Войти он не предлагает.
— Ты что-то знаешь о Саре? — спрашивает он. — Ты ее видел?
Значит, дома ее тоже нет. Подалась в бега.
— Нет, — говорю, — я ее уже несколько дней не видел. Думал, она здесь. Хотел поговорить.
— Поговорить?
— Ну да, мы… мы дружим. — Как-то коряво это у меня выходит.
— Она дружит с тобой! — Он мне то ли не верит, то ли не хочет верить. Не нравится он мне и тон его не нравится.
— Ну да, — говорю, — на рисовании вместе сидим.
— Она тебе нравится, так ведь? — На что это он намекает?
— Ну да. Я же сказал — мы дружим.
Он выходит за дверь и начинает спускаться ко мне.
— Она пробыла в школе всего несколько дней, — говорит он. — И сбежала. Что ты с ней сделал? В школе? Что ты с ней сделал?
— Ничего. И не ссорился. Мы дружим. Вот и все.
Соображаю, к чему он клонит, — видно по тому, как он набычился, — и понимаю: пора сваливать. Пячусь от него, но убежать не успеваю.
Он выбрасывает руку вперед, хватает меня за горло и прижимает спиной к колонне. Наклоняется ко мне, дышит прямо в лицо, сдавливает шею, сейчас задушит.
— Ты к ней полез, да? Полез к ней своими грязными лапами, к моей дочери!
— Нет! — выдавливаю я. — Вы что!..
— Не выдержал и руки распустил, так ведь? Ах ты, гаденыш! Гаденыш!
Тычет мне своим числом прямо в глаза. Тоже «двадцать седьмой», но не такой, как все, — смерть у него другая, она идет изнутри, боль исходит из всего тела, стреляет от самого плеча, врывает его.
— Гэри! Что случилось?
За его спиной, за порогом, появляется женщина. Наверное, Сарина мама. В халате, босиком.
— Что там? Что-то выяснили?
Папаша ослабляет хватку.
— Нет, — откликается он. — Ничего.
Я вырываюсь, растираю горло, ребра ходят ходуном — никак не отдышаться.
— Ничего, — повторяет он. Глядит, как я ковыляю по гравийной дороге, потом пускаюсь бежать. Слава богу, ворота еще открыты, — я выбегаю наружу и несусь со всех ног. Не останавливаюсь, пока не выбираюсь из этого душного пригорода и не попадаю в обычный человеческий район, где есть магазины и кафе и дома выходят прямо на улицу.
Влетаю в первую же газетную лавочку, покупаю себе колу, открываю банку, едва расплатившись.
— Э-э, в магазине нельзя! Только на вынос! — кричит парень за кассой. Ну его. Сахар из газировки шибает в кровь, трясучка понемногу унимается. Уф, хорошо, отпустило. Я уж думал, он меня убьет. Вот козел! Нет, я понимаю, он волнуется за дочку, но это же ненормально — вот так бросаться на человека, он же меня чуть не задушил!
Допиваю колу и протягиваю банку кассиру. Он кивает в сторону бачка для вторсырья и дает мне мои пять центов с таким видом, будто от сердца отрывает.
— Спасибо, чел, — говорю я ему, выхожу из лавки и двигаю к дому. Ноги устали и едва плетутся, а в мыслях по-прежнему переполох. Сары нет дома. И в школе нет. Где ее носит?!
Сара
Трехкомнатная квартира на шесть девушек, в том числе и меня. Ничего так. Девушки встречают меня спокойно, показывают уголок, где можно бросить рюкзак.
Мэг знакомит меня с остальными, потом ведет в кухню и делает нам яичницу с жареной картошкой. Умираю с голоду. По утрам кусок в горло не лезет, зато к вечеру я все смету, что не приколочено.
— По-человечески ем раз в день, — говорит Мэг. — А в остальное время диета рок-чики — сигареты, водка и… ну, сама знаешь.
При этой мысли у меня подводит живот. Я в жизни не пила спиртного, в жизни не курила — и сейчас тем более не буду.
Наверное, я скривилась, потому что Мэг добавляет:
— Придется тебе пить. Тут все пьют. Иначе кихнешься. Ну, может, не сегодня, не в первый вечер.
Почему свихнешься? Тут вроде неплохо…
Лицо у нее не меняется — только в глазах что-то мелькает. Что здесь делается? Открывается входная дверь, входит какой-то мужчина и прямиком шагает в кухню. Невысокий, всего на несколько сантиметров выше меня, но крепко сбитый, мышцы так и распирают рукава джинсовой куртки. В одной руке у него сигарета, в другой — ключи от машины.
— Все нормально? — спрашивает он у Мэг и наклоняется поцеловать ее в губы. В последний момент Мэг отворачивает голову и подставляет ему щеку. — Чего ломаешься, сука? — говорит он, и в голосе его звучит такой холод, что у меня полосы встают дыбом. Тут этот человек замечает меня — и заговаривает совсем по-другому. — А это у нас кто? — интересуется он и смотрит уже только на меня.
— Это Сара. Ей негде жить.
— Отлично, отлично. — Он оглядывает меня с ног до головы и протягивает руку. — Шейн. Добро пожаловать в наше скромное обиталище.
Пожимаю ему руку, иначе будет невежливо, а я не настолько уверена в себе, чтобы грубить этому человеку, по крайней мере пока, — а он немного затягивает рукопожатие, и мне становится неприятно.
— Небось на улице на тебя оглядываются, — говорит он.
Я пожимаю плечами.
— Не волнуйся. Здесь тебя не тронут. Никто тебя не сдаст. Я возьму с тебя плату за жилье, но не сегодня. Первая ночевка даром. Завтра.
— А, — говорю. — Ладно.
Деньги у меня есть — он не сказал сколько, но я-то собираюсь пожить здесь день-другой, наверное, в полсотни евро уложусь. Или в сотню?
Девушки куда-то собираются, красятся, причесываются. Шейн шастает по спальням. На их месте я бы выгнала его взашей, но они все терпят. Мэг устраивается на диване и хлопает рядом с собой — приглашает меня сесть.
— А ты никуда не пойдешь? — спрашиваю.
— Нет, сегодня — нет. Побуду с тобой.
— Спасибо, — говорю.
Она достает жестяную баночку травы и бумажки и сворачивает косяк. Мы смотрим телик, а когда Шейн возвращается в гостиную, Мэг протягивает косяк ему и он стоит в сторонке и курит. Глядит на нас, а не в телик. Потом смотрит на часы — большие, броские, золотые.
— Девочки, на выход! — кричит он. — Пора!
Все остальные тянутся за дверь. Шейн выходит последним.
— Скоро Винни забежит. Примешь его, хорошо? — спрашивает он у Мэг.
— А то.
Он подходит к ней, сует пачку денег. Она засовывает их в лифчик.
— Ну, пока-пока, девочки, — говорит он, а потом подмигивает Мэг и показывает ей сразу два больших пальца.
Дверь за ним закрывается.
— Какой… славный, — говорю. — Повел всех погулять.
Мэг хмыкает, наклоняется, берет с пола бутылку водки и отпивает.
— Та еще сволочь. Но не такая сволочь, как все остальные. На. — Она протягивает бутылку мне.
— Нет, спасибо, — говорю.
— Валяй, не стесняйся.
— Нет, все нормально, просто я не пью.
— А травки? Впирает! — Она сует косяк мне под нос.
— Нет. Спасибо.
Мэг глядит на меня, и лицо у нее мягчеет. Протягивает руку и поправляет мне волосы.
— Лет-то тебе сколько?
— Восемнадцать, — говорю. Она улыбается.
— А на самом деле?
— Шестнадцать.
— Сара, беги домой. Беги домой, пока не поздно.
— У меня были причины уйти из дому.
Причины у всех есть, но тут не лучше, честное слово. Я тебе помогу. Дам денег на такси и вообще…
Не надо. Деньги у меня есть… — Мэг округляет глаза. Прижимает палец к губам.
— Никому не говори. Мне тоже не говори. Надеюсь, ты хорошо спрятала — здесь одни воровки.
— Они у меня… Пойду проверю.
Рюкзак я оставила в спальне. Вскакиваю и бросаюсь за ним. Молния расстегнута. Кто-то в нем порылся. Деньги, конечно, исчезли. До последней бумажки.
— Черт! Их кто-то забрал! Ты мне поможешь их вернуть?
Мэг мотает головой:
— Все, их нет. Больше ты их не увидишь. Если у тебя есть деньги, носи их при себе. — Она хлопает себя по груди, куда она засунула деньги, которые дал ей Шейн.
— Но это же кто-то из девушек или Шейн! Он же заходил в спальни, правда? Нельзя же брать чужие вещи! Это мои деньги!
— Их больше нет. Это твой первый урок. Что, трудно? Будем надеяться, это не Шейн: если он видел вот это, все, пиши пропало. — Она вытаскивает из рюкзака мою школьную блузку с галстуком.
— И что?
— Заставит тебя завтра ее надеть. За девочку в школьной форме ему дадут в два раза больше.
Завтра. Шейн требует плату за ночлег, но какая-то зараза меня обчистила. Где мне теперь взять денег? Блин, откуда… Тут до меня доходит, что сказала Мэг.
За меня дадут денег. Завтра.
— Девушки, — говорю, — они же не погулять пошли, да?
Мэг опять прикладывается к бутылке.
— Нет, не погулять, — кивает она, — а на работу. Мне бы тоже надо, но Шейн дал мне выходной. Хочет, чтобы я за тобой присмотрела.
Присмотрела, значит. Чтобы я не сбежала. Чтобы застряла здесь до завтра. Завтра. О господи!
— Мэг, — говорю. — Я не могу… Я не могу, как остальные девушки!
При мысли об этом меня мутит. Я же от этого и убежала. Больше никогда никому не позволю со мной так поступать. Не допущу. Не…
Она снова протягивает ко мне руку. Гладит меня по голове, успокаивает, утешает.
— Можешь, можешь. В первый раз все нервничают, это ничего. Выпей водочки, покури травки, нее и обойдется.
— Да нет, я, понимаешь, я… мне нельзя! Я беременна!
Она выпрямляется, хмурится — а потом откидывает голову и хохочет.
— Господи Иисусе! Совсем слепая стала. Даже не заметила. Какой срок?
— Не знаю. — Я тоже выпрямляюсь и обтягиваю свитером раздутый живот.
— Ни фига себе пузо! Шестой месяц? Седьмой? Ну все, я тебя отсюда вытащу.
— А тебе за это ничего не будет?
— Будет, а как же, да плевать я хотела. Даже я не отправлю такого ягненочка на бойню.
— Так ведь меня такую никто… никто со мной… не захочет…
Мэг спускает ноги на пол и встает с дивана.
— Захотят-захотят, еще как. Тут такие психи водятся, мама не горюй, и Шейн всех знает. Ты точно домой не вернешься?
Мотаю головой. Что бы ни случилось, в какую бы мерзость я ни вляпалась, домой я не вернусь. Тогда Мэг подходит ко мне, приседает на корточки и обнимает меня.
— Ничего, подыщем тебе что-нибудь. Спрячем, — шепчет она мне на ухо.
В дверь звонят. Мэг отрывается от меня, тушь у нее потекла. Она проводит пальцем под глазами, моргает и громко шмыгает носом.
— Ну я даю. Совсем размякла, да? Это Вин. Сиди здесь.
Она идет открывать. Слышу два голоса — ее и мужской, они довольно долго о чем-то говорят, но слов мне не слышно. Потом Мэг возвращается ко мне.
— Это Винни, — говорит она. — Он согласился взять тебя к себе.
Из-за ее спины выходит человек. Высокий, тощий, голова — будто череп, глаза огромные.
Не знаю, что сказать, как быть. Не понимаю, кому можно верить. Я думала, Мэг нормальная. А она, оказывается, вербует девочек для сутенера. Мало ли кого она привела!
— Да не бойся ты, — говорит Мэг, — он тебя не тронет. Я бы ему жизнь доверила. И доверяю. Каждый день.
Они коротко улыбаются друг другу, потом она берет его под руку и кладет голову ему на плечо.
— Сара, он тебе ничего плохого не сделает. Разве я могу тебя подставить?
Смогла же!
Винни гладит Мэг по голове, потом высвобождается.
— Поживешь у нас в норе, — говорит он. — За так. Без базара. Шейн тебя там не достанет. И полиция. Никто.
— Почему? Почему ты соглашаешься?
Винни глядит в пол, переминается с ноги на ногу.
— Ну, Мэг сказала. Про маленького. Тебе же надо куда-то сховаться, а у меня есть куда. Все просто.
Зуб даю — все не просто, но я же понимаю, что будет, если я тут останусь. Выбор невелик, прямо скажем. Придется рискнуть.
— Ладно, — говорю.
— Выпьешь чего-нибудь, Вин? — спрашивает Мэг. — Посиди, выпьем…
Винни глядит на часы и мотает головой.
— Давай-ка двинем, цыпа. Собрались — так уж пошли. О'кей?
— Ладно, — говорю.
В дверях Мэг еще раз обнимает меня.
— Ты осторожней, — говорит она и гладит меня по животу. В первый раз кто-то, кроме меня, погладил моего ребенка. От этого все сразу становится настоящим. Во мне кто-то растет, новый человек. До меня доходит, что это значит, доходит реальность происходящего, и у меня кружится голова.
— Э, тебе плохо? — спрашивает Винни: я замираю, и меня слегка покачивает.
— Нет, — отвечаю. И делаю глубокий вдох. — Нет, все нормально. Пошли.
Адам
Иногда мне кажется, будто я ее сочинил. Сару. Помню ее такой идеальной — глаза, лицо. Закрываю глаза и чувствую, как ее пальцы касаются моей щеки. Как сон — только по-настоящему. Я знаю, что по-настоящему, — я же все тогда записал, как только добрался до дому.
Это все есть в моей книжке — и ее число, и все остальное, что я про нее помню. Целую страницу заняла. Перечитываю записи каждый день, а толку? Ее так не вернешь.
С тех пор как она исчезла, прошло уже три с лишним недели. Почти месяц.
Хожу по городу, высматриваю ее. Она же где-то есть. Была бы у меня ее фотка — показывал бы всем, расспрашивал, да только фотки у меня нет. Все только в памяти.
Вообще-то я не люблю бывать где много народу. Обычно я держусь от людей подальше, смотрю под ноги, чтобы случайно в глаза не заглянуть, но теперь другая история. Заставляю себя лезть в самую толчею. Пробиваюсь сквозь толпу, а иногда стою и смотрю — проверяю все лица. И везде на меня тоже смотрят. Обычно полиция тут же меня засекает и велит не задерживаться. И все эти хождения-брожения, все старания не приближают меня к Саре. Зато чисел у меня теперь — завались.
Число есть у каждого. И смерть есть у каждого.
Крики, стоны, удары и боль — больно рукам, больно ногам, боль сдавливает голову, боль простреливает все тело. Меня пронзает железо, на грудь наваливается такая тяжесть — не спихнешь, — я истекаю кровью — ее не остановить, легкие не дышат, пытаются втянуть воздух, а его нет. Я проживаю все эти смерти. Они мелькают во мне — и оставляют следы. От каждой меня встряхивает. От каждой я не могу опомниться и теряю силы.
Я все записываю, пытаюсь вытеснить каждую смерть или группу смертей из головы — и загнать в записную книжку. Раньше так и получалось, а теперь — нет, и смотреть на толпу я могу не больше двух часов подряд. Потом голова переполняется. Тогда надо уходить — уходить подальше от людей, их историй, их концов.
— Черт побери, Адам, на тебе лица нет. Где ты был?
Стоит мне показаться на пороге, как бабуля начинает приставать.
— Где ты был? Куда ты вообще ходишь? С кем?
Хотел бы я, чтобы мне было куда деваться, — только некуда. Это мой дом. Ну, или типа того. Коробочка, в которой сидят два человека, которым нечего делать вместе. Протискиваюсь мимо бабули, топаю прямиком наверх, в свою комнату, и закрываюсь там. Вот чего я хочу, вот что мне нужно — закрытая дверь и никаких тебе лиц, никаких глаз, никаких смертей.
Лежу на кровати, сижу на полу — в голове все равно жужжит, я выбиваю ритм пальцами по спинке кровати, или нога у меня дергается, дергается, дергается… Нет, не могу я так сидеть и ждать. Надо что-то делать.
Достаю записную книжку, пролистываю страницы. Места, числа, смерти. Перечитываю по сотому разу. Везде сплошные «двадцать седьмые». Что же тут произойдет? Что произойдет в Лондоне, почему погибнет столько народу? В одних районах каждый третий — «двадцать седьмой», в других — каждый четвертый. Сколько вообще народу в Лондоне? Почти девять миллионов? Неужели трем миллионам осталось жить всего два с половиной месяца? Неужели и мне?..
Страшные это смерти — поломанные кости и хребты, размозженные черепа. Так погибают, когда дома рушатся, или взрываются, или на них что-то падает.
Да, похоже на войну или стихийное бедствие, потому что, если бы это была эпидемия — ну, грипп там, чума и все такое, — смерти были бы размазанные, правда? Не могли бы все умереть в несколько дней. И я бы не чувствовал того, что чувствую, когда вижу числа, — были бы жар, слабость и усталость. Правда?
Я вбил себе в голову, что во всем этом есть закономерность, надо только ее увидеть. Закономерность в распределении чисел. Они хотят мне что-то сказать. Потом мне приходит в голову, что записная книжка — это только начало, с этими данными можно как-то работать. У меня есть места. У меня есть даты. У меня есть разные виды смерти. Может, нанести их на карту? Бегу в гостиную за бабулиным автомобильным атласом. Когда бабуля слышит меня, то высовывает голову из кухонной двери, начинает что-то говорить, но я делаю вид, будто не слышу, хватаю атлас и лечу обратно наверх.
Карты в атласе мелкие, в середине разворота вообще ничего не разглядишь. Начинаю со страниц с подъездными дорогами, вырываю их. Отрываются они плохо, так что, когда я раскладываю страницы на столе, не хватает кусочков из середины. Достаю пенал из школьного рюкзака и начинаю прорабатывать записную книжку. Первым делом отмечаю каждого человека точкой, но карта такая мелкая — стоило поставить десять точек, и уже получилась полная каша. Понимаю, что занимаюсь ерундой, но все-таки сдаюсь не сразу, а потом выпрямляюсь, гляжу, что у меня получилось, беру страницы обеими руками, сминаю и бросаю к дальней стене. Ничего не выходит.
На столе лежит мой наладонник. Тоже маленький, но я им уже пользовался и на уроках, для домашних заданий, и в нем тонны всяких программ. Наверняка найдется и для этого. Эх, почему мама не разрешила мне завести комп?! Типа она не хотела, чтобы дома был Интернет. Там, типа, «одно вранье». Теперь-то мне ясно: она прятала от меня правду, и все тут. Если бы я узнал про нее и про папу, то задавал бы слишком много лишних вопросов. Если бы да кабы… Теперь-то чего париться?
Беру наладонник, включаю, иду и ложусь на кровать, обложившись подушками. Загорается приветствие: «Адам, добро пожаловать в сеть „Форест-Грин". У тебя четыре невыполненных задания. Подробности и сроки…» Жму «Пропустить» и роюсь в программах. Функций — прорва, в том числе базы данных. Наверняка то, что нужно. Но не проверишь — не узнаешь.