянулась к лампе, и Гамаш услышал щелчок. Но ничего больше не случилось.
– Света тоже нет.
Из-за грозы вырубилось электричество.
Гамаш попытался снова уснуть, но к нему все время возвращался образ Чарльза Морроу – тот стоял в одиночестве в саду, освещаемый молниями и снова погружающийся в темноту.
Гамаш предполагал, что фигура будет иметь властный, высокомерный вид. Но когда упала холстина, перед ним предстало удивительное зрелище.
Статуя была выполнена из темно-серого однородного камня, но голова не была высоко и гордо поднята, а, наоборот, немного опущена. Фигура была чуть наклонена, словно собиралась шагнуть вперед. Но этот Чарльз Морроу не был исполнен целеустремленности и планов. Этот сутулый серый человек словно испытывал неуверенность на своем пьедестале.
Когда холст упал на землю и Морроу еще раз увидели своего отца, наступило молчание.
Миссис Финни подошла к статуе. Следом один за другим подошли дети, встали по кругу, словно гайка вокруг болта. Миссис Финни обратилась к ним.
– Я думаю, настало время выпить.
И они так и сделали.
Когда они удалились в дом, Гамаш и Рейн-Мари подошли к статуе и взглянули на это красивое лицо. Прямой благородный нос. Высокий лоб. Губы полные и чуть вытянутые. Не осуждающе, не в горьком размышлении, а в желании сказать что-то. Но самым поразительным были его глаза. Он смотрел перед собой, и то, что видели его глаза, превратило этого человека в камень.
Что видел Чарльз Морроу? И почему скульптор вложил это в свою работу? И что на самом деле почувствовали Морроу? Гамаш подозревал, что последний вопрос самый трудный из всех.
Свет на мгновение мигнул в их спальне. Гамаш начал инстинктивно считать. Одна тысяча, две тысячи…
Снова рокот и еще один удар.
– Ангелы играют в боулинг, – сказала Рейн-Мари. – Так мне мать говорила.
– Это лучше, чем мой ответ. Я, вообще-то, думал, что это гроза.
– Ты невежда. Какая гроза? Лиственная или хвойная?
– А это разве не о деревьях?
– Ты, наверно, думаешь о кучевых деревьях.
– У меня идея, – сказал он, вставая с влажной кровати.
Несколько минут спустя они в своих легких летних халатах спустились по лестнице и прошли по гостиной на крытое крыльцо. Сев в плетеные кресла-качалки, они стали наблюдать, как гроза приближается к ним по озеру. Рейн-Мари взяла зрелые вишни из фруктовой вазы, а Гамаш съел сочную грушу. Они были готовы к тому, что надвигалось на них. Или думали, что готовы.
Тишина была внезапно разорвана порывом ветра, который прорвался через деревья и устроил безумную, показную овацию тому, что двигалось на них. Гамаш слышал и озеро. Волны бились о пристань и берег, несли на своих хребтах все более крупные буруны по мере приближения к ним грозы. Гамаш и Рейн-Мари наблюдали, как ударяют и приближаются молнии, прокладывая себе путь по заливу.
Тишина была внезапно разорвана порывом ветра, который прорвался через деревья и устроил безумную, показную овацию тому, что двигалось на них. Гамаш слышал и озеро. Волны бились о пристань и берег, несли на своих хребтах все более крупные буруны по мере приближения к ним грозы. Гамаш и Рейн-Мари наблюдали, как ударяют и приближаются молнии, прокладывая себе путь по заливу.
Гроза была сильная. Ветер налетел на крыльцо, прогибая москитные сетки на дверях, словно пытался добраться до Гамаша и Рейн-Мари.
Молния на мгновение осветила озеро и горы. Гамаш почувствовал, как напряглась рядом с ним Рейн-Мари, когда еще одна разлапистая молния ударила в лес на другом берегу озера.
– Одна тысяча, две тысячи…
Оглушающий удар грома прервал их подсчеты. До грозы оставалось меньше двух миль, и направлялась она прямо на них. Гамаш вдруг подумал, есть ли на «Усадьбе» громоотвод. Наверняка есть, решил он, иначе дом давно бы сгорел. Еще один разряд молнии воткнулся в лес за озером, и они услышали оглушительный треск – рухнуло громадное старое дерево.
– Давай лучше войдем в дом, – предложила Рейн-Мари.
Но не успели они подняться, как сильный порыв ветра ударил по сетчатым дверям, принеся с собой струи дождя. Они поспешили внутрь, промокшие и слегка ошарашенные.
– Боже, вы меня напугали, – произнес тихий дрожащий голос.
– Мадам Дюбуа, désolée, – извинилась Рейн-Мари.
Попытку разговора пресек очередной удар молнии и раскат грома. Но во время вспышки Гамаш увидел фигуры, бегущие, словно призраки, по Большому залу, будто гроза переместила «Усадьбу» в потусторонний мир.
Потом в комнате стали появляться маленькие пятна света. Ливень ударил в окна и двери, его бешеная ярость была слышна в доме.
Пятна света стали приближаться к ним, и через несколько секунд они увидели Пьера, Элиота, садовницу Коллин. Нашли фонарики и некоторые другие обитатели гостиницы. Еще несколько мгновений – и они разошлись закрывать ставни, запирать окна и двери. Теперь временное пространство между молнией и громом сократилось до нуля. Гроза оказалась запертой между горами без всякой надежды двигаться дальше. Она снова и снова набрасывалась на «Усадьбу». Гамаш и Рейн-Мари принялись помогать персоналу, и вскоре старый сруб был запечатан.
– У вас есть громоотвод? – спросил Гамаш у мадам Дюбуа.
– Есть, – ответила она, но в мерцающем свете выглядела не очень уверенно.
К ним присоединились Питер и Клара, а еще через несколько минут появились Томас и Сандра. Остальные постояльцы и персонал либо спали, либо были слишком испуганы, чтобы двигаться.
В течение часа гроза сотрясала массивное деревянное сооружение, колотилась в окна, грохотала по медной крыше. Но дом выдержал.
Гроза ушла, чтобы пугать другие существа в лесной чаще. И Гамаши вернулись в свой номер, распахнули окна для прохладного ветерка, оставленного грозой в виде извинения.
Утром электричество восстановили, но солнце не вернулось. Небо было затянуто тучами, чреватыми дождем. Гамаши поднялись поздно под соблазнительный аромат канадского черного бекона, кофе и луж. Запах квебекской деревни после сильного дождя. Они присоединились к остальным в столовой, поздоровавшись кивками.
Заказав кофе с молоком и вафли с лесной голубикой и кленовым сиропом, они приготовились к неторопливому дождливому дню. Но когда принесли вафли, послышался отдаленный звук, столь неожиданный, что Гамаш даже не узнал его.
Это был пронзительный вопль.
Пока остальные переглядывались, Гамаш быстро поднялся и прошел по столовой. Его догнали Пьер и Рейн-Мари, не сводившая взгляда с мужа.
В коридоре Гамаш остановился.
Вопль повторился.
– Наверху, – сказал Пьер.
Гамаш кивнул и стал подниматься по лестнице, шагая через две ступеньки. На площадке они снова прислушались.
– Что над нами?
– Чердак. За книжным шкафом есть потайная лестница.
Они последовали за Пьером. Коридор слегка расширялся в том месте, где были встроены книжные шкафы. Пьер откатил один из них. Гамаш посмотрел вверх и увидел старую лестницу, темную и пыльную.
– Оставайтесь здесь.
– Арман… – начала было Рейн-Мари, но замолчала, увидев его поднятую руку.
Он побежал по лестнице и вскоре исчез за поворотом.
Голая лампочка раскачивалась из стороны в сторону. В ее тусклом свете плавала пыль и виднелась паутина, свисающая с балок. Здесь пахло пауками. Гамаш заставил себя остановиться и прислушаться. Но не услышал ничего, кроме биения собственного сердца. Он сделал шаг, доски под его ногой заскрипели. У него за спиной раздался еще один вопль. Он развернулся и бросился в темную комнату, встал там, пригнувшись, готовый прыгнуть в любую сторону. Вгляделся в темноту – и вдруг ощутил, как у него сдавило горло.
На него смотрели сотни глаз. Потом он увидел голову. И еще одну. Глаза смотрели на него с отсеченных голов. И пока его мечущийся ум фиксировал это, что-то бросилось на него из угла и чуть не сбило с ног.
Бин. Ребенок, зарыдав, вцепился в него, маленькие пальцы впились в ногу Гамаша. Он освободился из хватки и крепко прижал к себе дрожащее тельце.
– Что случилось? Тут есть кто-то еще? Бин, скажи мне.
– Ч-ч-чудовища. – Глаза ребенка расширились от ужаса. – Нам нужно бежать отсюда. Пожа-а-а-алуйста!
Гамаш поднял ребенка на руки, но тот вскрикнул, словно его ошпарили, и принялся выворачиваться из его рук. Тогда он опустил его на пол, взял маленькую ладошку в свою, и вместе они побежали к лестнице и вниз. Там уже собралась толпа.
– Опять вы! Что вы сделали с моим ребенком на этот раз? – спросила Мариана, прижимая к себе трясущееся в рыданиях дитя.
– Что, чучела? – спросила мадам Дюбуа.
Гамаш кивнул. Старушка нагнулась и положила морщинистую руку на маленькую спину, содрогающуюся в рыданиях.
– Извини, Бин. Это моя вина. Это всего лишь украшения. Головы животных. Кто-то застрелил их много лет назад, а потом сделал из них чучела. Я понимаю, они могут напугать, но повредить тебе они не в состоянии.
– Конечно, они тебе ничего не сделают. – К спине ребенка прикоснулась еще одна морщинистая рука, и спина напряглась. – Хватит слез, Бин. Мадам Дюбуа все тебе объяснила. Ты ничего не хочешь сказать?
– Merci, Madame Dubois, – послышался приглушенный голос.
– Нет, Бин, извинись за то, что ходишь туда, куда не имеешь права ходить. Ты уже большой человечек, чтобы понимать это.
– Non, ce n’est pas nécessaire,[41] – возразила мадам Дюбуа, но было ясно, что никто никуда не уйдет, пока ребенок не извинится за то, что испугался до полусмерти.
Так оно в конечном счете и случилось.
Все вернулись в нормальное состояние, и через несколько минут Гамаши уселись в свои плетеные кресла-качалки на крыльце. В дождливом солнечном дне было что-то умиротворяющее. После ужасной жары и влажности шел мягкий, ровный, освежающий дождь. Озеро было серым, и на его поверхности виднелись маленькие бурунчики. Рейн-Мари отгадывала кроссворд, а Гамаш смотрел вдаль и слушал, как дождь монотонно молотит по крыше, падает на траву с деревьев. Издалека доносились крики белошейной воробьиной овсянки и вороны. Или во́рона? Гамаш плохо разбирался в птичьих криках. Разве что гагару узнавал. Но этот крик не принадлежал ни одной из птиц, которых он когда-либо слышал.
Он наклонил голову и прислушался внимательнее. Потом встал.
Это был не птичий крик. Это был вопль, визг.
– Опять Бин, – сказала Сандра, выходя на крыльцо.
– Ребенку нужно внимание, – заметил Томас из Большого зала.
Проигнорировав их, Гамаш вышел в коридор и столкнулся там с чадом Марианы.
– Так это не ты? – спросил он, хотя и знал ответ, подтвержденный недоуменным взглядом.
Они услышали новый крик, на этот раз еще более истерический.
– Боже мой, что это такое? – У дверей кухни появился Пьер, взглянул на ребенка, затем на Гамаша.
– Это снаружи, – сказала Рейн-Мари.
Гамаш и метрдотель поспешили под дождь, даже зонты не потрудились взять.
– Я пойду сюда! – прокричал Пьер, показывая на домики персонала.
– Нет, постойте, – сказал Гамаш.
Он снова поднял руку, и Пьер остановился на месте. Пьер понимал: этот человек умеет отдавать приказы и знает, что они будут выполнены. Они замерли чуть ли не на целую вечность, дождь струился по их лицам, промокшая одежда прилипала к телу.
Криков больше не было слышно. Но через мгновение Гамаш услышал кое-что еще.
– Сюда.
Длинные ноги легко несли его по выложенной плитняком дорожке и потом вокруг старого дома, где земля после дождя превратилась в месиво. Пьер шел следом, скользя и разбрызгивая воду.
Посреди лужайки на влажной траве стояла садовница Коллин, прижав руки к мокрому лицу. Она плакала, и он подумал, что ее ужалили осы, но, подойдя ближе, увидел ее глаза. Остекленевшие, испуганные.