В шоколадного цвета глазах, как в лужах, плескались слезы. Он вытер их полой пиджака, высморкался сердито и пояснил:
- Мерзнет она без пальта. Там, где пожгло - там и мерзнет.
Было видно, что сестренку свою он любил. Любил, не смотря ни на что.
- Отец что, совсем вам не помогает? - спросил я на всякий случай, хоть и знал уже примерный ответ.
- Батьку ж тогда в тюрьму посадили. Мол, не помог, семью в опасности бросил. Там он и сгинул. Справку прислали. Написано "туберкулез". Только люди болтают - повесился...
Только теперь я увидел мальчишку. Всерьез. Целиком. Всем сердцем. По-настоящему.
...Побелевшие пальцы, сомкнувшиеся на вытертых рукоятках. Латаные штаны без морщин на коленях. Обида на донышках глаз... Господи! За что ж его так?!
Боль сама по себе способна убить, если она превысит допустимый порог. Наша кровь идентична по составу морской воде. И содержит в себе всю таблицу Дмитрия Ивановича Менделеева. Даже те хитрые элементы, которые еще не открыты. Вот почему человеческий мозг не всегда управляется разумом. Боль, как красная кнопка, включает автономную систему самозащиты. И эта система способна (практически мгновенно) синтезировать в нашей крови соединение любой сложности. Даже чистую, без примесей, воду. Организм всегда успевает себя защитить. Если сильно "прижмет" - немеет пораженный участок тела. А если и это не помогает, человек теряет сознание.
Здесь уникальный случай Веками проверенная система не сыграла сигнал "отбой". Ее "заклинило". Наверное, потому, что мальчишка спал. А когда проснулся, получил мощнейший эмоциональный шок. До сих пор в нижней части его позвоночника перекрыт канал энергетики, что ответственен за питание нижних конечностей. Скоро этот канал за ненадобностью отомрет и ноги начнут усыхать...
- Ганка, она ведь бывает хорошая, - рассуждал между тем инвалид, - когда в зеркало на морду свою не глядит. Давеча вот говорит: "Давай, Василь, я тебя москаляцькой едой угощу". Как его... что-то забувся... гренки, чи хренки? На кухню пийшла, дымищи в хату понапускала, уси пальцы пообожгла... я попробовав... а то жареный хлиб! Ой, не можу... жареный хлиб!
В конце каждой фразы его голос подпрыгивал до фальцета. Вытирая слезы, он взглядом своим приглашал посмеяться и меня. А потом опять начинал хохотать. Да так, что патлатая голова моталась из стороны в сторону, обнажая худую кадыкастую шею с беззащитно пульсирующей жилкой. Шею, на которой ни разу не побывало ни одного полновесного мешка картошки, притыренного с колхозного поля.
- Эх, кабы б мои ноги ходили! - сказал Василь, отсмеявшись. И задумался. Улетел на крыльях мечты.
- Ты бы сестренку свою по всей хате на кулаках протащил! - хмыкнул я, возвращая его на землю. А сам с интересом следил за его ответной реакцией.
- Та ни, дядьку, - ласково улыбнулся Василь, - что ж я, не понимаю? То ж вона не меня мурцуе, а свое треклятое прошлое. Ни! Я б тогда, дядьку, як кинь працював! Собрав бы гроши... такие гроши, чтоб Ганке зробылы пластычную операцию. Хай вона будэ як ненька-покойница - красива, та весела. А мож самому в фельдшера податься? Оно и дешевле выйдэ?
Ты посмотри: такой молодой, а уже хохол! Ну что ж, этот город не так уж плох, если в нем рождаются добрые люди. И я приехал сюда не зря.
Когда входишь в чужой организм с намерением что-либо в нем изменить, будь готов к жестокому сопротивлению. Даже если человек находится в коме, его система самозащиты будет решительно отвергать все, что приходит извне. Нужно обладать беспристрастностью робота и полностью отрешиться от чуждых эмоций. А свои - и подавно держать на замке. Иначе труба: или прихватишь чужое - или забудешь свое.
- Василь, - тихо сказал я и глянул в его глаза, а потом медленно, осторожно поднялся с надоевшей скамейки и стиснул в ладонях его виски, - скажи, ты действительно не чувствуешь ног?
Капельки пота выступили на его лбу, извилистыми ручьями потекли по лицу, искаженному гримасою ужаса. Зрачки закатились. Тело обмякло. Теперь мы с ним -
единое целое.
Для начала я подключил его к своей энергетической системе. Попробовал размять омертвевшие ноги. Они отзывались, но очень слабо. Заныли пересохшие вены - вот-вот порвутся, как будто они скручены из тонкой папиросной бумаги. Когда по ним хлестанет полноценный поток крови - мальчишка будет орать. Мотор-то у него сделан на семерых. Качает так, что брызги летят!
Так, смотрим дальше: гипертрофия левого предсердия. Это не страшно. Годочков до девяноста хозяин "мотора" точно протянет. Если, конечно, бросит пить и курить, если будет делать зарядку, побольше ходить, а еще лучше - бегать. Правда, ходить Василю придется учиться заново. Ему еще много чему нужно учиться....
Все, Васька, хана твоей пенсии! Осталось всего-то заблокировать боль да немного "подзарядить аккумуляторы".
Легкого импульса оказалось достаточно. Система сама пришла в норму. Ничего серьезного в мире не произошло. Все так же немилосердно свирепствовало солнце. Где-то недалеко полыхал реактор Чернобыля - "мирный атом в квартиры советских граждан!" Прошла всего-то доля мгновения. Карегрудый воробей не успел даже толком вываляться в пыли, а Васька прийти в себя.
Трясущимися пальцами я достал последнюю сигарету. Она мгновенно потемнела от пота.
- И мене закуры-ы-ть, - бабьим голосом вывел мальчишка, покачиваясь из стороны в сторону. Кажется, сейчас у него начнется истерика.
Я молча, показал ему дулю, порылся в кармане, достал и протянул четвертак:
- Не барин! Сходи да купи. И спроси там холодного пива.
Он недоверчиво ощупал свои колени. Потом посмотрел мне в глаза.
- Чай не безногий! - со злобой добавил я и презрительно сплюнул. А мысленно закричал, - ну, что ж ты сидишь? - иди!
И он, наконец, поверил. Решительно подтянулся на руках, неуклюже выполз из коляски и встал на ноги. Потом сделал первый неверный шаг, другой, третий... обернулся, шатаясь, вернулся назад. Глаза его ничего не видели - сплошные горькие слезы.
- Ой, дядьку, - сдавленно прошептал он, - ой, дядьку!
И сорвался на крик:
- Ой, дядьку-у-у!!! Ой, дядечку, дядечку! Как же... как я перелякався! Я думав... я думав ты меня хочешь вбыть!
Я подхватил Василя на руки, долго баюкал и успокаивал, как младенца. А он уткнулся в мое плечо мокрым носом, плакал, икал и всхлипывал, вздрагивая всем телом.
Глава 8
...Когда я очнулся, солнце светило во всю - такое же, как тогда: яркое бесшабашное. Во рту было сухо. Организм активно протестовал - требовал законные двести грамм. Простынь была мокрой от пота, каюта закрыта.
Вот бы наяву окунуться в тот благостный день из далекого счастливого прошлого, когда я не пил запоями! Добрести до "Универсама", зарядиться пивком. А там - чем черт не шутит! - уплотнить это дело бутылкой "Спотыкача". В общем, поправить голову и быстренько вернуться обратно.
Попутно я вспомнил, что дома у Игоря мне также снился Василь. И тогда я проснулся в тот же самый момент, когда бережно отодвинул мальчишку, молча, встал со скамейки и ушел в сторону слепящего солнца.
Вот уж далось оно мне, это солнце! Как говорил дед, попало вороне говно на зуб!
Телефон не работал.
- Э-э-э! - закричал я и стукнул ногой в переборку, - дайте воды, сволочи!
В семь тридцать утра открыли мою каюту. Судя по очертаниям берега, мы были в районе Североморска - крутились на девиации. Стеная и охая, я принялся ползать по палубе, раскидивать сети антенн. Занятие тупое и муторное, если делать его в одиночку. Особенно, в моем состоянии. Медный канатик цеплялся за все, что угодно и мне приходилось мотаться от бака к корме. Но на помощь пришел Игорек и к обеду мы с ним пошабашили.
- Ты как? - спросил я его.
- Почти отошел, а ты?
- А я подыхаю. Трясусь, как осиновый лист. Скоро на связь выходить, а чувствую - не смогу. Ты вчера на продукты не ездил?
- Ездили все матросы. Куда ж без меня?
- "Резьбовой коньячок" в артелку не получали? (Надежда умирает последней).
- Взяли шесть упаковок: три "Цветочного" и три "ДМШ". ("ДМШ" - одеколон "Для мужчин"). Только не радуйся: капитан приказал занести все это дело к нему в каюту. Когда, мол, экипаж протрезвеет, тогда и начнут выдавать на руки.
- Вот гад, кругом кислород перекрыл!
- Значит, тебя и без шила оставили?
- Без какого еще шила?
- Ну как же, вчера, перед самым отходом, заехал на рейдовом катере ваш групповой инженер, с каким-то хмырем. С собой привезли большую молочную флягу.
- В шахту не лазили? - быстро спросил я.
- Там они втроем и крутились: их двое и наш старший механик. Я еще, грешным делом, подумал: в систему спирт заливают. Ну, как обычно, после ремонта. Не знаю как здесь, а у нас в "Тралфлоте" такой негласный закон: по литру тому кто льет, литр капитану и литр радисту. А то что осталось - в шахту. Я знаю, сам в этом деле однажды участвовал.
- У нас по-другому: по литру всем... кроме меня.
Вот попал, так попал! - думал я, имея в виду "Норильск". - Всяк норовит уколоть побольнее. Ну, Селиверстович, удружил!
Игорь все прочитал по моим глазам:
- Есть у меня почти полный флакон "Шипра". Может быть, принести?
- Он еще спрашивает! Только смотри, чтоб никто не заметил, а лучше... я тебя здесь подожду.
- Ты что, на обед не идешь?
Меня чуть не вывернуло. Я сплюнул вдруг ставшую пресной слюну и, задыхаясь, выдавил:
- Не говори при мне это слово.
С флаконом в кармане жить стало немного легче. Ты, вроде, еще не выпил, но можешь в любой момент. Есть у тебя впереди хоть какая-то перспектива.
Четыре кусочка сахара я "стрельнул" в каюте у повара. У него же спросил:
- Слышь? А спирт тяжелей, или легче воды?
- Кажется, легче, а что?
- Да так, ничего...
Шансы были не велики. Но если вода тяжелее спирта, а нас еще не штивало, почему б не попробовать?
Переодевшись в робу, я взял пустой деревянный ящик от гиросферы и поставил в него литровую банку с крышкой. Туда же положил сахарок и пластмассовый кембрик. Кружку, "фунфырик" и ключ "на семнадцать" рассовал по карманам. Так, чтоб не звенело.
...В шахте было прохладно и тихо. Мерно всхлипывала лампочка эхолота. Я быстро "накрыл на стол". Все, что было в зеленом флаконе, выцедил в кружку. Одеколон - тот же спирт. И пить его нужно умеючи, лучше - не разбавляя. Сначала глубоких вдох, за вдохом десяток глотков, мелких и частых - и сразу же - долгий выдох. На следующем вдохе можно закусывать сахаром, или "занюхивать мануфактурой" - кто как привык.
Весь "золотой запас" я вылакал в два присеста. Потихонечку забрало. Кайф от пойла тяжелый и мутный. А куда бечь? - это все-таки лучше, чем совсем ничего. Первый раз за сегодняшний день, я закурил. Спасибо хотя бы на это!
Крышка люка была "расхожена" и открылась почти бесшумно. Внизу была длинная лестница, ведущая к днищу судна, а рядом - система приводов поворота и спуска сонара. Я прислушался. Судя по звуку, вибратор работал хреново, с заметными перебоями. Как сердце с хорошего бодуна.
Под широкой железной пробкой плескалась заветная влага. Я сделал четыре полноценных глотка и пустил ее самотеком. В банке запенилась мутная жидкость с хлопьями ржавчины. Но градус в ней был и, честно скажу, неплохой градус! Примерно такой, как у "Стрелецкой".
Толцыте, мужики и обрящете. И отверзется вам от щедрот.
...Брянский жил напротив меня: чуть вправо - и дальше, наискосок. Оттуда, как раз, выносили стармеха. Он был уже на бровях. В капитанской каюте стоял "гай-гуй". Отмечали отход, как положено в "зоне трезвости". Громко играла музыка. Алла Борисовна Пугачева пела про "седого погромщика". Было грустно. В душе росло смутное подозрение, что эти счастливые люди пьют за мое здоровье.
Я ввалился в радиорубку, включил передатчик и взял чистый бланк. На бумагу легли стандартные строчки служебной радиограммы: "Мурманск АРКС диспетчеру = Вышли Кольского. Следуем район промысла. Связь открыл".
Дальше шла подпись. И тут я с ужасом обнаружил, что, напрочь забыл фамилию капитана. Попробовал ему позвонить - трубку никто не брал. Сходил, постучался в дверь. Мне оттуда сказали:
- Свободен!
Это ж надо, допился! И фамилия, вроде, простая? Какой-то, вроде бы, лес, воспетый в народных песнях? Точно какой-то лес! Там еще водятся волки.
Ничтоже сумняшеся, я дописал на бланке: "КМ (Капитан) Тамбовский".
Так телеграммку и "запулил".
Покончив с делами, я заглянул на мостик.
- Ты как? - вежливо справился вахтенный штурман.
- На десять процентов уже человек.
- Отходи. Послезавтра будем на промысле.
Перо самописца уверенно жгло бумагу, отражая рельеф дна. Я коснулся запястьем "стола". Шибануло, но очень слабо. М-да, сигнальчик-то никакой! Даже лампочка еле "плямкает"... ничего, завтра починим.
В каюте я закрылся на ключ, достал заветную банку, пропустил содержимое через фильтр. После двойной очистки, жидкость облагородилась до светло-коньячного цвета.
Кто-то ломился в дверь, матерился голосом капитана, но я не открыл, а тоже сказал:
- Свободен!
Чего волноваться? Ведь боцман заранее все укрепил...
Я выжрал все до глотка, но уснуть долго не мог. Сначала в башку стучались стихи: пара матерных и небольшое цивильное. Потом меня обуяли мечты. Я представил, как сегодня же брошу пить. А потом "отбомблю" положенный срок на этой вот, сраной коробке. И будет мне заслуженный отпуск за три беспросветных года! И приеду я в город Архангельск: в новых джинсах и кожаном пиджаке. И в доме, что напротив тюрьмы, мне позволят увидеться с дочкой. И случится такое чудо, что ее от меня прятать не станут и никто не будет кричать, что мои появления раз в году ребенка травмируют. Что она после встречи со мной, ночами не спит. Что пора бы одуматься, все простить и вернуться в семью...
И сон мне приснился светлый-пресветлый: будто бы мы гуляем по набережной. На Анютке огромный розовый бант, а я для нее покупаю много-много конфет и игрушек...
...Новый день начался с конфуза. На шахте висел огромный амбарный замок. В кладовке под полубаком прилежно копался "дракон" - готовил к выдаче спецодежду. Увидев меня, сочувственно улыбнулся.
Это не он! Эх, знать бы, кто заложил!
Я поднял глаза на мостик. Расплющив нос о стекло, на меня смотрел капитан: поднимись, мол.
- Ну, Моркоша, уел! - сказал он с шутливым поклоном и сделал вид, что снимает шляпу. - Жаль, вчера ты мне не попался. Ведь я, грешным делом, хотел тебе морду набить!
- Это еще за что? - набычился я.
- За твою телеграмму.
- Какую еще телеграмму?
- Которую ты вчера диспетчеру отослал. Или не помнишь?
- Ну, было такое дело. А что в ней такого, в той телеграмме?
- Ты и правда не понимаешь?
Я, и правда, не понимал:
- Слушай, Виктор Васильевич, перестань говорить загадками.
- Ты подпись какую поставил? - уже с интересом спросил Витька.
- Будто не знаешь, "капитан Брянский".
- А здесь что написано?
Я глянул, и охренел: это же надо какой "прокол"! Тут, если "засек" контроль, просечкой в талоне вряд ли отделаешься.
- Это что ж получается? - я пытался собраться с мыслями, - телеграмма того, не дошла? Вроде как, аннулирована?
- Лучше бы не дошла! - Брянский тяжко вздохнул. - Диспетчер ее прочитал и успел уже всем растренькать. "Тамбовский" теперь, по твоей милости - это моя новая кличка.
- Может быть, пронесет?
- Куда там! - Витька вздохнул и махнул рукой. - Вчера "Снежногорск" вызвал на УКВ и ехидненько так: "Пригласите на мостик капитана Тамбовского!" Нет, это уже навсегда! Ты, кстати, куда собрался?
- В шахту, "Палтус" лечить.
- А что с ним?
- Пока не знаю. Буду смотреть усилитель. Скорее всего - оконечный каскад.
Брянский долго смотрел мне в глаза. Смотрел с явным сомнением. Наконец, произнес:
- Не знаю, не знаю... по мне - так нормально работал прибор. Когда выходили в район промысла, заряжали в него рулон японской бумаги. Ну, сам понимаешь, качество! Вся рыбка под нами - как на ладони. Никогда без плана не приходили. Есть у меня в сейфе еще два рулона, сейчас покажу...
Бумага и правда, была шелковистой и гладкой, с красивым орнаментом по лицевой стороне. Один экземпляр уже побывал в работе, в режиме "белая линия". То, что я там обнаружил, внушало доверие.
- Ну как? - произнес капитан с плохо скрываемой гордостью. - Тебе вот, такую бумагу ни в жизнь не достать!
Что верно, то верно! Даже спирта - и того не достать!
- Ай да бумага! Вот это бумага! Ах, какая бумага!!! - повторял я на все лады, пока Витьку не перекосило.
- Да ладно тебе! - отплюнулся он стандартной Архангельской фразой.
- Ключ от замка у кого?
- Какого еще замка? - не сразу врубился Витька.
- Большого навесного замка, которым закрыли шахту, - пояснил я как можно вежливей.
- Зачем он тебе?
- Я ж говорю: "Палтус" лечить. Откуда ты знаешь: может быть, мы уже по рыбе идем?
Аргумент не подействовал.
- А мне почему-то кажется, - с нажимом сказал Брянский, - что ты собираешься голову свою подлечить и опять, как обычно, нажраться! Хватит, пора отходить!
- Ты меня в море вывез? - спросил я с таким же нажимом.
- Вывез, - подтвердил Витька.
- Ну, вот. А здесь я нормальный! (Спасибо тебе, капитан Севрюков!) Как ты мыслишь: сколько воды помещается в емкость "Палтуса"?
- Литров, наверное, триста-четыреста, - навскидку прикинул Брянский.
- Шестьсот пятьдесят, - уточнил я, добавив чуть-чуть от себя, - и сколько же туда спирта залили?
- Слушай, я все понимаю, - заюлил капитан, - но знаешь... с замком как-то спокойнее.