— Ну их к черту! — Арчев дернулся, зашипел, выкатив бешеные глаза. — Пусти! Время теряем!
В два прыжка он оказался под шлюпбалкой. Козырь опередил его. Почти одновременно спрыгнули в шлюпку, где, вцепившись в линь, пританцовывал с паническим лицом капитан. И сразу линь обвис — капитан плюхнулся на скамью.
«Советогор» темной и казавшейся снизу безобразно огромной тушей быстро удалялся, бодренько лопоча плицами, простреливая искрами густой дым, слабо подсвеченный снизу, из трубы.
— Ну, Евгений Дмитрич, все в ажуре, — Козырь весело оскалился. — Тип-топ, два вальта в побеге.
Они с капитаном навалились на весла.
— Спасибо, Виталий Викентьевич, за пилки, за охранника… — проговорил Арчев и, когда капитан кивнул, принимая благодарность, поинтересовался с легкой издевкой: — А признайтесь, очень вы испугались, услышав мои слова, что один я к стенке не встану? Или была надеждочка, что не выдам?
— Я в любом случае… помог бы вам, Евгений Дмитрич… бежать, — заверил капитан. — Потому что… знаю про… Сорни Най.
Козырь не в такт ударил веслом, взглянул в раздумье на Арчева, прищуренные глаза которого стали нехорошими — оценивающими. Капитан не выдержал взгляда, оглянулся назад, заерзал.
— А испугался я… по-настоящему испугался… когда узнал, что девчонка, слышавшая мой «росиньель»… знает французский. И еще испугался, когда надо было… нейтрализовать часового. Думал… не сумею.
— Сумел, — Козырь сплюнул за борт. — Ухайдакал ты его, боцман…
Но часовой остался жив. Он застонал, с трудом разлепил веки, увидел перед носом белые от лунного света доски палубы. Хотел повернуть лицо и охнул: от затылка в лоб широко ударила боль, словно колыхнулась огромная болевая капля, заполнившая весь череп. Часовой медленно поднял голову и ахнул — квадратной дырой зияло, не поблескивая стеклом, окно каюты. Бойцу стало жутко. Он с трудом встал, проковылял к окну. Не веря глазам, протянул руку — она наткнулась на пеньки железных прутьев. Часовой вцепился в раму, увидел на кровати решетку и застонал — горько, злобно, отчаянно: удрали гидры!
— Тревогааа-а! — заорал он что было мочи, хотя болевая капля сразу же взбухла в готовый лопнуть пузырь. — Тревога! Побег!
Забухали ноги — дверь распахнулась. Кто-то обхватил часового, выдернул из окна. Уже затуманенно увидел он лица, лица, мелькающие, приближающиеся, исчезающие…
— В карцер! — Фролов ткнул маузером в окно. — Вот сюда.
— Сначала в лазарет! — Люся склонилась над часовым, приподняла его веки. — Несите, товарищи, несите! Быстрей!
— Хорошо, но потом — в карцер! — Фролов быстро взглянул в сторону кубрика, около открытой двери которого сгрудились чоновцы, развернулся, взлетел по трапу на мостик.
— Стоп машину! — крикнул с порога рубки штурвальному.
— Без капитана не имею права, — удивленно и испуганно оглянулся тот. — Что там за шум?
— Нет, нет твоего капитана. Сбежал каналья, — Фролов, ткнув дулом маузера снизу в козырек своей фуражки, сбил ее на затылок. — Ну, чего ждешь?
— Сбежа-а-ал?! — поразился парень и чуть было не выпустил рогульки штурвала, но спохватился, вцепился в них еще крепче. — Командуйте тогда… — кивнул на переговорную трубу. — Только… — Он покосился на Фролова. — Предупреждаю сразу: судно назад не поведу.
— Эт-то еще почему? — грозно выпрямился склонившийся уже к раструбу Фролов. — Саботаж? В сговоре с капитаном?
— Не развернуться мне. — Штурвальный виновато заморгал. — Фарватер хитрый, петляет. Мели опять же. Одно слово: Кучумов мыс…
— Кучумов мыс? — Фролов вгляделся в длинную косу, которая, встопорщившись соснами, вдавалась далеко в реку. — Но ведь этот негодяй сказал мне, что пройдем Кучумов мыс только утром.
Штурвальный лишь хмыкнул.
Фролов покусал губу.
— Черт, не хватало еще на мель сесть, — и виновато взглянул на штурвального. — Извини, накричал на тебя. Сорвался. Ведь этот прохвост не один ушел. Помог сбежать Арчеву и Шмякину. Особо опасным.
— Ну, тогда их нечего и искать в лесу, — присвистнув, заявил штурвальный. — Пустое дело!
— Когда вы в последний раз видели капитана? — хмуро поинтересовался Фролов, всовывая маузер в кобуру.
— Вот здесь, — штурвальный, поглядывая на карту-лоцию, лежащую на столике, ткнул в нее пальцем. Пояснил: — Он ловко задумал. Через этот вот перешеек — и в город. К утру там будет. А мы — только к полудню, да и то, если…
— Ты уж постарайся, — попросил Фролов. — Быстрей надо!
Дернул за козырек, нахлобучивая на лоб фуражку. Глубоко всунул руки в карманы тужурки и, стиснув зубы, задумался, припоминая все, что знал о капитане: закоренелый холостяк, либерал, кадет, сторонник Учредительного собрания, однако во времена колчаковщины вышел из партии, в знак протеста, как объяснил потом, против политики кадетов. В белой армии не служил — говорит, по убеждению, но… пес его знает, как увильнул, но не служил — это установлено. Впрочем, не служил и в Красной Армии, после освобождения Западной Сибири был направлен на восстановление речтранспорта. В эсеровско-кулацком мятеже не участвовал, хотя… Да нет, мало ли у кого какие знакомые — город небольшой, люди одного круга приятельствуют, на чай, на балычок, в картишки перекинуться друг к другу ходят, трудно избежать компрометирующих знакомств, — во всяком случае в «Союзе трудового крестьянства» он не состоял, а тем более в бандах боевиков не был. Есть, правда, пунктик — доводится капитан то ли племянником, то ли еще каким-то дальним родственником бывшему купцу-миллионщику Астахову, но мало ли кто чей родственник, а тут — седьмая вода на киселе…
— Товарищ командир, прошу наказать меня, — тихо, но решительно потребовал голос за спиной.
Фролов обернулся. В дверях рубки стояла Люся — вытянулась по стойке смирно.
— Как Пахомов? Что с ним? — сухо спросил Фролов.
— Я его вывела из шока. Сделала укол. Видимо, сотрясение мозга, — Люся помолчала и повторила настойчиво: — Прошу меня наказать… Я слышала, как капитан сообщил Арчеву о времени побега, и не доложила вам. — Добавила с горечью, но без малейшей попытки оправдаться: — Правда, догадалась об этом только несколько минут назад.
Фролов молчал, пытал взглядом. Штурвальный посмотрел через плечо на девушку, покачал еле заметно головой не то с сочувствием, не то с осуждением.
Люся задержала воздух в груди, выдохнула и, твердо глядя в глаза командиру, ровно, бесстрастно рассказала о том, как капитан во время прогулки арестованных напевал на французском языке о соловье-пташечке, вставляя слова «сегодня… после отбоя».
— За утрату бдительности объявляю вам, товарищ Медведева, выговор, — выслушав, сказал Фролов. — Кроме того, об этом случае доложите своей ячейке… — И не сдержался. С силой ударил кулаком в ладонь. — Как примитивно и нахально провел нас этот подлец! — Покачал головой, криво усмехнулся. — Ну, ладно, что было — то было… Не исправишь. — Попросил: — Идите, Люся, к ребятишкам. Как бы Еремей с Антоном не испугались, узнав, что Арчев на свободе.
Мальчики были взбудоражены. Антошка с Егоркой, успевшие уже побывать и в каюте, откуда сбежали пленные, и на палубе, захлебываясь от возбуждения, рассказывали Еремею обо всем, что узнали, что увидели. Еремей, торопливо одеваясь, угрюмо слушал.
— Я сам поймаю Арча, — сказал негромко, когда ребята выдохнулись и умолкли. — Ему надо Сорни Най… Будет, однако, искать меня… — Выпрямился, властно посмотрел на друзей. — Только Люсе об этом не говорите. Фролову не говорите. Охранять станут, помешают… Сейчас у Фролова шибко беда. Я помогу, — и упрямо, как клятву, повторил: — Я поймаю Арча. Сам.
9
В предрассветных сумерках Арчев, Козырь и капитан вышли из леса, сквозь который пробирались всю ночь. На опушке, когда открылся глазам город изломами охряных, коричневых, зеленых крыш, тусклыми золотистыми и синими куполами церквей, капитан и Козырь обессиленно опустились на землю. Арчев, часто и тяжело дышавший, выдернул из рук Козыря винтовку, разрядил ее. Размахнулся, забросил ее далеко в багульник, а затвор с силой метнул в другую сторону.
— Подъем, подъем! Хотите дождаться Фролова? — Ткнул в бок капитана. — Соберитесь с силами, Виталий Викентьевич. Где ваша… конспиративная квартира?
— Иду, иду… — капитан заворочался, тяжело встал.
Попетляв по сонным переулкам с черными от времени крепкими домами, которые слепо смотрели черными же, без огонька, окнами, троица, возглавляемая капитаном, прошмыгнула через широкую бывшую Соборную, а теперь улицу Освобожденного Труда, нырнула в проходной двор и закоулками выбралась в тупичок, который упирался в дощатый забор. Капитан, посматривая тревожно по сторонам, качнул в сторону плаху, висевшую на одном гвозде, придержал ее, пропуская Арчева и Козыря. Протиснувшись в дыру, очутились в густых зарослях сирени и черемушника. Капитан облегченно выдохнул, побежал усталой рысцой по тропке к низенькому, в облупившейся желтой штукатурке дому, видневшемуся сквозь ветви.
Арчев огляделся: широкий утоптанный двор с редкими островками пожухлой травы, распахнутые покосившиеся ворота, кованые копья и завитушки которых красно-буры от ржавчины; по ту сторону двора — двухэтажный, тоже желтой штукатурки дом с пузатыми колоннами у гранитного крыльца.
Пригнувшись, Арчев метнулся к капитану, который тянул руку к окну, закрытому ставнями.
— Позвольте, Виталий Викентьевич, это ведь бывший «Мадрид», — возмущенно зашипел Арчев, показав на дом с колоннами. — Бывшие меблированные комнаты и номера Астахова. А теперь — Дом водников!
— Точно! — подтвердил подскочивший Козырь. — Там же пролетариев, как нерезаных собак! Ну и хату же ты нашел, шкипер! Засыпемся мы из-за тебя, гадом буду!
— Я вам не шкипер и не боцман! — вспылил капитан. — И забудьте наконец свой отвратительный жаргон — все эти «гадом буду»! Иначе кузина откажет нам в гостеприимстве… — Он повернулся к Арчеву. — Не беспокойтесь, Евгений Дмитрич, лучшего места в смысле безопасности нельзя и придумать. — И осторожно постучал в ставню…
В просторной сумрачной кухне, освещаемой лишь бледным огоньком лампады перед простенькой, без оклада иконой богородицы, склонились над столом двое: красивая женщина в черном платье с широкой, низко обвисшей пелериной и лысый, гладко, как актер, выбритый мужчина. Они, любовно перебирая, сортировали кучку драгоценностей: спутанные в клубок жемчужные бусы, золотые браслеты, кольца, колье, посверкивающие зелеными, алыми брызгами камней.
— Все равно мало, — проговорил лысый. — Вот если б еще столько же, тогда можно бы, пожалуй, распрощаться с Совдепией. Увы, жизнь на Лазурном берегу…
И тут раздался стук. Он и она замерли. Переглянулись.
Стук повторился — требовательный, нетерпеливый.
Лысый, посматривая на полупрозрачные оконные шторы, за которыми полосками светились узкие щели ставен, распахнул докторский саквояж, смахнул в него драгоценности.
— В случае чего закашляйся. Я выручу. — Он бесшумно, вьюном скользнул из-за стола. Достал из-под полы пиджака револьвер и боком проскочил в комнату — слегка колыхнулись тяжелые малиновые портьеры с бомбошками и успокоились.
Женщина набросила на голову черный платок, надвинула его до самых глаз, сколола под подбородком — лицо, будто в черной раме, стало скорбным и отрешенным. Оглядела внимательно кухню, вышла в сени и, не спрашивая, кто за дверью, откинула огромный железный крюк. Опустив глаза и не глядя на шмыгнувшую в сени троицу, тенью вплыла в кухню. Повернулась к гостям, сцепив пальцы у груди.
— Разреши, дорогая, представить моих друзей… — льстиво заулыбавшись, начал было капитан, но Арчев перебил его:
— Ба, мадемуазель Ирэн! — обрадованно и удивленно вскрикнул он, но, заметив, как неприязненно дрогнули губы женщины, поправился: — Пардон, пардон, понимаю: не Ирэн, а Ирина Аристарховна?
— И не Ирина Аристарховна, — она строго взглянула на него, — а сестра Аглая.
— Что это вы, из хозяек кафешантана да в монашки? Грехи отмаливать?
Ирина-Аглая не шевельнулась. Пропела постным голосом:
— Милости прошу в скромную обитель, отрешенную от юдоли земной. Отдохните душой от суетного мира, оставшегося за порогом.
— Отдохнем. С удовольствием. Благодарны вам, сестра Аглая, — посмеиваясь, Арчев галантно поклонился. — Однако осторожность — прежде всего.
Он подошел к двери в комнату, откинул портьеру. Перешагнул через порог. Огляделся.
Пыль, запустение. Зашторенные окна, гнутые, вычурные стулья, софа, обитые потертым уже малиновым бархатом.
Быстро пересек комнату, заглянул в другую дверь — спальня: широкая кровать со сбитыми, скомканными простынями, с мятым покрывалом голубого шелка; слева у стены — трюмо в завитушках по красному дереву рамы. Арчев хотел уже развернуться и уйти, но краем глаза заметил свое отражение — длинная потрепанная шинель, затасканная фуражечка со сбитой назад тульей, заляпанные грязью сапоги. Приблизился к трюмо — и отражение приблизилось: лицо изможденное, покрасневшие глаза ввалились, щетина, так и не превратившаяся в бородку, облепила светлым неопрятным мохом щеки, подбородок.
— Вы похожи на красногвардейца, Евгений Дмитриевич. Или на дворника, — незаметно вошедшая Ирина-Аглая взяла его под руку, потянула от зеркала. — Идемте, покажу, где умоетесь.
Когда Арчев, наплескавшись, нафыркавшись над тазом и даже побрившись — на полочке оказались чистые чашечки, кисточка, бритва «Жиллеттъ», — взбодрившийся, появился в кухне, Ирина-Аглая скромненько сидела в углу под киотом, а капитан и Козырь, уже слегка захмелевшие, жадно чревоугодничали за богатым по нынешним временам столом.
— Падай, командир, — Козырь шлепнул ладонью на стул рядом с собой. — Налетай — подешевело, жри от пуза — не хочу!
— Но-но, без фамильярностей, — Арчев высокомерно вскинул левую бровь. — Демократия кончилась, осталась в камере на пароходе. — Сел, расправил, небрежно взмахнув, салфетку, положил ее на колени. Поднял уже наполненную рюмку. — За ваше здоровье, Ирина… извините, сестра Аглая!
Женщина потупилась, оправила платье. Арчев выпил, сложил трубочкой губы, шевельнул ноздрями.
— Померанцевая, — заметил удовлетворенно. Ткнул вилкой в тарелку с маринованными грибами, подцепил крохотный, покрытый слизью боровичок. — Как это удалось вам, сестра Аглая?
— Неприкосновенный запас, — улыбнулась женщина.
— Я не о том. Как удалось вам заполучить это гнездышко в «Мадриде»?
— Господь надоумил… Меблирашка заселялась погорельцами, и мне… посчастливилось оказаться в их числе.
— Но каким образом?
— Долго рассказывать. В жилотделе служит бывший конторщик отца… Разумеется, не обошлось без даров. Но зато теперь этот человек — мой надежный ангел-хранитель. Ведь если все раскроется, ему тоже не поздоровится.
— Весьма предусмотрительно поступили, — одобряя, кивнул Арчев. — Итак, господа, к делу. Я думаю, сестра Аглая умеет хранить тайны, — вежливо, одними губами, улыбнулся ей и снова стал серьезным. — Первая наша задача — выкрасть Еремея Сатарова. Того остячонка, которого я показал тебе на пароходе, — посмотрел на Козыря, — и велел запомнить. Помнишь?
Козырь, обгрызая куриную ножку, кивнул.
— Вот и пойдешь за мальчишкой, — будничным голосом объявил Арчев. — Вместе с Виталием Викентьевичем.
— Со мной?! — Капитан подавился, закашлялся, заперхал, беспорядочно размахивая руками. Щекастое лицо его покраснело. — Не пойду! Ни за какие коврижки! Увольте, Евгений Дмитрич! Не смогу, не справлюсь, все провалю. Меня каждый чекист в лицо знает, меня Фролов за версту, за милю почует…
— Ну ты и отмочил, боцман! — Козырь пораженно замер. — Тебя знают, а Козыря нет? Да они уже всю округу рогом перерыли — меня ищут. Нет, — он помахал перед носом Арчева обглоданной костью, — я тоже на живца не клюю. Мне еще гулять на воле не надоело. Понял? Договор какой был? Сорвемся гладко — кладешь деньги на бочку. Вот и гони монету, — решительно постучал пальцем по скатерти. Откинулся, качнулся на стуле. — Мне этот остячонок не нужен. Тебе надо — сам и топай.
— Пойдете, куда денетесь, — Арчев желчно усмехнулся. — И ты пойдешь, и вы, Виталий Викентьевич.
— Нет, нет! — Капитан отчаянно замотал головой. — Я боюсь. Понимаете? Боюсь! Если вопрос стоит так, то не надо мне никакого остяцкого золота, никакой Сорни Най — ничего не надо! Забирайте себе эту Золотую Бабу, только оставьте меня в покое!
Ирина-Аглая быстро и внимательно взглянула на Арчева и тотчас снова потупилась, но Арчев не заметил этого, он разглядывал капитана и размышлял: посылать его за Еремейкой или нет? Не храброго десятка Виталий Викентьевич — это ясно: во времена Верховного правителя отсиделся в деревне, во время подготовки восстания был ни жив ни мертв, когда у него собирались главари заговора, во время самого переворота притворился больным и все полтора месяца новой власти провалялся в постели… Но ведь решился же организовать побег с парохода и сам сбежал, поставив крест на карьере. Да что там карьера — на жизни своей в Совдепии крест поставил. Почему? Жадность? Сорни Най ум помутила? Или действительно боялся, что поставят к стенке вместе с лидерами движения? Трус, безусловно трус… На пароходе это сослужило пользу, но сейчас…
— Вы правы, Виталий Викентьевич, — нехотя согласился Арчев. — Коль вы в таком настроении, посылать вас нельзя. — Медленно повернулся к хозяйке, прищурился, размышляя. — Вы позволите, милая Ирина… миль пардон, Аглая, попросить вас о небольшой услуге?..
Женщина, не дослушав, плавно встала и, не поднимая глаз, сцепив пальцы перед грудью, прошелестела платьем — согбенная, смиренная — к двери в комнату. Широко отвела в сторону портьеру.