- Ну и иди отсюда! - приказал Прохор, вставая.
- Иду-иду, - бойко сказал дед.
Он резво вскочил на ноги и понесся к калитке. Но, не добежав до нее несколько шагов, дедок обернулся и зловеще крикнул:
- Негоже у старого человека шапку отбирать! Голова-то мерзнет!
Митька встрепенулся, и хотел было что-то сказать по этому поводу, но не успел. Дверь избы приоткрылась сама собой, и из нее выпрыгнул вдруг треух, прикарманенный ранее домовитым хозяином разгромленного двора. За ним, хлопая руками в попытках поймать ускользающее хозяйство, выскочила Грунька. Но, по какой-то странной подлости она вдруг споткнулась и кубарем скатилась с крыльца. Шапка, передвигаясь по двору на ушах, невообразимой расхлюстанной походкой подбежала к дедку и, взлетев, нахлобучилась тому на голову. Дед руками утвердил ее как надо и, осклабившись, произнес:
- Вот так-то!
- Ам! - лязгнул челюстью Митька.
- Ой! - полным боли голосом произнесла Грунька, вставая на ноги.
- Проваливай ко всем чертям! - завершил разговор Прохор.
Дедок поклонился и выскочил со двора, напоследок бахнув, как следует, калиткой.
- Вот сволочь! - сказал Митька. - Хлопает, как у себя в аду!
- А теперь дом твой - его дом, - ответил Прохор. - Потому и ведет он себя здесь - как хочет.
- Да ладно, - усомнился Митька. - Одноразовый договор. Он нам золото, мы ему - взорванную церковь.
Прохор набил трубку табаком и принялся ее раскуривать. Митька, тревожно наблюдая за его действиями, молчал и ждал ответа. Наконец Прохор затянулся, выпустил из ноздрей дым и сказал:
- Не бывает у него ничего одноразового. Раз принял его условия, - значит, продался полностью. И церковь - только начало...
- Да что ты говоришь? - вскричал Митька. - Договор есть договор!
- Ну-ну, - безразличным тоном ответил инвалид. - Пойдем, посмотрим, что там в овраге приготовлено для нас?
- А ты разве в овраге деньги спрятал? - блеснув глазами, живо поинтересовался Митька.
- Тьфу на тебя! - сказал Прохор и грозно посмотрел на своего зятя.
- Да что ты, что ты! - оправдываясь, заюлил Митька. - Это я так, пошутил...
Он тут же решил рассказать Прохору, где спрятал свои деньги (чтобы тот не подумал, будто у него возникло желание украсть инвалидову долю), как вдруг какая-то непонятная, но хорошо известная ему сила придержала его язык, и - как всегда - положение спасла Груня, которая уже стояла перед крыльцом в полный рост и голосила:
- Опять вы с нечистой силой якшаетесь! Сколько можно терпеть это?! А все из-за того, что ты появился тут!
Она строго посмотрела на Прохора, и тому почему-то стало стыдно.
- До тебя все у нас было спокойно! Уходи! Иди куда хочешь! И пусть все это бесовское стадо следует за тобой!
Она зашла в дом и хлопнула за собой дверью.
- Вот же, повадились все бабахать, - как-то стесненно сказал Митька.
Прохор закурил трубку и спокойно ответил:
- А все это - из-за твоей скотской жадности.
- Да я и не спорю, - неожиданно согласился Митька. - Но я же не виноват в этом. Таким меня создал Бог. И потому взорвать церковь - божье желание.
Прохор неторопясь переложил трубку из правой руки в левую, и освободившейся ладонью выдал Митьке мощный подзатыльник, от которого тот прямо с колоды рухнул носом в землю.
- Боженька тебя создал хорошим, - заявил инвалид, глядя на встающего с карачек Митьку. - А вот испаскудился ты уже сам... Ладно. Бери мешок, и пойдем к оврагу.
- А мешок-то зачем? - поинтересовался Митька, отряхивая пыль с колен.
- Как же ты бочонок с порохом домой попрешь? На плече, что ли? Да первый же селянин, идущий с поля, поинтересуется, что у тебя в нем налито.
- А-а-а, - протянул Митька.
Он сбегал в дом и вынес большой мешок.
Бочонок лежал в указанном месте и Митька, не сдержавшись, спросил:
- Так ты тут все и зарыл?
Прохор спокойно ответил:
- Нет. Только половину. Вторая часть находится в моей деревянной ноге, которой я могу в любое время дать тебе по башке так, что ты забудешь не только о моей доле, но и о жадности вообще.
- Что ты, что ты! - возбужденно ответил Митька, плотоядно глядя на деревянный протез инвалида.
- Ну-ка, засовывай бочонок в мешок и тащи во двор! - рявкнул Прохор.
Митька тут же выполнил команду. Он взвалил мешок на плечо и направился к дому. Во время недолгого пути шурин постоянно оглядывался на зятя и достаточно заинтересованно ловил глазами его неровно шагавшую деревянную ногу. Прохор делал вид, что не обращает на это никакого внимания, но про себя решил надолго в Митькином доме не задерживаться. Потому что алчность - есть алчность. Она не только неистребима, но и непредсказуема. И инвалид об этом знал.
Глава пятая
Церковь окружала могильная тишина. Это было неудивительно, поскольку стоял третий час ночи и вся деревня благословенно спала. Кроме Прохора с Митькой, которые замерли возле ограды.
Забор был невысоким. Три ряда штакетника, оплетенные хмелем. Штакетник сам по себе защита пустяковая, а вот хмель - совсем другое дело. Митька судорожно шептал Прохору в ухо:
- Эта трава - сволочь редкостная. Вроде как хватает тебя за все места, а потом остаются ожоги, будто ты плетьми жутко посечен...
- Да знаю я, - шептал в ответ инвалид. - Или забыл ты, как вместе яблоки в поповском саду воровали?
- Да помню я, помню, - отвечал Митька. - Ты тогда первым запутался и заорал. Мы все сбежали, а тебя поп выловил и потом наказывал...
- Что ты имеешь в виду?! - взрыкнул Прохор.
- Да успокойся ты, - благодушным шепотом прогундосил Митька. - Тогда поп еще человеком был... Я же помню, что у тебя после этого два синяка на роже появились и шишка на голове от его посоха. И все, вроде.
- Хорош болтать! - строго сказал Прохор. - Хватит детских дурачеств. Пройдем через калитку.
- Она заперта.
- Так высота ее - до пупка всего!
- Да, но вдруг Пафнутий нас увидит?
- Разберемся на месте, - сказал Прохор. - Надо будет - дадим Пафнутию по башке его же посохом! Чай, не дети давно, и не за яблоками пришли...
- Да! - радостно согласился Митька. - Я даже желаю этого!
Порывистость Митьки строго соответствовала количеству выпитого им самогона перед походом в церковь. Это было связано с обильным ужином, который он сам же и организовал. Большая часть обильности заключалась прежде всего во второй ведерной бутыли, которую Митька выставил на стол перед Прохором.
Инвалид, естественно, не стал себе отказывать в удовольствии, и потому оба террориста находились у ограды церкви в существенно приподнятом настроении, поскольку начали ужин в пять пополудни, а остановились только к часу ночи. Поэтому они не без труда перелезли через невысокую калитку и углубились в церковный двор.
Сначала у них возникли проблемы с продвижением, вызванные появлением целой своры собак. Но в вожаке набежавшей стаи Митька совершенно неожиданно для себя узнал дворового пса Шарика. Он хотел было наброситься на него с пинками и упреками за неверность, но инстинктивно понял, что лучше поступить по-другому. Что и сделал, тихо сказав:
- Шарик, ведь я же тебя кормил и растил!..
Шарик, вспомнив, как и чем его кормил Митька, тут же взрыкнул с негодованием. Но в этот момент ему, скорее всего, пришло в память его щенячье детство, проведенное в митькином дворе, и потому он решил оставить прежнего хозяина с неизорванными штанами, так как радужные младенческие воспоминания всегда содержат только солнечные дни и полные сиськи с едой. В связи с этими обстоятельствами Шарик, грозно рыкнув, увел подчиненное ему собачье стадо куда-то за угол церкви, предоставив тем самым своему прежнему хозяину полную свободу действий на выбранном им поприще.
Кроме небольшой церквушки двор состоял из конюшни, нескольких хозяйственных построек, и большого поповского дома с пристроенной к нему баней, в которой, судя по долетавшим из нее звукам, веселились даже в это позднее время.
Прохор с Митькой, несшим на плече мешок с тяжелым бочонком, остановились у трех елок, сплетение веток которых позволяло им остаться совсем незамеченными при любых обстоятельствах.
Из бани вдруг выскочила совершенно голая женщина и с радостными воплями нырнула головой в пятидесятиведерную бочку с водой, стоявшую посреди поповского двора. За ней следом выбежал сам поп, который залез туда же. Вода из бочки тут же выплеснулась наружу, а в самой бочке возник утробный гогот, вызванный голосами и эхом от дубовых стенок.
- Похабник! - сообщил Митька с вожделением в голосе и зачем-то облизнулся.
- А что за баба с ним купается? - поинтересовался Прохор.
- Да кто-либо из приехавших лечиться от всех болезней, - сказал Митька, пустив слюну. - У нас сейчас таких много. Прямо паломничество какое-то в последнее время! И все поп виноват! Хватает же его на всех! Включая Тишку-покрышку...
Двери в церкви оказались не запертыми. Прохор перекрестился и, вытащив из мешка бочонок, поставил его на пол возле небольшого алтаря. Митька где-то в углу умудрился нашарить свечку и спички. Маленький огонек осветил помещение. Митька, рассматривая сгоревшую спичку, заметил:
- А и дорогущие же они! Мы вон огнивом пользуемся, а поп на спичках не бережет. А еще говорят, что вот этой гадостью, которая зажигается, можно кого-нибудь отравить. Правда это?
- Да, - ответил Прохор. - Эта гадость фосфором называется. У нас в полку один молоденький прапорщик из-за несчастной любви как раз этим спичечным фосфором и отравился. Полюбилась ему, понимаешь, гулящая баба. Жениться на ней захотел. А куда ж это, если он княжеского роду, а она - шлюха из дома терпимости. Вот нажрался он спичечных головок и крякнул. Мог бы и застрелиться, но ежли в голову там, то разорванная морда некрасивой в гробу будет. А от отравления - как хочешь можно рыло поправить. Видишь, у господ все учитывается...
Прохор поднял ногу с протезом и грохнул деревяшкой по верхней крышке бочонка. Та подалась вниз и обнажила промасленную бумагу, которая предохраняла порох от сырости. Инвалид надорвал прослойку и, черпая порох горстями, принялся просыпать узенькую дорожку к дверям. Митька сунулся было помогать, но получил от родственника кулаком в ухо.
- За что? - поинтересовался он, привычно потирая ушибленное место.
- За то, что со свечкой к пороху лезешь, - ответил Прохор. - Хочешь, чтобы мы с тобой взлетели на воздух вместе с алтарем?
Через несколько минут подготовка к акту вандализма была закончена. Прохор с Митькой стояли под елками и смотрели на бочку, в которой все еще продолжалось веселье. Пафнутий пел густым басом:
Славься, славься, ты Русь моя,
Славься ты русская наша земля.
Бесстыжая пациентка подвывала тоненько:
Ой да ты рябинушка,
Ой, кудрявая...
Вместе выходило нескладно, но зато душевно.
Прохор тряхнул головой и спросил:
- Ну что? Пора?
- Да, - согласился Митька. - Добавим им гармошку с балалайкой!
Родственники перекрестились и Митька, нагнувшись, поднес зажженную свечку к пороховой дорожке. Огонек вспыхнул ярче и быстро побежал к дверям церквушки. Через несколько секунд он юркнул внутрь здания и Митька, затаив дыхание, закрыл глаза, а опытный Прохор заткнул уши пальцами.
Когда в церкви грохнуло, Митька от неожиданности выронил из рук свечку, а воздух сразу наполнился истошным собачьим лаем, зазвучавшим из всех деревенских дворов. Прохор выдал родственнику дежурный подзатыльник, который тут же привел того в чувство, и крикнул:
- Сейчас сюда сбежится вся деревня! Быстро уносим ноги!
Они рванулись и, сходу перепрыгнув через калитку, понеслись прочь от церкви. Причем Прохор, топая тяжелой деревянной ногой, несся с такой скоростью, что Митька никак не мог за ним угнаться. В Митькиной голове мелькали картины, увиденные им на бегу.
На фоне разгоравшегося пожара рядом с бочкой скакала обильная женская задница, удиравшая в сторону бани; а к церкви, из выбитых взрывом окон которой валил густой черный дым, несся голый поп Пафнутий. Толстая золотая цепь с крестом явно не сиротского размера хлестала попа по бочкообразному пузу, но Пафнутий, не замечая этого, ревел на бегу:
- Пожертвования! Пожертвования там же! Что я митрополиту посылать буду, ежли все сгорит?! Пожар! Спасите церковное имущество!
Митька с Прохором, никем не замеченные, благополучно добежали к околице и не видели, как Пафнутий ворвался в церковь через проем, зиявший на месте выбитых взрывом дверей. В сполохах разгоравшегося пламени поп начал судорожно хватать церковную посуду, иконы, прочую утварь и выбрасывать все это в окна. Через некоторое время он вдруг понял, что выйти из окружившего его пламени уже нельзя. Горячая золотая цепь все больше и больше обжигала грудь, да и дышать стало уже нечем.
Пафнутий посмотрел на ревущую стену огня. Лишь в месте, где раньше находился алтарь, чернел нереальной прохладой обозначенный странной ломаной линией круг.
- Спаси меня господи! - взвыл поп, стряхивая с бороды искры.
Он закрыл глаза, перекрестился, и шагнул в спасительную черноту неизвестного круга.
Шелест ветра
БИОКОРРЕКТОР. Ура! Получилось!
ДЕМИУРГ. Неудивительно. За золото здесь все купить можно.
БИОКОРРЕКТОР. Не ной. Представь, что сейчас творится там, куда этого служителя
религиозного культа занесло!
ДЕМИУРГ. Ха-ха-ха!
ГОЛОС 1. Стоять на месте!
БИОКОРРЕКТОР. Кастраторы!
ДЕМИУРГ. Бежим!
ГОЛОС 2. Я вам сбегу!
БИОКОРРЕКТОР. Ой! Нос!
ДЕМИУРГ. Ай! Ухо!
ГОЛОС 2. Как они нас обозвали? Кастраторами?
ГОЛОС 1. Да.
ГОЛОС 2. Надо же! Каких только прозвищ мы не получали, но "кастраторы"
- уму непостижимо!
ГОЛОС 1. Сейчас они узнают, кем быть лучше: "кастраторами" или
жертвами своего тупоумия!
ГОЛОС 2. Ну-ка, негодяи, признавайтесь, кто придумал нам такие прозвища?
БИОКОРРЕКТОР. Анчоус с двадцать третьего курса.
ГОЛОС 1. Какой анчоус?
БИОКОРРЕКТОР. Я не знаю, как его зовут, господин космократор. Этот курс
занимается изучением водных форм жизни. А ученик по прозвищу
"Анчоус" ростом самый маленький из них.
ГОЛОС 2. Я понял, о ком он говорит. Найдем этого юмориста...
ГОЛОС 1. Так. Марш отсюда в интернат! Там будем разбираться в ваших
художествах!
БИОКОРРЕКТОР. Да, господа космократоры!
ДЕМИУРГ. Слушаюсь, господа космократоры!
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.
Часть третья
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ УРОВЕНЬ
Шелест ветра
КОСМОКРАТОР Д. Надо же - "кастраторы"! Как там нас раньше обзывали?
КОСМОКРАТОР Б. Казнократорами, кратохрюкерами, космидиотами...
КОСМОКРАТОР Д. Достаточно! Никакой благодарности от молодежи! Трудишься,
даешь им знания, а они издеваются!
КОСМОКРАТОР Б. Так всегда было. И будет. Причем, у любой формы жизни во
Вселенной.
КОСМОКРАТОР Д. Что же вы, биоконструкторы, биокорректоры и так далее, не
чешетесь? Пробел в вашей деятельности.
КОСМОКРАТОР Б. Ничего подобного! Неблагодарность к наставникам проистекает
из скотских форм материи, производимой именно вами,
демиургами. Кто же виноват в том, что за миллиарды лет вы не
научились делать материю тоньше и благородней. Или создали
бы какой-либо новый ее вид...
КОСМОКРАТОР Д. Ну вот, опять тебя понесло в непролазные дебри! Хватит об
этом. Хорошо хоть вовремя спохватились. Когда первый раз
появилось это недоразумение с козлиной бородой в смердящем
дерьмом кафтане, я проникся подозрением. Но подумал, что это
явление случайное. Но когда возник этот толстопузый
индивидуум, на теле которого из одежды присутствовал только
массивный крест, висевший на золотой цепи, я понял, что это
чьи-то пакости!
КОСМОКРАТОР Б. А ты помнишь выражение его лица?
КОСМОКРАТОР Д. Я его никогда не забуду! Он, наверное, решил, что попал в рай.
КОСМОКРАТОР Б. Еще бы! Влететь в женскую раздевалку бассейна! Вот засранцы!
Это они так шутили над своими сокурсницами. Мне даже попа
этого жалко стало. Людей же создавали по своему образу и
подобию. А получилось - как всегда. То особенности планеты
наложили свой отпечаток, то ограниченность всунутого в их
головы интеллекта, а еще - родственные браки... По сравнению с
людьми, каждая из наших девушек - богиня.
КОСМОКРАТОР Д. Потому поп и сдурел. Начал гоняться за прекрасными телами.
Ха-ха-ха! Вот учудили, негодяи малолетние!
КОСМОКРАТОР Б. Да уж. Мы в свое время с тобой так не играли. Мы не
использовали места́ структурных соединений материи. Люди
строят там храмы, не подозревая, где могут оказаться...
КОСМОКРАТОР Д. Потому и строят, что подозревают. Кстати, а что стало с
козлобородым и попом?
КОСМОКРАТОР Б. Первого мы отправили сразу же туда, откуда он прибыл. А вот со
вторым, с попом этим, у которого крест на животе, неувязка
вышла. Пока девушки его связали (здоровым оказался как хряк),
время открытия портала прошло. Пришлось его отправить
обратно со следующим циклом. Вот только где он оказался -
неизвестно. Да и во временном отношении вряд ли попал в свою
эпоху...
КОСМОКРАТОР Д. Нужно было этого любвеобильного попа в чан с протоплазмой