— Я по-прежнему подумываю над тем, чтобы уйти, Гло.
— Этот Ааа оказался крепким орешком, — засмеялся голос из ларца. — Его зубы были остро заточены, а ногти, с детства смазываемые особыми традиционными мазями, превратились в когти. Когти, Эйзенхорн! Закалённые, каменные крюки, ороговевшие и беспощадные. Однажды я увидел, как он разорвал ими кольчугу. В любом случае, он стал настоящей находкой. Они постоянно держали его скованным. Надзиратель арены поведал мне, что при перевозке он оторвал руку одному из собратьев по заключению, а потом снял скальп с неосторожного охранника стадиона. Зубами.
— Очаровательно.
— Конечно же, я купил его. Думаю, он полюбил меня. Он не умел даже толком говорить, а уж его застольные манеры! Он спал в собственном навозе и был похотлив, словно собака.
— Неудивительно, что он полюбил тебя.
Вокруг ларца захрустела изморозь.
— Ну что за жестокий мальчишка. Я культурный человек. Ха. Я был культурным человеком. Теперь же я всего лишь эрудированная и очень опасная коробка. Но, Эйзенхорн, не забывай о моем образовании и воспитании. Ты будешь просто поражён, насколько легко благовоспитанному и образованному сыну Империума перешагнуть уже упомянутую грань.
— Продолжай. Я уверен, тебе есть что рассказать.
— Ааа хорошо послужил мне. Можно считать, что на его боях я заработал несколько состояний. Не буду притворяться, что мы стали друзьями… Никто ведь не становится другом любимому карнодону. И уж тем более другом не называют товар. Но за эти годы между нами воцарилось взаимопонимание. Я, без охраны, навещал его в камере, и он никогда не трогал меня. Он пересказывал мне древние мифы своего родного мира, Бореи. Жестокие повести о варварстве и убийствах. Но я опять забываю про себя. Это случилось… случилось там, на Квентусе, в амфитеатре, под весенним солнцем. Надзиратель за гладиаторами показал мне Ааа и подбил меня на покупку. Ааа посмотрел на меня и, мне кажется, увидел родственную душу — вероятно, поэтому, как только я приобрёл его, между нами и возникла некая связь. Из его грубой, исковерканной речи мне стало ясно, что он просит меня купить его, в красках объясняя, какую выгоду я смогу из этого извлечь. И в закрепление сделки он предложил мне своё ожерелье.
— Своё ожерелье?
— Именно так. Рабам разрешалось иметь кое-какие вещи, если они не представляли собой потенциального оружия. Ааа носил на шее золотое ожерелье. Это был знак его племени и самая ценная из вещей, которыми он обладал. Честно говоря, оно было его единственным имуществом. Но тем не менее он предложил его мне в обмен на то, чтобы я стал его хозяином. Я взял ожерелье и, как уже было сказано, купил Ааа.
— Это и была грань? — Я сидел спокойно, не слишком увлечённый его рассказом.
— Подожди, подожди… Позже, но в тот же день, я исследовал ожерелье. В нем оказалась заключена удивительнейшая технология. Борея, может, и стала диким миром к тому времени, но тысячелетия назад она, бесспорно, была технически развитым бастионом Человечества. Она погрузилась в бездну тёмных веков только потому, что её затронул Хаос. И ожерелье было реликвией эпохи падения. Запертые в нём забытые технологии наводняли тьмой сознание носящего его. Неудивительно, что Борею, где всякий взрослый мужчина носил такую штуковину, населяли одни дикари. Я был заинтригован. И надел ожерелье.
— Ты надел его?
— Я был молод и опрометчив, что ещё можно сказать? Да, надел. В течение нескольких часов ручейки варпа вливались в мой восприимчивый мозг. И ты знаешь…
— Что?
— Это было восхитительно! Чувство свободы! Наконец я почувствовал настоящий мир! Я пересёк черту и был счастлив. Внезапно я увидел мир таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким хотелось бы Министоруму и гнилому сердцу Императора. Бездна вечности! Хрупкость человеческой расы! Красота варпа! Недолговечное сокровище плоти! Несравнимая сладость смерти! Все это!
— И так ты перестал быть Понтиусом Гло, седьмым сыном влиятельного Имперского Дома, и превратился в другого Понтиуса Гло — садиста, идолопоклонника и святотатца?
— Мальчик, да у тебя просто страсть какая-то…
— Спасибо, что рассказал мне это, Понтиус. Это многое говорит о тебе.
— Но я только начал…
— До свидания.
— Эйзенхорн! Эйзенхорн, подожди! Прошу! Я…
Люки камеры с лязгом закрылись за моей спиной.
Я выждал два дня, прежде чем вернуться. На сей раз он был угрюм и капризен.
Я вошёл в камеру и опустил на ступеньки большой поднос.
— Даже не думай, что я стану говорить с тобой, — проворчал Гло.
— Почему?
— В тот день я обнажил перед тобой свою душу, а ты… просто ушёл.
— Теперь я вернулся.
— Да, вернулся. Ты подошёл к черте?
— Ты мне скажи. — Я наклонился к подносу, медленно взял графин и налил себе большой бокал амасека.
Погоняв напиток в бокале по кругу, я сделал изрядный глоток.
— Амасек?
— Да.
— Сорт?
— Пятидесятилетний гаталаморский, вызревавший в бочках из древесины дурнишника.
— Он… хорош?
— Нет.
— Нет?
— Он совершенен.
Из ларца послышался вздох.
— Так что ты там говорил о той линии? — спросил я.
— Я говорил, что очень зол на тебя, — упрямо ответил Понтиус.
— Ох. — Я небрежно взял папиросу с лхо из картонной пачки, позаимствованной из комнаты Терезы Унгиш. Прикурив, я глубоко затянулся и выдыхнул дым в сторону адского ларца. Всего лишь полчаса назад Нейл ввёл мне мощные антитоксиканты и антиопиаты, но я специально откинулся назад, делая вид, что наслаждаюсь дымком.
— Это папироса с лхо?
— Да, Понтиус.
— Кхм…
— Так что ты говорил?
— Она хороша?
— Что ты собирался сказать?
— Я… рассказал тебе о том, как соскользнул. Как пересёк черту. Чего ещё тебе от меня надо?
— Остальное. Ты ведь полагаешь, что и я перешагнул эту грань?
— Да. Это заметно по твоему поведению. Ты похож на человека, узревшего глубину величия варпа.
— С чего бы это?
— Я уже говорил тебе, что такое рано или поздно случается со всеми инквизиторами. Мне не сложно представить тебя молодым человеком жёстких пуританских взглядов, учащегося школума. Должно быть, тогда все казалось простым и ясным. Есть свет, и есть тьма.
— Теперь все не столь очевидно.
— Конечно нет. Ведь варп есть во всем. Даже в самых упорядоченных вещах, с которыми тебе приходится сталкиваться. Жизнь стала бы скучной и бесцветной без него.
— Такой же, как твоё нынешнее существование? — подсказал я и сделал ещё один глоток.
— Будь ты проклят!
— Если верить твоим словам, то я уже проклят.
— Все прокляты. Человечество проклято. Все человеческие расы. Хаос и смерть — единственные реальные истины бытия. Вера в обратное — невежество. А Инквизиция, столь горделивая, преданная своему долгу и упивающаяся собственной важностью, убеждённая, что сражается с Хаосом, более слепа, чем все остальные. Ваша каждодневная деятельность все сильнее и сильнее приближает вас к варпу, увеличивая вашу осведомлённость в силах неупорядоченности. Постепенно, сам того не замечая, инквизитор даже предельно пуританских и жёстких взглядов оказывается совращён.
— Не могу с тобой согласиться.
Настроение Понтиуса, казалось, улучшилось, когда мы снова вступили в дебаты.
— Первый шаг заключается в знаниях. Инквизитор должен понять основные проявления Хаоса, чтобы бороться с ним. Через несколько лет он уже знает о варпе больше, чем многие прирождённые культисты. Тогда наступает черёд второго шага: мгновение, когда инквизитор нарушает правила и позволяет какому-нибудь порождению Хаоса выжить или сохраниться в таком виде, когда его ещё можно изучать и извлекать из него знания. Думаю, не стоит даже пытаться отрицать, Эйзенхорн, что это уже произошло. Я ведь здесь, верно?
— Да. Но понимание необходимо. Даже пуританин сказал бы тебе это! Без знаний борьба Инквизиции бессмысленна.
— Не стоит так набрасываться на меня, — усмехнулся он и после паузы продолжил: — Опиши вкус амасека. Качество, аромат.
— Зачем?
— Прошло три сотни лет с тех пор, как я испытывал какие-либо ощущения. Чувствовал запахи. Касался предметов.
Я боялся, что мой гамбит с амасеком и опиатами окажется слишком явным, но мне все же удалось подцепить Понтиуса на крючок.
— Амасек перекатывается на моем языке, точно масло. Он мягкий и тёплый, словно тело. Пряный аромат земли и перца предшествует вкусу, который опаляет горло и зажигает пожар в моем сердце.
Ларец издал протяжный, жалобный стон мучительной скорби.
— Третий шаг? — позвал я.
— Третий шаг… третий шаг — это сама грань. В этот миг инквизитор становится радикалом. Тогда он пытается использовать Хаос против Хаоса. Заручается поддержкой сил варпа. Обращается за помощью к еретикам.
— Третий шаг? — позвал я.
— Третий шаг… третий шаг — это сама грань. В этот миг инквизитор становится радикалом. Тогда он пытается использовать Хаос против Хаоса. Заручается поддержкой сил варпа. Обращается за помощью к еретикам.
— Понимаю.
— Уверен, что понимаешь. Итак, ты собирался попросить меня о помощи?
— Да. Так ты мне поможешь?
— Это зависит от того, — пробормотал ларец, — что с этого получу я.
Я погасил папиросу с лхо.
— Учитывая твой рассказ, мне кажется, наградой для тебя станет удовлетворение от того, что ты увидишь, как я перешагну черту и подвергну себя проклятию.
— Ха-ха! Очень умно! Этим я уже и так наслаждаюсь. Что ещё?
Я повернул бокал в своей руке, и янтарная жидкость побежала по кругу.
— Магос Бур талантливый человек. Машинный гений. Хотя я никогда не смогу выпустить тебя из заточения, но могу попросить его об одолжении.
— Одолжении? — эхом откликнулся Понтиус. Его голос дрожал от нетерпения.
— Тело для тебя. Сервиторные конечности. Возможность ходить, поднимать, держать, видеть. Может быть даже, в качестве дополнительных удовольствий органы чувств: рудиментарное осязание, обоняние и вкус. Для него это детская задачка.
— Боги варпа! — прошептал Понтиус.
— Так что?
— Спрашивай. Спрашивай меня. Спрашивай меня, Эйзенхорн.
— Давай побеседуем немного на предмет демонхостов.
— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — спросил Фишиг.
— Конечно, — ответил я.
Мы устроили нашу базу в офисе службы безопасности рудников Синшары. Биквин и Эмос привели это место в порядок и наладили его работу, а Медея, Иншабель, Нейл и Фишиг совершали регулярные обходы территории. Бур выставил сервиторов-ловчих в качестве дополнительной охраны. Кроме того, была установлена постоянная связь с «Иссином», чтобы он мог своевременно предупредить нас о любом приближающемся космическом судне.
Уже миновал полдень очередного дня третьей недели нашего пребывания на планете шахтёров, и я только что возвратился после ежедневного посещения Гло в его камере в святилище Адептус Механикус. Мы с Фишигом стояли возле окон офиса и разглядывали площадь.
— Ты уверен? — надавил он.
— Я, кажется, припоминаю, как он спрашивал нас о том же самом, когда мы вытаскивали его из Карнифицины, — сказала Биквин, присоединяясь к нам. — Благодаря Осме и его смешной охоте на ведьм нас загнали в угол. Если нам удастся закончить это дело, мы искупим грехи.
— Вот только не нравится мне все это, — фыркнул Фишиг. — Не хочу иметь ничего общего с этим мясником. Тем более, обещать ему что-либо. У меня такое ощущение, что мы перешагнули некую черту и…
— Что? — резко обернулся я.
О моих беседах с Понтиусом они знали лишь в самых общих чертах.
— Я только сказал, что у меня такое чувство, будто мы пересекли некую грань. А в чём дело?
— Ни в чём, — покачал я головой. — Как проходят остальные приготовления?
Я чувствовал, что Фишиг хотел выйти из дела, но было действительно уже слишком поздно. Поэтому я отвлёк его внимание, сменив тему.
— Ваш приятель магос работает. Нейл вчера отнёс ему клинок и показал твои записи и диаграммы, — ответил он.
— Все послания написаны, зашифрованы, запечатаны и готовы к отправке, — сказала Биквин. — Скажи только слово, и Унгиш передаст их. А здесь у меня заявление. — Она протянула информационный планшет.
Это была карта экстремис, формально объявлявшая Квиксоса еретиком и пособником дьявола и подписанная моим именем. В ней перечислялись все его преступления. Датирована она была двадцатым днём десятого месяца 340.М41. Место написания указано не было, но Эмос сделал все, чтобы остальные детали в точности соответствовали Высшему Закону Империума и уставам Инквизиции.
— Хорошо. Отправим это через несколько дней.
Я знал, что, как только карта будет обнародована, мои намерения станут известны всем. Разрабатываемые мной планы могли потребовать на свою реализацию годы, и все это время на меня бы велась охота. И мне действительно не хотелось торопить события.
— Как долго мы здесь ещё пробудем? — спросила Биквин.
— Не знаю. Неделю. Месяц. Может быть, дольше. Все зависит от того, насколько откровенен оказался Гло.
— Но ты уже все узнал у него? — спросил Фишиг.
— Да.
И я очень надеялся, что не узнал слишком много.
Я прогуливался по пустынным вечерним улицам поселения горняков, чтобы освежить голову. Мне было более чем понятно, что я избрал опасный путь.
Необходимо было сохранять сосредоточенность, в противном случае я рисковал утратить контроль над собой.
Во время первых бесед с Гло мне приходилось играть, чтобы заключить с ним сделку. Его рассказы о грани, о трех шагах совращения, ожидавших опрометчивого инквизитора, — все это было не ново для меня. Я потворствовал ему, чтобы он мог насладиться своим превосходством и самодовольством. Всякий инквизитор, достойный своей инсигнии, знал об опасностях и искушениях, окружавших его.
Но это не мешало его словам резать меня по живому. Любой пуританин вроде Коммодуса Вока был потенциальным Квиксосом. Когда Гло сказал, что грань часто пересекают неосознанно, он был прав. Я встречал достаточно радикалов, чтобы понимать это.
Я всегда, всегда гордился своими пуританскими, умеренными взглядами, относя себя к амалатианам. И скорбел о том, что существует радикальная ересь. Именно поэтому мне и хотелось добраться до Квиксоса.
Но меня многое беспокоило. В том, что предстояло сделать, конечно, многое решал случай. Но важна была и подготовка. Чтобы уничтожить Квиксоса, я должен был миновать его демонхостов, а это потребует много сил, знаний и сноровки. И обратиться за помощью к Святой Инквизиции уже было невозможно. Но пересёк ли я черту? Погряз ли в грехах, столь легко перерастающих в мерзость радикализма? Неужели мне настолько хотелось покончить с Квиксосом, что я был готов отбросить даже собственные принципы?
Мне казалось, что ещё нет. Я знал, что делаю, и предпринимал все возможные меры, чтобы сдержать самые опасные искушения, с которыми приходилось сталкиваться в работе. Я был чист и верен даже теперь.
А если и нет, то откуда мне было это узнать?
Я взобрался под стеклянный пузырь обзорной вышки и принялся любоваться синими пейзажами Синшары и плывущими мимо звёздами. Стаи метеоров оставляли в небе яркие следы.
На лестнице позади меня раздался шум. Я обернулся. Нейл убирал своё оружие.
— А, это ты, — сказал он, поднимаясь ко мне. — Я производил обход и увидел, что дверь на вышку открыта. Все в порядке?
Я кивнул.
— Гарлон, скажи, ты ведь иногда применяешь в драке грязные приёмы?
Он вопросительно посмотрел на меня и поскрёб свой выбритый затылок.
— Не уверен, что понимаю тебя, босс.
— Все эти годы, охотясь за головами… да, и я видел, как ты сражаешься. Ты ведь иногда нарушаешь правила ради победы?
— Думаю, да. Когда все уже сказано и сделано, в ход идёт всё, что может сработать. Я не испытываю гордости за кое-какие особо яркие проявления жестокости. Но это было необходимостью. Я всегда полагал, что людям свойственно переоценивать значимость честной игры. Подонок, собирающийся ошкурить тебя, уж точно не станет действовать по правилам. Так что остаётся делать то, что приходится делать.
— Значит, цель оправдывает средства?
Он выгнул брови и рассмеялся:
— Ну уж нет. Подобные мысли ведут только к неприятностям. Есть кое-какие средства, которые никакая цель оправдать не сможет. Но обычно в нечестной борьбе нет ничего плохого. Какие бы правила при этом ни нарушались. Если, конечно, помнить одну вещь.
— Какую?
— Чтобы нарушить правила, в них вначале необходимо разобраться.
Кроме ежедневных визитов к Гло, я проводил время и с Буром. При участии сервиторов и техножрецов он трудился в мастерских, полностью отдавшись решению поставленной задачи. Хотя он и не говорил об этом, но, мне кажется, он рассматривал свою помощь как выплату процентов за мои действия в битве с Плитой.
Кроме того, он без возмущения выслушал нас с Эмосом, когда мы поведали ему о событиях недавнего прошлого. Чем-то это походило на исповедь. Я рассказал ему о предъявленной мне карте и своём незаконном статусе. Он без лишних вопросов принял мои уверения в собственной невиновности. Как он выразился: «Хапшант не мог воспитать радикала. А значит, не права вся остальная Галактика».
Это было весьма любезно с его стороны. Я был тронут.
Как-то раз, на шестой неделе нашего пребывания на планете, он пригласил меня в свою мастерскую.
Цех Адептус Механикус располагался двумя этажами ниже главной капеллы. Это была кузница, полная инженерных машин и аппаратов, назначение которых оставалось для меня загадкой. Паровые прессы грохотали, завывали гайковёрты. У магоса и без моих проектов хватало работы по восстановлению святилища и транслитопеда. Я прошёл мимо вырывающихся клубов пара и нашёл Бура. Магос наблюдал за двумя сервиторами, трудившимися над нанесением символов на двухметровый посох из композитной стали.