– Прошу тебя, давай поговорим позже, – Сото был крайне необщителен, что случалось с ним довольно редко. – Я устал и хотел бы выспаться – завтра на работу.
– Работа столько дней двигалась без тебя, потерпит еще один. Даю тебе на завтра выходной, только я обязан узнать, что с тобой происходит.
Ругаться с Лоренцо не хотелось – все-таки он был прав, и Сото не должен был держать старшину в неведении относительно места своего пребывания.
– Ничего не происходит, – раздраженно ответил Сото. – Просто… даже не знаю как объяснить… Ты никогда не приходил к мысли, что тот образ жизни, которым ты живешь, – не для тебя; что ты достоин чего-то… совершенно особенного?
– Да десятки раз я хотел махнуть на все рукой, забрать семью и податься на все четыре стороны, – признался Гонелли, довольный тем, что блудный общинник снизошел-таки до разговора. – Однако что дальше? Ну осяду в другом месте; а кто сказал, что там будет лучше? Барселонская Особая, дружище, далеко не самое худшее место в мире, и с годами я понимаю это все сильнее и сильнее. Для такого человека, как я, наша община – просто дар свыше. И ты в свои годы ничем не отличаешься от меня, уж поверь. Так что смирись, обзаведись семьей, и вот увидишь – очень скоро мысли «о лучшей доле» сами перестанут тебя одолевать.
– Наверное, не получится, – вздохнул Сото. – Я не такой, как ты и твои друзья. Я – другой. Не только внешне, но и внутренне. Ваши праздники, ваши обычаи, ваш жизненный уклад… Я до сих пор чувствую себя гостем в вашей общине.
– Я не ослышался: ты сказал «в вашей»?
– Видимо, так. Не могу сказать «в моей», а притворяться, ты знаешь, я не очень-то умею.
– Вот уж не думал, что через семь лет твоего членства в общине услышу от тебя такое… – обиженно проговорил Лоренцо. – Ну ладно, сказал бы ты мне это поначалу, но теперь, когда каждый из нас считает тебя чуть ли не родным братом…
– Извини.
Гонелли хмыкнул и отвернулся.
– Кем же тогда ты себя считаешь? – спросил он после минутного молчания. – Вечным Бродягой, как байкеры, с которыми ты, кстати, последнее время что-то сильно спелся?
– Нет, я не хочу быть байкером, – возразил Сото. – Обычаи байкеров мне чужды. Я хочу жить так, как жили мои предки – по тем же принципам и законам.
– Так живи себе на здоровье! – воскликнул Лоренцо. – Кто мешает тебе здесь, в общине, соблюдать свои принципы? Можешь даже поклоняться своим древним богам, но только чтоб никто этого не видел. Поверь, более демократичного старшину тебе во всей Святой Европе не встретить.
– Да я пока никуда и не ухожу, – ответил Сото. – Куда мне еще идти-то?..
– Но судя по твоему настроению, ты уже недалек от того, чтобы помахать дядюшке Лоренцо ручкой, – пробормотал старшина. – И вообще, что это за принципы такие, если они мешают тебе нормально уживаться с людьми?.. Постой-ка, я кажется догадался: ты заболел очередной книгой! Верно? Я прав?
Сото не ответил: Лоренцо редко оказывался не прав, а своего младшего товарища он и подавно видел насквозь.
– Не хочешь посвятить меня в прочитанное? – полюбопытствовал Гонелли.
Сото помотал головой: последуют ненужные комментарии и советы, в которых он сегодня не нуждался. Да и кому понравится, если посторонние вдруг возьмутся обсуждать приходящие к нему письма откровенного содержания? А то, что прочтенное недавно Сото «послание через века» предназначалось лишь ему и никому больше, он не сомневался, ибо кто из его знакомых мог бы по-настоящему оценить эти строки?
– Ну как знаешь, – махнул рукой старшина. – Однако после того турнира, когда ты сменил имя, ты пугаешь меня все больше и больше. Даже не знаю, что тебя ожидает, если дальше так дело пойдет…
На этой неопределенной ноте их разговор в тот день и завершился. Завершился, чтобы через полгода возобновиться, но уже не в такой приятельской атмосфере…
«Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги, – что он должен умереть. Вот его главное дело. Если он всегда помнит об этом, он сможет прожить жизнь в соответствии с верностью и сыновней почтительностью, избегнуть мириада зол и несчастий, уберечь себя от болезней и бед и насладиться долгой жизнью. Он будет исключительной личностью, наделенной прекрасными качествами. Ибо жизнь мимолетна, подобно капле вечерней росы и утреннему инею, и тем более такова жизнь воина…»
Эти слова были написаны предком Сото по имени Юдзан Дайдодзи в далеком семнадцатом веке, когда до Каменного Дождя оставались еще столетия. Так начинался трактат «Будосесинсю», который в переводе с языка предков звучал как «Напутствие вступающему на Путь воина».
Трактат этот, вместе с другим заключенным с ним под одну обложку трактатом Ямамото Цунэтомо «Хагакурэ» – «Сокрытое в листве», – пополнил небольшую библиотеку Сото не так давно. Но он уже успел затмить собой по значимости все имеющиеся у молодого искателя книги, что медленно – две-три в год – продолжали скапливаться у него на полке. Некоторые из собранных книг были для Сото подобны пустой скорлупе, поскольку не содержали ничего нового, помимо того, что он уже знал. Некоторые были полностью написаны на непонятном языке предков – Сото оставил эти книги лишь из-за фотографий.
Две вышеупомянутые книги были вовсе без фотографий и картинок. Даже скомпонованные вместе, они недотягивали по объему и до половины все той же книги о боевых искусствах. Однако ради этого неброского тома Сото готов был пожертвовать всей своей библиотекой, если бы вдруг кто-то поставил его перед подобным выбором.
Попади «Будосесинсю» и «Хагакурэ» к Сото в четырнадцать лет – во времена, когда Лоренцо еще не научил его читать многие мудреные произведения между строк, – он бы не отнесся к ним с таким почтением. Просто счел бы сборником нудных нравоучений, коими его так любили пичкать в приюте. Но сегодня, когда затхлый воздух приюта остался лишь в воспоминаниях, а Сото для своих лет был довольно рассудителен, дисциплинирован и являл собой весьма грозного противника для любого недоброжелателя, книга под заголовком «Напутствие вступающему на Путь воина», да еще написанная рукой мудрого предка, попалась ему очень кстати.
«Будосесинсю» и «Хагакурэ» хоть и имели менторский тон, вопреки любым другим наставлениям учили Сото не жить, а умирать, чем и перевернули склад мышления молодого человека с ног на голову. Оба трактата начинались буквально с одних и тех же слов, только в «Хагакурэ» они звучали еще радикальней: «Я постиг, что Путь Самурая – это смерть. В ситуации «или – или» без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно…» «Умереть» в мыслях еще при жизни считалось у предков единственным способом сохранить вселенское спокойствие в кровавых битвах и тем самым исполнить долг по защите чести и достоинства, как своих, так и господина, которому служишь. Способы достижения высшей доблести были описаны на примерах конкретных воинов, чьи поступки показались бы любому нормальному человеку безрассудным самоубийством. Но только не Сото.
Служба в охране общины позволяла молодому искателю причислять себя все же к воинам, а не к искателям, которые копались в земле, словно крестьяне. Поэтому у Сото не возникло мыслей о том, что «Напутствие…» может предназначаться не для него. И пусть называть себя самураем он не имел никакого права (разве мыслимо, не будучи выращенным в самурайской семье, в один прекрасный день стукнуть себя в грудь и крикнуть «Я – самурай!» только потому, что занимаешься боевой профессией и внешне похож на предков?), следовать самурайскому кодексу чести – бусидо – ему не возбранялось, поскольку даже авторы трактатов сходились к одному мнению, соблюдение хотя бы некоторых принципов этого кодекса будет не лишним никому из молодых людей.
Каноны бусидо были на порядок строже любых канонов, что приходилось изучать Сото до сего дня. Самурай не имел права даже на малейшую ошибку или малодушие – проступки эти карались смертью через ритуальное самоубийство сэппуку, являющее собой вскрытие живота посредством ножа. Сото поражался решимости, какой должен был исполниться воин, чтобы хладнокровно выпустить себе кишки. И это при наличии куда более простых и не столь болезненных способов самоубийства. Любой другой на месте Сото ужаснулся бы подобным дикостям, но далекий потомок начал уважать своих предков еще сильнее: даровать опозоренному воину последний шанс вернуть себе попранную честь могли только люди великодушные и справедливые. А великодушие и справедливость в полной мере присущи лишь воистину великим людям.
Закончив изучать «Будосесинсю» и «Хагакурэ», Сото испытал странное и ни с чем не сравнимое ощущение некой внутренней наполненности, которого ранее после прочтения книг у него не возникало. Два коротких воинских трактата стали крепкой нитью, сшившей в единое полотно все полученные ранее молодым человеком знания. Просто узнавать факты из жизни предков было, конечно же, интересным занятием, но когда при этом спустя столетия ты можешь объяснять, чем диктовались те или иные, подчас совершенно необъяснимые их поступки… Сам довольно воинственный по натуре, теперь Сото понимал, с чем была связана воинственность его предков, не расстававшихся с мечами даже во время принятия ванн. Дух древней нации проникал в Сото через скупые строки «Будосесинсю» и «Хагакурэ» и вытеснял из него остатки характера Луиса Морильо, заменяя мысленный сумбур озлобленного на жизнь беспризорника на стройный порядок суждений готового к смерти воина, пусть не самурая, но стремившегося во всем на него походить.
Закончив изучать «Будосесинсю» и «Хагакурэ», Сото испытал странное и ни с чем не сравнимое ощущение некой внутренней наполненности, которого ранее после прочтения книг у него не возникало. Два коротких воинских трактата стали крепкой нитью, сшившей в единое полотно все полученные ранее молодым человеком знания. Просто узнавать факты из жизни предков было, конечно же, интересным занятием, но когда при этом спустя столетия ты можешь объяснять, чем диктовались те или иные, подчас совершенно необъяснимые их поступки… Сам довольно воинственный по натуре, теперь Сото понимал, с чем была связана воинственность его предков, не расстававшихся с мечами даже во время принятия ванн. Дух древней нации проникал в Сото через скупые строки «Будосесинсю» и «Хагакурэ» и вытеснял из него остатки характера Луиса Морильо, заменяя мысленный сумбур озлобленного на жизнь беспризорника на стройный порядок суждений готового к смерти воина, пусть не самурая, но стремившегося во всем на него походить.
Вызывало печаль одно: если безродному бродяге Луису сочувствовали многие, то нашедшего свои исторические корни и вставшего на Путь традиций Сото не понимал никто. Даже те, кто раньше называл его братом…
– Мощный зверюга! – похлопал Лоренцо по седлу новое двухколесное приобретение Сото. – Где-то я его раньше уже видел… Не тот ли это кусок ржавого железа, что наши парни продали байкерам с полгода назад?
– Он самый, – признался Сото, откручивая у байка головку цилиндра. – Правда, хорош? Теперь он мой. Только клапана подрегулировать, и будет как новый. Я даже имя ему придумал – Торо. Землю из-под себя рвет не хуже быка.
– Ни разу не слышал, чтобы байкеры делали кому-то столь щедрые подарки, – недоверчиво проговорил Гонелли, обходя вокруг внушительного четырехцилиндрового Торо. – Надеюсь, ты не прикончил его владельца?
– Нет, не прикончил, – усмехнулся Сото. – Но пару месяцев с постели он точно не встанет… – и, дабы окончательно пресечь сомнения старшины, пояснил: – Я выиграл Торо в кулачном поединке; у байкеров это развлечение тоже практикуется. Они очень азартны и порой делают довольно-таки высокие ставки. Хозяину Торо вчера не повезло – удача отвернулась от него. А я ведь советовал ему: не выходи на поединок пьяным!
– Интересно, какую же ответную ставку сделал ты? – с настороженным прищуром полюбопытствовал Лоренцо.
– Все свои сбережения, – не стал скрывать Сото. – Я тут кое-что скопил за последние годы. Человек я неженатый, пью редко, да и это уже был не первый мой бой со ставками у байкеров. Так что деньги у меня есть.
– Рискованный шаг, – заметил Гонелли. Было очевидно, что поступок младшего товарища он не одобряет.
– Вот потому я и не должен был проиграть. – Сото произнес это как само собой разумеющееся. – Кстати, почем сегодня бензин?
– Как и всегда – гораздо дороже, чем стоит в действительности, – вздохнул Гонелли, присаживаясь на ящик с инструментами.
Сото догадался, что старшина пришел к нему не просто поглядеть на сверкающую диковинку, в которую мастеровые байкеры могли при желании обратить любой двухколесный металлолом. Выигранный общинником байк наверняка являлся для Лоренцо лишь поводом к разговору. И разговору нелицеприятному, что при взгляде на угрюмое лицо старшины также было яснее ясного.
– Стоит ли твоя овчина выделки? – спросил Лоренцо. – Не дорого будет катать свою задницу: глянь, двигатель какой монстр; небось горючего жрет побольше «Сант-Ровера». Так ли уж нужно тебе это прожорливое стальное животное?
– Мои предки говорили, что воин без клана и без лошади – не воин вообще, – ответил Сото.
– Вот и купил бы себе обычную лошадь. Овес куда дешевле бензина.
– Эти слова были сказаны предками очень давно, когда Стальных Жеребцов не было в помине, – возразил Сото. – В те века пешие армии бились на огромных полях, и кто воевал верхом на лошади, имел преимущество. Сегодня лошади используются лишь для передвижения, а для дальних поездок байк удобнее. Да и лошадь требует особого ухода… Значит, тебе не понравился мой Торо?
– Мне не нравится, что ты крутишься с этими байкерами, – поморщился Лоренцо. – Скрытный они народ. В лицо улыбаются, но стоит только ослабить бдительность, как они уже возле наших складов словно стервятники кружат. Смотри, попадешь ты с ними в неприятности. Они-то шустрые ребята, смоются, а тебя подставят. Завязывал бы ты к ним шляться.
– Не волнуйся, в их противозаконных вылазках я не участвую, – попытался обнадежить старшину Сото. – А к байкерам я хожу по одной причине: лучше их в технике никто не разбирается. Есть множество практических вещей, которые я просто должен в жизни знать, а им можно обучиться лишь у байкеров.
– Странные слова ты говоришь. Я вон в двигателях и механизмах профан, но тем не менее прекрасно себя чувствую и без знания их устройства. Зачем изучать то, что наверняка никогда тебе не пригодится?
– У тебя свои принципы в жизни, у меня свои, – отрезал Сото, стараясь все же быть не слишком грубым. – Твои принципы я понимаю и отношусь к ним с уважением. Будь добр, уважай и ты мои. Хоть немного.
– Да я бы рад… но не получается, – вздохнул Лоренцо. Сказано это было им с таким недружелюбием, какого Сото за своим старшим другом не замечал еще ни разу. Молодой искатель в недоумении даже оторвался от работы и отложил гаечный ключ. – Как я уже однажды говорил, – продолжал старшина, – порядки в нашей общине демократические – почти как у твоих байкеров! Я готов терпеть в ней даже махровых идолопоклонников, но при двух условиях: общинник должен хорошо работать и исповедовать свои убеждения так, чтобы даже малейшая тень не упала на Барселонскую Особую. Только так, а не иначе.
– К чему ты ведешь? – вспылил Сото. – Я что, дерьмово работаю или опозорил общину?
– Работаешь ты, как дай бог работать каждому, – невозмутимо ответил Лоренцо. – Надо быть последним мерзавцем, чтобы попрекать тебя твоей работой. И общину, к счастью, ты пока не опозорил…
– Что значит «пока»?!
– А то, что, если ты не прекратишь свои странные выходки, такое рано или поздно произойдет! – не стал увиливать от прямого ответа Гонелли. – Люди на тебя давно подозрительно косятся. Слухи нехорошие по поселку ползут. А мы с тобой не за каменными стенами живем, и никто из общинников обетом молчания не связан – дойдут слухи куда следует, быть беде!
– В чем же ты меня обвиняешь? – так же, без обиняков, поинтересовался у старшины Сото. – В том, что я якшаюсь с байкерами?
Беседа принимала нехороший тон, но оба старых друга все-таки придерживались рамок приличия и не пускались во взаимные оскорбления.
– Байкеры – это цветочки, причем самые безобидные, – махнул рукой Лоренцо. – Будь дело в одних байкерах, я бы слова не сказал… Дело в тебе. Ты ведешь себя дико и порой напоминаешь безумца. Взять хотя бы случай, когда ты своим мечом проткнул собственное бедро! Благо хоть артерию не задел! И ты хочешь, чтобы люди считали эту выходку нормальным поступком?
– Это было испытание, которое мои предки называли «матануки». Все их воины проходили через матануки и готовы были в любой момент повторить его! Я должен был доказать себе, что достоин считаться воином!
– И правда, лекарь, который штопал тебе бедро, о чем-то таком мне уже поведал – испытание кровью… Да ты помешался на крови! – Лоренцо понемногу начинал терять спокойствие: подскочил с ящика и, нервно жестикулируя, заходил по гаражу из угла в угол. – А вчера мне рассказали, что ты устроился подрабатывать на бойню. Ну ладно бы, просто резал там скот, так нет же!.. Будь другом, расскажи-ка мне, чем ты там занимаешься!
– Я и режу скот, – недоуменно пожал плечами Сото. – Чем еще можно заниматься на бойне?
– Да, режешь! – уже почти кричал Лоренцо. Проходившие мимо гаража искатели в любопытстве заглядывали внутрь, но, завидев разгневанного старшину, тут же ретировались. – Вопрос в другом: как ты его режешь? Что за кровавые вакханалии ты вытворяешь со скотиной?
– Я учусь убивать мечом, – как ни в чем не бывало ответил потомок грозных воинов. – Оттачиваю удар. Привыкаю к виду крови. Какая разница, как я убиваю скотину, если ее все равно пригоняют на убой? Воинов моих предков отцы заставляли делать это, когда им было пять лет от роду, а в пятнадцать их водили в тюрьмы обезглавливать преступников! Настоящим воином не станешь по книжкам и в кулачных поединках! Воин должен попробовать кровь на вкус!
– Я не спорю, но мы-то не на твоей исторической родине! Очнись, ты в другой стране и в другой эпохе! Напомню, если ты позабыл: здесь любого, кого прельщает вид крови, легко обвиняют в сатанизме и ортодоксальном язычестве! Ты хоть представляешь, что такое Трон Еретика и Очищение Огнем? Пророк никогда не жалел бензина на борьбу с сатанистами и язычниками!
Сказанное старшиной вогнало Сото в замешательство: он никогда не задумывался, что у кого-то вообще может зародиться даже малейшее подозрение в причастности его к сатанистам. Молодому искателю всегда казалось, что для вынесения столь чудовищного обвинения требуются улики посерьезней, чем обезглавливание мечом крупного и мелкого рогатого скота.