Да, я все еще ничего не сказала о самом главном, о том, что я заметила, едва оказавшись на пороге комнаты. Потому что все еще не могу подобрать слова. Дело в том, что во главе стола сидят Константин Сергеевич и Ольга Леонидовна собственной персоной. То есть, разумеется, их голографические копии, созданные по методике «ожившее фото» и снабженные эмуляторами искусственного интеллекта. Они довольно уверенно ведут беседу, отвечают на вопросы, благодарят за поздравления. Константин Сергеевич даже здоровается со мной, и я надолго задаюсь вопросом: снабжаются ли подобные… э-э-э… программы системой распознавания лиц или это просто стандартная реакция на любого входящего в комнату человека. По правую руку от цифровой прабабки сидит Ольгина дочка — худенькое дитя с флюоресцирующими волосами — и не без страха поглядывает на оживших родственников. Разумеется, у меня нет ни малейшего желания подходить к ним ближе, я тихо медитирую над бутербродом с красной рыбой и бокалом вина и по профессиональной привычке прислушиваюсь к разговорам. В общем, здесь все по-старому. Юрий Константинович, единственный сын хозяина дома, на празднике быть не смог, так как он обычно либо зарабатывает деньги, либо отдыхает в запое, и сейчас как раз во второй фазе. Его бывшая супруга, похоже, пытается продать дом и как раз выясняет, повышает или понижает цены на недвижимость соседство с Центром развлечений. Ольга — финансовый аналитик в компании «Жиллет», работает день и ночь, надрывается. Обеспечивая бесперебойную подачу новых лезвий населению, изнемогающему в борьбе с усами, бородой и волосами на ногах, снимает комнату поближе к родному офису, дочку видит от силы пару часов в неделю. Татьяна замуж так и не вышла. Работает за гроши секретаршей в какой-то мелкой фирме, все свободное время проводит в конюшнях, копит деньги на собственную лошадь. Когда мне надоедает слушать про чужие семейные тайны, я оглядываюсь на писателя. Тот уже практически выговорился, иссяк и покорно слушает излияния корреспондентши о том, что среди землян ходят инопланетные информационные накопители, а в подвалах Кремля женщин оплодотворяют спермой атлантов. Но дослушать эту занимательную историю до конца мне не удается — Жанна выхватывает меня цепким взглядом из толпы гостей.
— Ну что ж, давайте еще раз выпьем за юбиляра — ветерана войны и замечательного мужа и отца, а главное, героя-космонавта. Люсенька, вы тут самая умная женщина, скажите, пожалуйста, тост.
Встаю. Вздыхаю. Думаю.
— Константин Сергеевич, к счастью, вы меня не слышите, поэтому можно не мучаться и не гадать, поймете вы меня правильно или нет. Мне следовало бы поблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. Но я до сих пор не могу сообразить, что это было. Вы просто не прогоняли нас с вашего участка — вот, пожалуй, и все. Поэтому просто спасибо вам за то, что вы были.
Я быстро опускаю глаза, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, и вспоминаю, что в дальнем конце комнаты за портьерой должна быть еще одна дверь — в подвал. Самое время провалиться сквозь землю. Как можно незаметнее я выскальзываю из-за стола, добираюсь до двери и исчезаю с торжества.
Проходя через подвал, я успеваю заметить на полке под самым потолком металлический круглый бок — похоже, это один из киберов-фехтовалыциков, которых Константин Сергеич мастерил для нас с Татьяной, — Портос или Арамис, — до прочих руки у всех так и не дошли. Киберы оказались довольно неповоротливыми, сложными в управлении, буксовали на каждом камне, редко попадали по противнику деревянной шпагой, но все равно пару недель мы возились с ними в наше удовольствие. Позже мы пытались научить их играть в футбол, но опять же без большого успеха.
— Прощай, парень, спасибо тебе за то, что был, — говорю я киберу.
В саду уже стемнело, только над столами на поляне горят лампочки, и я вижу, что там идет гаражная распродажа. Жанна выставила на продажу кораблики в бутылках и модельки ракет, которые делал в свободное время Константин Сергеевич. Кажется, тут есть даже оловянные солдатики, которых он отливал для сына. Вот эта идея мне, пожалуй, нравится. Вещи не должны надолго уходить из человеческих рук, им нужен хозяин — не важно какой.
***— Простите, огонька не найдется?
Людмиле давно пора было уходить, но она все стояла на тропинке, вспоминала молодость, и, как водится, получилось так, словно она напрашивается на чужое внимание. Закурить у нее попросил симпатичный молодой человек в дорогих очках, в черной рубашке с роскошной серебряной звездой шерифа на груди. Разумеется, он не был никаким шерифом и даже не служил в космических войсках, а всего-навсего работал на «Флай Стар» — один из крупнейших в России концернов, специализирующихся на цифровых технологиях. Зажигалки у Людмилы не было, спичек тоже, но он и не подумал уходить — конечно, как же без этого? Более того, легко и непринужденно перешел на «ты». Видимо, тридцатилетняя женщина без обручального кольца в такой ситуации должна чувствовать себя польщенной.
— Тебе понравилась моя работа?
— Трудно сказать. В общем, вполне убедительно.
— Но?
— Но… Не знаю. Сейчас мне кажется, что стоило бы просто сжечь тут все: и дом, и сад, а пепел развеять по ветру.
— Ты этого действительно хочешь?
— Да, но…
— Тогда пожалуйста.
Он достает из кармана наладонный компьютер, набирает несколько команд, и вот они уже стоят посреди пепелища, курятся пни от срубленных деревьев, а над головами раскинулось звездное небо. Зимнее, между прочим, но зачем обращать внимание на такие мелочи? Ситуация начала нравиться Люсе. Она отступила в сторону с тропинки, ощупью нашла садовую скамейку, уселась и с интересом посмотрела на своего внезапного ухажера — ну, что еще ты умеешь? Он присел рядом и, поразмыслив немного, вновь склонился над клавиатурой, и в саду появляются приглушенно светящиеся кучи углей. Выглядело это очень красиво.
— А старик что, действительно был космонавтом? — поинтересовался юный дизайнер.
— Нет.
— Как же так? Заказчица нам все уши прожужжала, какая для нас честь воссоздать космонавта номер семьсот-пятьдесят-один, последнего и единственного. Жирно намекала на скидку.
— Он был в отряде, — объяснила Люся. — Долго. Лет десять. Но так и не полетел. Семьсот-пятьдесят-один — это просто номер удостоверения.
— А героем тоже не был?
— Это как посмотреть. Вообще-то не был. То есть Звездой Героя его никто не награждал — да и не за что было, наверное. Ты помнишь школьную программу — Кикладская война, Греция с Турцией за острова?
— Не помню.
— Ладно, не смущайся, я ее помню только потому, что знала КС, Константина Сергеича. Россия тогда решила вмешаться в войну, с миротворческой миссией, как водится, и они набирали добровольцев с первых курсов медицинских, языковых и, кажется, технических вузов. А КС, на свою беду, любил Хемингуэя. «Острова в океане» — был такой роман. Ну и Грецию хотелось на халяву посмотреть. В общем, расписался со своей Ольгой и потопал.
— И что, стал героем?
— Не героем, а санитаром. Хотя не знаю, велика ли разница. Кажется, он был ранен. Но ничего серьезного — это точно. Просто работал. Он рассказывал обычно всякую белиберду: как на станции цистерны со спиртом горели, как они бутылку французского коньяка нашли в одной вилле. Потом, когда война закончилась, он остался там еще на год, уже фельдшером. Подружился с пленным турком-офицером — они там собственные минные поля разминировали. Потом они долго переписывались, а нам доставались турецкие марки.
— А я думал, он был летчиком.
— Нет, врачом.
— А почему в космос не полетел?
— Потому что никто не полетел. Ты разве не помнишь — Тунгусская трагедия? Про нее много писали.
— Это когда метеорит?
— Нет, это когда МКС. Международная космическая станция. В 2… году. КС как раз должен был лететь через пару месяцев, сопровождать очередного туриста, ну и разумеется, была большая исследовательская программа. Но у них взорвался на старте «Протон» и практически уничтожил стартовый комплекс. Так что вместо того, чтобы готовиться к своему старту, КС спасал обоженных и отравленных А так как корабль, погибший вместе с «Протоном», должен был выправить орбиту станции, она начала падать и через месяц с небольшим свалилась в Сибири, аккурат рядом с Подкаменной Тунгуской. Видно, место такое — медом намазанное. Слава богу, жертв было немного, но тайга горела после этого почти год, и мы получили новый виток экологической катастрофы. А еще через год автоматические зонды благополучно сели на спутниках Юпитера, и с пилотируемой космонавтикой было покончено.
— Надо же, а я и не заметил.
— Ну вот сейчас заметил, и что? Жарко тебе или холодно?
— Вопросы у тебя! Даже не знаю. Жалко, наверное. Все-таки было чем гордиться.
— Надо же, а я и не заметил.
— Ну вот сейчас заметил, и что? Жарко тебе или холодно?
— Вопросы у тебя! Даже не знаю. Жалко, наверное. Все-таки было чем гордиться.
— Я, кстати, всегда была против. В смысле никогда не страдала от того, что пилотируемую космонавтику закрыли. И даже высказывала КС что-то в этом роде, когда была помоложе. Мол, нечего тратить деньги на всякую ерунду, когда вокруг полно голодных детей. Я, в общем-то, и сейчас того же мнения. Да и КС, помнится, не особенно возражал.
— Ну это же разные вещи!
— Да, оказалось, что разные. КС, знаешь ли, по молодости читал Хемингуэя, а я — Станислава Лема, «Возвращение со звезд». Так вот, Лем писал, что люди перестанут летать в космос оттого, что станут более чувствительными, осторожными, оттого, что будут бережнее относиться к себе и друг к другу, ну и все такое прочее При этом он, видимо, полагал себя большим реалистом. Ха-ха три раза. Я семь лет проработала в интернате для детей-инвалидов, так мы не сумели собрать денег даже на стеклопакеты для окон. Так и жили при растрескавшихся рамах и вечных сквозняках. Вот такие дела. В космос теперь летают роботы, а до детей руки так ни у кого и не дошли.
— Говоришь, «работала», а почему ушла?
— Потому что стала звереть. Злилась на детей за то, что никак не выздоравливают. На взрослых — за то, что позволяют издеваться над собой и детьми Поняла, что теряю квалификацию и взяла тайм-аут. Сейчас у меня взрослые группы — и зарабатываю в три раза против прежнего. Но надеюсь, что через год — другой смогу вернуться назад.
— А со стариком что дальше было?
— Все как обычно. Жил, работал, потом умер. Умер, кстати, легко. В больнице — шел из палаты в холл, к телевизору. С Ольгой Леонидовной было хуже. Три года полного старческого маразма, депрессия, паранойя, памперсы, пролежни. Жанна, кстати, ее не бросила. Так что по большому счету сейчас у нее есть моральное право на что угодно.
— Так, погоди, выходит, что ты — психолог?
— Совершенно верно.
— И так серьезно ко всему относишься? Мне казалось, что психологи и медики должны быть циниками. Психологи особенно. Может, тебе работу поменять? У нас в отделе рекламы вроде есть вакансии. Знаешь, это очень помогает в жизни. Поработаешь у нас годик и понимаешь, что все кругом — иллюзия.
— Для этого не надо звезду на грудь вешать. Я не спорю, может, и иллюзия. Может, мы с тобой сейчас спим в морозильных камерах звездолета, который летит к другой планете. А может, у нас случилась шизоидная эмболия на почве разочарования во всем и уход в виртуальную реальность. Тебе какой вариант представляется более вероятным?
— Я подумаю. Блин, ну ты правда умеешь мозги парить. Тебе за это платят?
— Ну что ты, мне платят, как и тебе, за иллюзии. Видишь ли, в психологии сейчас все примерно так же, как в космонавтике. Старые добрые времена кожаных диванов, катарсисов и инсайтов давно позади. Настоящая работа должна идти через боль, а это никому не нужно. Нужны хрустальные шары, аромотерапия, йога для жирных и компьютерные медитации. Могу, кстати, устроить тебе приработок, если захочешь. В общем, у людей смутное ощущение, что они очищают свою душу, а у меня вполне материальный счет в банке. Всем хорошо. Тебе не надо душу очистить?
— Как-то не задумывался.
— Ты подумай. Менеджеры среднего звена, знаешь ли, легко заменяемы. Поэтому надо всегда быть в форме: и душой, и телом.
— А ты змея.
— Это я в свободное от работы время. Да еще на поминках. А на работе я сплошное участие и сострадание. У нас, кстати, роскошная программа — «Паломник XXI века»: садимся в автобус, катаемся по Европе и размышляем о вечном. Сначала начальство вообще хотело, чтобы я моих бизнесменов по соборам возила: от Святого Петра до Святого Иакова. Но я сумела убедить шефа, что клиенты помрут от скуки, не доехав до финиша. Поэтому у нас программа повеселее: сначала в Помпеи — размышлять о смерти и о бренности всего сущего, потом Кельн — о гении и рукотворной красоте, Нидерланды — о борьбе и победе, Аахен — о власти, Мюнхен — о человеке и обществе. Понимаешь, это ведь все правда. Любовники из Помпеи целуются в момент агонии. Кельнский собор кричит небу: «Смотри, мы это построили!» Нидерландцы действительно говорят: «Половину Нидерландов создал Бог, а половину — люди», и там действительно есть памятник мальчику, который заткнул пальцем дырку в плотине. В пивных садах Мюнхена действительно вызрел Третий рейх со всеми его прелестями из вполне себе обычных, но сильно обиженных жизнью людей. И достаточно просто пустить это в себя, и ты действительно уже не сможешь жить по-старому. Но мои милые невротики достают видеокамеры и начинают снимать друг друга с бокалом пива в руке. Поэтому, если бы ты сделал для меня небольшую, но достаточно убедительную демонстрашку на эту тему, я могла бы здорово сэкономить свое время и деньги моей фирмы.
— Я подумаю. Но пока у меня есть предложение поскромнее.
— Какое же?
— Что ты делаешь сегодня вечером?
— А ты?
— А я совершенно свободен. Смена закончилась. Поэтому я мог бы сделать небольшую демонстрашку лично для тебя. У себя на квартире. Скажем, маленькую танцевальную площадку и оркестр. Например, джазовый. Ты любишь джаз?
— Весь этот джаз? Пожалуй, еще люблю. Да, конечно, люблю. Только, знаешь, у меня одно условие.
— Я весь внимание.
— Когда джаз закончится и нам захочется продолжения…
— А нам захочется?
— А куда мы денемся? Так вот, когда нам захочется продолжения, ты все выключишь. Никакого света и музыки, никаких камер и экранов, никаких вращающихся кроватей и прочего. Полная темнота.
— Заметано.
— И никаких презервативов.
На лице молодого человека любопытство сменилось мгновенным испугом, но он сумел овладеть собой и мужественно кивнул:
— Если ты правда этого хочешь…
Женщина расхохоталась:
— Ну я — то знаю, что ты ничем не рискуешь, рискую только я. Но я могу это себе позволить. Видишь ли, на самом деле я сегодня так зла на весь мир, что, если не сброшу напряжение, завтра устрою Судный день своей группе. А это нехорошо. Они не виноваты, что в космос летают роботы и вообще что все так получается. Ну, ты согласен?
— Ты мертвого уговоришь. Еще какие-нибудь пожелания насчет программы?
— Дай подумать. У тебя есть Армстронг? Не тот, который на Луне, а тот, который черный.
— Аск! Могла бы и не язвить.
— Извини. Тогда начнем, пожалуй, с «Летних дней». А потом, наверное, «Невероятный мир»…
СВЯТОСЛАВ ЛОГИНОВ
Я не трогаю тебя
Святослав Логинов родился 9 октября 1951 года. Окончил химическую школу, а затем и химический факультет СПбГУ (в ту пору — ЛГУ). С 1974 года — член семинара Бориса Стругацкого. Работал стажером в Государственном институте прикладной химии, инженером во ВНИИ антибиотиков и ферментов, комиссаром комсомольско-молодежного отряда в Нечерноземье, инженером ГСКТБпПСМиОЗ МПСАиСУ СССР (Государственное Союзное конструкторско-техническое бюро по проектированию счетных машин и Опытный завод Министерства приборостроения, средств автоматизации и систем управления), начальником бюро охраны окружающей среды на заводе им. Климова, грузчиком в универсаме, учителем в школе, редактором в издательствах, методистом в комитете по образованию мэрии Санкт-Петербурга, сторожем в частной фирме. Участник семинара Бориса Стругацкого с марта 1974 года. С 1995 года — профессиональный писатель. Первая публикация — рассказ «Грибники» (1974). Дебютный сборник — «Быль о сказочном звере» (1990). Лауреат премий «Интерпресскон», «Роскон», «Портал», Беляевской премии и других.
1. ЗАВОД— Мама, вставай!
— Что ты, Паолино, спи, рано ещё…
— Скорее вставай! Ты же обещала!
Эмма с трудом приподнялась и села на постели. Паоло стоял босыми ногами на полу и ёжился от холода.
— Ты с ума сошёл! — сердито сказала Эмма. — Бегом в кровать! Ночь на дворе, а он вставать хочет.
— Ты же сама сказала, что мы встанем сегодня очень рано, — обиженно протянул Паоло.
— Но не в четыре же утра!
— А на улице уже светло.
— Это белая ночь. А дальше на север солнце летом вовсе не заходит. Ты бы там по полгода спать не ложился?
— Ну мама!..
— Спать скорее, а то вовсе никуда не пойдём!
Обиженный Паоло повернулся и пошёл, громко шлёпая босыми ногами. Он решил, несмотря ни на что, не спать и, завернувшись в одеяло, уселся на постели.
После разговора с сыном сон у Эммы, как назло, совершенно пропал. Она ворочалась с боку на бок, переворачивала подушку прохладной стороной вверх, смотрела на розовеющее небо за окном. Вспоминала вчерашнее письмо. Неожиданное оно было и несправедливое. Маленький прямоугольный листок, и на нём — обращение Мирового Совета с очередным призывом ограничить рождаемость. Глупость какая-то, почему именно к ней должны приходить такие письма? У неё и так ещё только один ребенок, хотя уже давно пора завести второго.