Василий дотронулся до своего “шарика” на лбу.
Очнулся я. когда вода к голове подобралась. Люк открыт был и солнце прямо над ним стояло, но только виделось мне все как в сумерках. Оглянулся кругом, а вся команда повязанная будто в судорогах бьется, а глаза, глаза какие… У одного меня только руки не связаны, да с такой дыркой в голове многого не сделаешь. Подобрался я, однако, к кингстону и давай крутить маховик, да по градусу, по полградуса, а вода идет и идет. И тут я за голову схватился от боли, а потом рукой в крови за нарезной шпиндель кингстона взялся. Не соображал я, конечно, а вышло, что смазал этот шпиндель, и пошел, и пошел… Стала тарелка на место, и воду как отрезало. Подобрался я тогда к Тэдду и зубами веревки на его руках развязал, а у самого уже все силы кончились.
Наверх меня уже вынесли.
Ну и натворил нам этот пират дел. Все латунные части вывинтил, у капитана в каюте всю мебель снял, обшивку со стен деревянную и ту оторвал и увез. В камбузе ни ложки-поварешки, ни тарелки - ничего.
А уж матросские сундучки там, чемоданчики - все раскрыты, и все на пол вытряхнуто. Радиостанция судовая прострелена автоматной очередью, даже антенну срезали. И стали мы опять загибаться. Только теперь от голода.
На третий день со мной бред случился. Приснилось мне, когда я спал на палубе, что давит меня что-то. Попробовал глаза открыть - не могу, дышать - не могу, кричать - тоже не могу. Давит будто что и давит, на грудь, на мозг…
– Это кошмар такой,- подсказал я.
– Если бы, если бы кошмар. Было что-то другое. Мне Тэдд рассказывал, лихорадка его сразу оставила, как Го-Шень к нам пожаловал, видел он, что-то серое, а ночью все серое, будто на меня наползло из-за борта, а ни у Тэдда, ни у кого сил не было и на ноги подняться. Только утром встал я как встрепанный. Здоров, ну совсем здоров! Лоб пощупал, а там шарик будто, но кровь не сочится, и все зажило. А сил во мне будто вагон прибавилось. Я и туда, и сюда. Удочку изготовил, рыбы наловил, печь в камбузе растопил и давай британцев подкармливать. В день все были на ногах. Капитана Го-Шень убил, когда тот из порта вернулся, но старпом по звездам стал определяться, механик в машинном отделении гремит, жизнь пошла, одним словом.
Понимал я: что-то ночью было, но что? А думать об этом не мог както, вся энергия уходила наружу: спасти моряков, спасти коробку, а что мне с этого? Да, видно, нельзя было иначе.
А положение у нас не простое. Как-то спрашиваю мейта: - Куда нас относит? Может быть, к порту какому?
– Трамп идет в порт Дэви Джонса, - отвечает старпом, это если порусски, порт “Могила на дне моря”, потому что в тех местах Дэви Джонсом морского дьявола называли.
Вскоре и дизель заработал, а тут выяснилось, что Го-Шень снял у нас винт с вала. С превеликим трудом заменили на новый. А когда меняли, я впервые понял, что со мной что-то неладно. Будто я - и не я. Будто это я, и вроде бы еще кто-то, и морской кто-то, понимаете? Да, это понять трудно. В общем, никогда я особенно хорошо не плавал, а нырнуть - для меня целым делом было, все в нос вода лезла, а тут, когда с винтом возились, так я и в глубину, и так, и этак в воде верчусь. Можно сказать, что, по сути, один я и поставил винт. Даже мейт сказал: - Бэзил, ю пут он ол сейл!
То есть “поставил все паруса”, ну вроде, мастер ты, Вася, на все руки.
Запустили дизель, идем. Море тихо, пустынно, скорость довели до двенадцати узлов, тут уж заслуга механика: Го-Шень кое-чего поснимал с машины. Старпом отыскал в столе у капитана старую карту, понемногу стали приближаться к океанским путям. Мы с Тэддом все старались привести в порядок судовую рацию. Приема добились, а с передатчиком - никуда. На седьмой день показался остров. Неказистый такой островок, но только я его увидел, так во мне все забилось, заволновалось, а тут Василий дотронулся к рубцу на голове,- как нарыв. Боль такая, ну никакого терпения нет! И будто тянет меня куда-то, понимаете, как магнитом…
Спрашиваю у мейта, может быть, подойдем к острову? “Айленд”, мол, подходящий, воды бы набрать… Старпом помотал головой и говорит: никак, мол, нельзя. Вы, Бэзил, простой моряк, вы не понимаете, что есть наука навигация и что есть наука лоция. Этот остров, такой симпатичный, а на самом деле к нему нет подхода. Если бы еще шлюпка была, а то шлюпку пираты угнали…
И правильно он мне сказал. Вокруг острова, как сторожевые вышки, скалы, похожие на зубы дракона, за ними вода бурлит на рифах, а там, нетнет и подводная скала обнажится. Но оказалось, что не пройти нам этого “айленда”, не пройти…
Я вот о чем думаю,- продолжал он.- Не поверите вы мне. Да и не надо, не надо мне верить. Всякой морской травле верить - с ума сойдешь!
– Погоди, Василий,- сказал я.- Ты только что сказал, что вам было суждено не пройти этого острова? Как это так?
– А так. Начинаем отходить от острова, и ничего у нас не получается.
Двигатель работает, винт крутится, а кружим вокруг острова, и все тут.
И на месте не стоим, движемся, метров сто за час пройдем, и все тут. Мейт говорит: “Винт”, механик заявляет, что его вины нет, обороты в норме, боцман только догадался: тянет нас что-то, говорит, тянет к острову, будто прилипла к днищу какая-то водоросль. Мейт приказал на веревке спустить и поглядеть. Обвязали одного, Билла О'Шейла, спустили под киль. Билл нырнул- и все… Вытащили его, а он без сознания. Думали воды хлебнул, но нет, трубка в зубах зажата так, что еле загубник вытащили изо рта… Минут через десять Билл оклемался, воздух в себя втянул, глаза открыл, а в них испуг, в них ужас, такой ужас, что мы все отшатнулись.
– Что там? - спрашивает старпом, а самого даже трясет.
– Кальмар,- отвечает еле слышно.
– Большой? - спрашивает старпом.
– С наше судно,- отвечает.- Щупальце толщиной с человеческое тело. Он к днищу присосался и хвостом к острову загребает. Меня сразу заметил, как глаза уставил, так у меня и дыханье перехватило…
Пока Билл нам это говорил, мы все и внимания на поведение корабля не обращали, а тут вдруг сразу подняли голову и видим: дрейфует наша коробочка в проход между скалами и так, с приличной скоростью, узлов восемь, не меньше… И стало у нас на душе, как у того кролика, что питон загипнотизировал, перед тем как проглотить… А коробочка наша плывет и плывет, прямо на рифы. Мейт наш растерялся, да и что было делать: Го-Шень ни одного топора нам не оставил, нож рыбацкий только у Билла в кармане случайно оказался, но что поделаешь с ножом против кальмара, а может быть, и кракена…
– Не верю я в это,- сказал я.- Хотя и приходилось читать.
– Да и я не верил, хотя известны были обстоятельства гибели шхуны “Пэл”, когда ее на пути из Коломбо в Рангун опрокинул гигантский кракен, да из желудка кашалотов иной раз извлекали куски щупалец толщиной с тело человека. Но то все было в книгах, журналах, а тут…- Василий резко взмахнул рукой.- А тут мне такое предстояло, что никому больше не увидеть, хоть проживи тысячу веков…
Мы все в капитанскую рубку забрались, у дыры, где иллюминатор был, Билла поставили с ножом, сами сбились в кучу, кто молится, кто так дрожит, весь будто в лихорадке, а у меня страх вдруг пропал, только ожидание, будто азарт какой, и то место, куда пуля Го-Шеня попала, не жжет, не болит, а даже будто приятно так покалывает, будто кипит в том месте, и это кипенье и освежает меня, и радует. Да как это объяснить, тут у меня слов нет…
И пришла ночь. Сквозь овал окна звезды заглядывают. Ветерок задул, а с ним и запах какой-то пришел, вроде рыбного, но сильнее, терпкий такой запах, вот как водоросли, когда загнивают… Механик открыл на минутку дверь и вдруг как закричит не своим голосом: “Он там!” Странно люди устроены. Казалось бы, ужас какой, а хочется хоть краешком глаза взглянуть. А почему так? Кто объяснит мне это? Первым старпом не выдержал. “Давай,- говорит,- все равно мы между дьяволом и морской пучиной”.
Приоткрыл опять механик дверь, и мы увидели его. В общем, было не понять, гора, не гора, одно слово - масса. “На мачту смотри!” - шепчет кто-то. Я глянул - обомлел: щупальца толще самой мачты, вокруг нее обвились. Тут складки распрямились, и он глянул на нас. Как два велосипедных колеса, такие у него глаза, и светятся зеленым и красным…
Мейт первым не выдержал. “Тейк ми, тейк!” - закричал, мол, “бери, меня, хватай!” - и выскочил на палубу. Только кракен его не взял, видел, а не взял, тихонько так подхватил самым кончиком щупальца и назад к нам вбросил. И тогда я вперед вышел… И вышел потому, что захотел выйти.
Все-таки я как бы приемыш был в той команде, все-таки чужак. Это я потом так понимал, а вообще нет, не потому, а здесь…- И вновь Василий, в который раз дотронулся до своего “шарика” во лбу,- здесь звало… И взял меня кракен. Вот глядите…
Василий головой уперся в гальку и показал мне спину. Даже сквозь загар проступил узор беловатых шрамиков, вились они двумя рядами от правого плеча к пояснице и были похожи на следы когтей или укусов.
– Там у него на щупальцах присоски и на каждой когти,- пояснил Василий.- Да не в этом было дело… Подхватил меня кракен, в воздух поднял, поставил прямо на верхушку скалы и отпустил. Это две секунды заняло… На той скале я и просидел, пока не взошло солнце. А когда стало светать, вижу: уходит моя коробочка все дальше и дальше. Я кричать, а все моряки вышли на палубу и хором: “Прощай, Бэзил, прощай, Бэзил…” И шума двигателя не слышно, а корабль уходит, уходит…
Догадался я, что это его кракен теперь от острова оттаскивает.
Василий замолчал и, сделав несколько резких приседаний, побрел к морю.
НА ОСТРОВЕ ТАЙН
После обеда Василий пошел на почту, чтобы написать домой письмо, а я потихонечку отправился туда, где, мне казалось, я видал вывеску городской библиотеки.
– Есть ли у вас “Жизнь животных”? - спросил я у библиотекаря.
– Вам Брема? Есть, но у нас только дореволюционное издание.
В десятом томе “Жизни животных”, посвященном ракообразным, червям, моллюскам и другой морской и сухопутной твари, я отыскал ряд сведений, после которых доверие к рассказу Василия резко повысилось.
“Во всяком случае,- писал Альфред Брем,- мы не отрицаем того, что открытое море скрывает в своих глубинах еще много видов головоногих, о существовании которых мы в настоящее время не имеем никакого понятия и среди которых могут оказаться животные огромной величины”.
Можно теперь представить, с каким нетерпением я ожидал вечера. Но напрасно. В тот вечер Василий пришел поздно, долго плескался во дворе у крана, что-то стирал. Утром, впрочем, он поднялся свежим и бодрым, а пока я, кряхтя и постанывая, чистил зубы и умывался, успел сбегать на рынок за дыней и арбузом, составившими наш завтрак. И все же я решил больше не мешать ему своими расспросами.
Вечером я объявил Василию, что уезжаю в Судак.
– Почему? - поразился Василий.
– Там интересней как-то,- сказал я.- И крепость есть, генуэзская… Четырнадцатого столетия.
– А я с вами поеду,- неожиданно сказал Василий.- Вы утром? Так утром всегда билеты есть. Привезу вас, устрою и вернусь.
Всю дорогу Василий сидел на палубе под режущим встречным ветром, потом появился Новый Свет, проехали грот Шаляпина, и на лысой скале показались зубцы генуэзской крепости.
Василий подхватил мой чемоданчик и первым спрыгнул на пирс.
– Поднимемся в крепость? - спросил он.- Я вещички понесу, не беспокойтесь.
Мы медленно стали подниматься в гору. Встретилась бетонная лестница, а когда мы ее миновали, открылся небольшой поселок, расположившийся у самого подножия той скалы, где генуэзские рыцари и купцы построили свое неприступное гнездо. В первом же дворе, куда я зашел, мне предложили койку, и я, оставив свой немудреный багаж, отправился с Василием в крепость. Подъем на дозорную башню я не осилил: побоялся. Что же касается Василия, то он чуть ли не бегом поднялся на самый верх, потом стал громко кричать, наслаждаясь ответным эхом. Я расположился в проломе стены и любовался морем и чудесной панорамой горного Крыма. Вскоре Василий присоединился ко мне.
– На том острове тоже посередине была скала, немного, правда, повыше, чем эта, и тоже сосны вокруг, как там, вдали, а у берега какой-то кустарник и пальмы… Но это я потом увидел, а когда ушел корабль, не до красот природы было. Страх пришел ко мне…
Часа через два, а может быть и три, начался отлив. По гальке, сплошь покрытой всякими моллюсками, медузами и слизняками, я прошел к берегу острова, но долго не мог найти удобного места, чтобы подняться вверх.
Камни скользкие, гладкие, крутые, кругом пустынно, океан бьется у рифов и рычит, как тысяча львов. А надо спешить, прилив не заставит себя ждать, могу и не успеть вернуться на ту скалу, куда меня Тимоха посадил…
– Какой Тимоха? - спросил я с недоумением.
– Ну, кракен этот, кальмар, спрут-гигант,- спокойно пояснил Василий.- Я его потом Тимохой назвал. Не скажу, что дружил с ним, с кракенами и кальмарами вообще не подружишь, всегда нужно быть начеку, но об этом потом, а то вы так на меня смотрите, будто я сумасшедший какой… Бреду я это мимо скал и вдруг вижу: открывается передо мной пещера, да и не пещера, а целый грот, выточенный морской волной прямо в скале. Внутри - высота, метров тридцать, и идет зал за залом. Потом свет откуда-то сверху мелькнул. Поднялся я по камням, а свет дневной все сильнее и сильнее, и прямо я к заходящему солнцу вышел. Трава кругом, зелень, пальмы шумят. Первую ночь я прямо в траве проспал. Ничего мне как-то не было теперь страшно, вроде как отупел от голода и жажды, о матросах с трампа вспомнил: “Как они там?
Куда их кракен потащил?” Второй день на острове я начал с того, что полез на гору. А надо сказать, что луга на острове все диким виноградом повиты, идешь, как по рваным рыбацким сетям, только и выпутывайся. Вскоре шум услышал, будто кто шарики металлические сыплет и сыплет. Гляжу - ключ бьет, и от него струйка по камням прыгает. Я к скале этой прижался, губами в мокрый камень впился - и что твой насос, наверное, литра четыре сразу выпил. Потом уж я нашел, где от этого ключа лужица воды скапливается, в каменной чаше такой, но вода уж никогда не была такой вкусной…
А поднялся выше, и тут меня первый сюрприз ожидал: дикая шелковица.
Тут я наелся вволю и под этой же шелковицей и уснул.
Проснулся ночью, перед самым рассветом, от шума волн. Что такое?
Вокруг - полное безветрие. Неужели прилив? Нет, не может быть, рано для него… Пробираюсь к берегу и вижу, что в мелководье между берегом и скалами дерутся два громадных кальмара. Никогда не мог даже представить, на какую скорость способны эти чудовища, удары щупальцами следовали один за другим, невозможно было даже заметить отдельные движения, а вокруг пена, и столбы воды, и град камней. Долго я стоял в зарослях, наблюдая за этой бесконечной борьбой, и как бы про себя, совсем негромко говорю: “Ладно вам, хватит!” Клянусь, ничего не ожидал, просто подумал и сказал, и сказал совсем негромко, и все…
– Что все? - не выдержал я.- Что все?
– И они перестали драться. Сразу…
– Совпадение,- сказал я.- И вообще, Вася. Скоро подойдет твой катер, и хочу сказать на прощанье вот что… Выдумщик ты, кое-что видел и угощаешь меня самой что ни на есть морской травлей, ведь так?
И слушал я тебя исключительно потому, что врешь ты, в общем, интересно и складно. Легенду о кракене ты обработал довольно успешно, а дальше, дальше просто не знаешь, что говорить. Обижайся на меня или не обижайся, как хочешь…
– Если я обижусь, то вы решите, что правы и я вам солгал,- вслух рассуждал Василий,- значит, я не обижусь, а все, что я вам говорил,правда.
– Хладнокровный вывод,- заметил я.- Теперь все ясно..
– Нет, не все,- сказал Василий.- Далеко не все. Вот в эту минуту и решается моя судьба. Я принимаю решение и возвращаюсь к ним… И пусть сбудутся Пророчества Золотого Гобелена…
После таких слов мне ужасно захотелось поверить во все, рассказанное Василием. Пусть это будет неправдой, пусть! Но… как он сказал? “Пророчества Золотого Гобелена”? А это что? Пусть это вранье, пусть морская травля, но что такое “Золотой Гобелен”? И все-таки я решил промолчать.
Василий некоторое время продолжал сосредоточенно о чем-то размышлять, шевеля губами. Молился ли он, клялся или кого-то убеждал вполголоса. Вдруг он встал на ноги и, властно протянув руку к показавшемуся на горизонте катеру на подводных крыльях, громко произнес: - Остановись! Я не хочу, чтобы ты подошел к причалу!
Естественно, катер продолжал свое стремительное движение, он уже прошел мимо грота Шаляпина и, казалось, летел над волнами стремительной сверкающей стрелой.
Летел, летел и вдруг остановился. Исчезли буруны, и теперь он был не стрелой, выпущенной из лука, а беспомощным поплавком. Василий посмотрел на меня уверенно и спокойно.
– Так продолжать? - спросил он.- Теперь у нас время есть, времени теперь вполне достаточно…
– Совпадение,- сказал я упрямо.
– Согласен,- быстро ответил Василий,- но в мою пользу! А теперь слушайте… Я решился. Почему? Вот так, взял и решился. Это теперь не призыв моего “шарика” во лбу. Теперь это мое решение, сознательное, так сказать, а потому и бесповоротное. Я ухожу в другой мир. Человечество, наверное, обойдется и без меня, вруна и травилы. Но вы еще услышите обо мне, услышите и долго не будете догадываться, что это я - Василий Шмаков. И запомните этот вот день, запомните и меня, да посмотрите же на меня!… Вот так… Я ухожу…
– А куда? - неожиданно тихо для самого себя спросил я.
– Если бы я сам знал?- уклончиво ответил Василий.- К ним…
– К этим кракенам?
– И к ним тоже… В утро того самого дня, когда мне подчинились дравшиеся в лагуне кракены, меня позвали они, позвали впервые. У них, видите ли, все было рассчитано… Вот здесь,- Василий прижал руку ко лбу, там, где был его “шарик”, и уже больше не отнимал руки ото лба.Вот здесь больше не болело, здесь билась чья-то воля, чужая воля, могучая воля, и не было больше моряка Василия, а был раб, но раб могучего повелителя, имя которому- море… Не сразу я понял, что меня зовут. Так бывает, когда крепко спишь и слышишь голос, а не можешь понять: сон ли это, или зовут тебя по-настоящему. Различаешь отдельные слова, но между словом и поступком будто бы тонкая переборка… А потом, как-то вдруг, я встал и пошел, и тогда во всем теле, в каждой жилочке, в каждой клеточке запела свою песнь радость жизни, будто кровь закипела как шампанское, будто сотни тысяч, миллионы иголок сразу вонзились в тебя, но принесли не боль, а бодрость, силу какую-то, да разве это расскажешь?! И я пошел… Я шел вдоль берега, пока не вернулся к тому гроту, к три самой пещере, через которую попал на остров, но теперь я не свернул в сияющие залы с высокими сводами, а остановился у прохода между двумя поросшими мхом скалами. И я ничуть не удивился, когда ясно различил в мерцающем сумраке строгий овал входа, и ясно понял, что этот вход рукотворный, что не природа, а чей-то разум, не стихия, а чьи-то руки создали туннель.