– Еще захочешь – не стесняйся.
– Мне как жить дальше? – спокойно, по-деловому, без надрыва в голосе спросил Костя, и это спокойствие на мгновение ввело Юрия Петровича в заблуждение.
– Как и жил до этого, – ответил он, – езжай отдохни с Лизой, она небось измаялась вся, потом вернешься и будем дальше работать.
– Вы не поняли, – Костя остановился, и теперь Юрий Петрович смог разглядеть его разом постаревшее и похудевшее лицо. – Я говорю, как мне с этим жить дальше? Я за этот месяц больше людей кинул, чем за все свои сорок лет до этого. Они уже верить начали, а я их кинул. Вы что, заранее все это знали? В чем смысл был? Там люди неплохие были среди них, там настоящие были… им и до этого непросто жилось, а теперь вовсе на куски порвут… Юрий Петрович, мы так не договаривались. Я под кидалово не подписывался.
– Ну не подписывался, – сухо сказал Юрий Петрович, – и что дальше? Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел? Скажи как, если смогу – пожалею.
– Я хочу, чтобы вы мне объяснили, как такое может быть? Как такие решения принимают?
– Знаешь, Костя, я пока тебя ждал, думал, что страна наша все более походит на монархию, а сейчас понимаю, что сравнение это некорректное. Мы не монархия – мы римская империя. Престол передается не по наследству, а по назначению – преемнику, сенат для видимости, власть неограниченная, ФСО – та же самая преторианская гвардия. Ну и решения принимаются соответствующим образом. Вот Клавдий какой-нибудь или Калигула – они решения как принимали? Советовались с кем-нибудь? Может, да, а может, и нет. И ничего, больше трехсот лет просуществовали. А мы только в начале пути. Как тебе такая перспектива на триста лет?
– И тридцати лет нет, не то, что трехсот, – ответил Костя. – И вы это знаете не хуже меня.
– Ну, знать не знаю, однако опасение такое имеется, хотя меня через тридцать лет, как ты понимаешь, мало что будет интересовать. Еще выпьешь, – он протянул фляжку. Выпили по большому глотку. – Пошли назад, что-то холодно стало.
– Меня вообще колотит, – сказал Костя. – Простудился, может?
– Да нет, это нервы, пошли скорей в дом, чаю попьем, футбол посмотрим, сегодня Лига чемпионов. Если хочешь, у меня оставайся, спешить тебе в ближайшие дни некуда, если только к Лизе не поедешь.
– Она в Италии, – сказал Костя.
– Тем более оставайся, хотя полагаю, что видеть меня ты сегодня не очень хочешь. Так ведь?
Костя не ответил, и всю оставшуюся дорогу до дома они шли молча.
– Зайди, хоть чаю попьем, – сказал Юрий Петрович у ворот. Костя покачал головой.
– Нет, спасибо, я домой.
– Одному тяжело будет дома…
– Справлюсь.
– Ладно, – не стал уговаривать Юрий Петрович, – раз не хочешь сегодня разговаривать, значит, не разговаривай.
– В чем смысл? – спросил Костя. – В чем смысл того, что вы делаете? Вы сами как себе все это объясняете?
– Я делаю то, что умею хорошо делать, и получаю удовольствие от хорошо сделанного проекта. И расстраиваюсь, если мне не удается его сделать. То же самое, что на любой работе, если ты к ней профессионально относишься. И сейчас я очень расстроен в том числе и потому, что в результате нашей деятельности могут пострадать люди. Но я не могу им помочь.
– А если могли бы?
– Тогда бы помог. Я лишний грех на душу брать не хочу. Точно бы помог, может, еще и помогу, если совсем дело не туда пойдет.
– Хорошо, – сказал Костя и пожал протянутую руку, – я понял. Надо подумать. Я позвоню.
Он забыл, что такое случается с людьми. Он пытался вспомнить, испытывал ли что-то похожее три года назад, когда узнал, что его жена Ирина спала с его другом и начальником, и не просто спала, но еще и пыталась ему напакостить[49]. Да, и тогда было тяжело на душе, но разница была в том, что он уже почти расстался с женой, и это была рана, нанесенная вдогонку, рикошетом. Было больно, но это была боль расставания с прошлой жизнью. А теперь все наоборот. Его ударили под дых, когда он только начал разгоняться на дистанции. Но и эта острая неотпускающая боль – ничто в сравнении со стыдом перед людьми, которых он обманул. Они не верили ему и правильно делали, что не верили, а он использовал все свое красноречие, обаяние, чтобы поверили. И они вполне теперь могут думать, что он сделал это специально. «Ну и что, – неожиданно услышал он кого-то в себе, кто не хотел испытывать боль и которому не было стыдно, – ты никогда больше не увидишь этих людей, а увидишь, так и не узнаешь. Это не бандиты, это не менты, которые потребуют отвечать за базар. Ты сделал все, что мог сделать, ты никого не хотел обмануть. Получилось, как получилось. Если хочешь этим заниматься дальше, то надо перешагнуть и идти».
Заниматься дальше? Первой Костиной реакцией стало даже не удивление, что подобные мысли приходят ему в голову, а удивление, что он спокойно эти мысли обдумывает. Сколько же яда успел за эти два года получить его организм мелкими дозами, что успел выработать такой иммунитет к тому, что является нормальной человеческой реакцией на постыдные действия. «Не было никаких постыдных действий, – снова вступил тот, другой, – мы живем в мире с перевернутыми моральными ценностями, и в этом мире перевернутых ценностей нельзя жить, притворяясь, будто ничего не перевернуто. То есть можно так жить, конечно, но тогда не надо заниматься никакой работой, связанной с людьми. Ты сам всегда повторял слова отца: «Можно делать все что угодно, если своими действиями ты не причиняешь людям сознательного вреда». Твои намерения были правильные, ну почти что правильные. То, что не так все сложилось – не твоя вина. Физикам, которые ядро расщепляли, куда хуже было, когда первую атомную бомбу взорвали. Однако никто их не осуждает. А не осуждает потому, что бомбу эту взорвали американцы, а взорвал бы Гитлер, так стали бы все эти ученые военными преступниками. То есть не в том только дело, чтобы намерения твои были чисты, но и в том, чтобы с этими чистыми намерениями ты оказался на стороне победителей».
Костя подъезжал к дому и так и не понял, приснился ему весь этот разговор или взаправду на фоне переживаний начал у него развиваться процесс раздвоения личности. Однако так или эдак, но стало легче. Настолько, что он даже решил не звонить Лизе с рассказом о том, насколько она была права, когда отговаривала его влезать в это дерьмо. Решил позвонить завтра на свежую голову. Или все-таки сегодня, после футбола, который он посмотрит с бутылкой коньяка, который пил редко, но и день сегодня был не то чтобы обычный. Хотя и в этом случае не будет он ей сегодня ничего рассказывать. Может, была она права, а может, и не была.
На одном из каналов транслировали «Арсенал» – «Марсель». Костя считал себя чуть ли не болельщиком «Арсенала» после того памятного матча, на котором он познакомился с Юрием Петровичем.
Глава 16
То, что Лиза уехала посреди нарастающего безумия в его жизни на неделю в Италию к подруге, воспринималось Костей скорее даже с радостью, по крайней мере, на эту неделю ко всем его проблемам не добавился напоминающий о себе всегда не вовремя комплекс вины перед ней. Так что Костя отпустил свою подругу с легким сердцем.
Чего нельзя было сказать о самой Лизе. Поездка являлась результатом как минимум месяца интриг ее подруги Алисы. Лиза была вполне разумной женщиной и понимала, что целью интриг является вовсе не забота о ее благополучии, а причинами ее породившими – банальная скука и зависть к тому, как замечательно Лиза устроила свою жизнь. В одном старом еще советском фильме Лизе запомнилась фраза: «Те, кто обладает автомобилем, мечтают его продать, те же, кто его не имеет, мечтают купить»[50] или что-то вроде того. Конечно, по нынешним временам афоризм этот нуждался в значительной корректировке, если речь шла об автомобилях, зато оказывался неожиданно точным в части, касающейся личной жизни. Все, кто не имел богатого мужа, хотели его заполучить, но все, кто цели достигал, мечтали пожить свободно при условии, конечно, сохранения жизненных стандартов, добытых нелегким замужеством. Пригласившая Лизу в гости на свою виллу на Сардинии подруга Алиса была замужем уже шесть лет, ее терпение подходило к концу, терпение мужа давно уже эту грань перешло, так что виделись они нечасто, но Алиса даже в состоянии сильного опьянения не осмелилась бы завести с мужем разговор о разводе. Муж – грузинский еврей, имел соответствующие крови и религии представления о том, как именно браки совершаются на небесах. Алисиных подруг он на дух не переносил, она примерно так же относилась к женам его многочисленных деловых партнеров, будучи лет на пятнадцать моложе большинства из них. Так они и жили, нерегулярно занимаясь воспитанием четырехлетнего сына и ожидая момента, когда его с чистой совестью можно будет отправить на учебу в дорогую швейцарскую школу.
Для Лизы муж делал небольшое исключение и относился к ней снисходительно, как к человеку, пострадавшему в результате аварии, виновником которой была другая сторона в лице Лизиного бывшего мужа с его отвратительными пороками. По этой причине Алиса легко получила разрешение на приглашение Лизы в гости, тем более что и дети были сверстниками. Это была формальная сторона вопроса. Настоящая же интрига заключалась в том, что одуревшая от безделья и отсутствия полноценной сексуальной жизни Алиса решила направить накопившуюся энергию на разрушение чужой и вполне успешной личной жизни, коей ей представлялась жизнь подруги. Так что пока няни занимались детьми – тут надо отдать Лизе должное, она в этих непростых условиях старалась проводить с дочерью не меньше двух часов в день, так что Алисе ничего не оставалось, как в некоторых случаях тоже играть в маму, что она исполняла неохотно и неумело. Итак, пока няни занимались с детьми, Алиса уже в первый вечер буквально меньше чем за две бутылки молниеносно поставила очень огорчивший Лизу диагноз: «Подруга, слушаю тебя и удивляюсь – неужели ты до сих пор не поняла, что он телку завел?»
Для Лизы муж делал небольшое исключение и относился к ней снисходительно, как к человеку, пострадавшему в результате аварии, виновником которой была другая сторона в лице Лизиного бывшего мужа с его отвратительными пороками. По этой причине Алиса легко получила разрешение на приглашение Лизы в гости, тем более что и дети были сверстниками. Это была формальная сторона вопроса. Настоящая же интрига заключалась в том, что одуревшая от безделья и отсутствия полноценной сексуальной жизни Алиса решила направить накопившуюся энергию на разрушение чужой и вполне успешной личной жизни, коей ей представлялась жизнь подруги. Так что пока няни занимались детьми – тут надо отдать Лизе должное, она в этих непростых условиях старалась проводить с дочерью не меньше двух часов в день, так что Алисе ничего не оставалось, как в некоторых случаях тоже играть в маму, что она исполняла неохотно и неумело. Итак, пока няни занимались с детьми, Алиса уже в первый вечер буквально меньше чем за две бутылки молниеносно поставила очень огорчивший Лизу диагноз: «Подруга, слушаю тебя и удивляюсь – неужели ты до сих пор не поняла, что он телку завел?»
Солнце давно уже зашло за дальние холмы, тишина и покой царили вокруг. Они сидели на террасе в удобных креслах, поджав ноги, шампанское, два бокала, тарелка с сыром и тарелка с фруктами, ведерко со льдом – даже самые плохие новости в такой обстановке представляются не такими драматичными, как в Москве, однако Лиза, несмотря на все раздражение последних недель, не готова была так легко сдаваться.
– Перестань, – лениво отмахнулась она, – нет у него никакой телки. У тебя одно на уме.
– На уме у меня точно одно, – легко согласилась подруга, – как следствие постоянного недоеба. Но мы сейчас не обо мне, а о тебе. Я мужиков читаю, блин, как книгу, а Костю твоего видела, и приговор мой остается в силе – он завел телку.
– И что же мешает ему просто взять и уйти? Сказал бы, да ушел. Я ему ничего не должна, он мне ничего не должен, а то звонит – говорит, что любит, скучает. На хрена ему это?
– А они такие – мужики, – Алиса привстала и наполнила бокалы шампанским, – сами не знают, чего хотят, может, ему одной мало, может ему две нужно, может, еще чего, а ты тут сидишь и слезы льешь…
– Ну слезы я, положим, не очень лью, – усмехнулась Лиза, – а если ему две нужно, так познакомил бы, если девушка симпатичная, так я не против…
– Да ладно?! – от неожиданности Алиса неудачно откусила персик и сладкий сок с подбородка стал капать на тонкий кашемировый свитер, – ты чего серьезно? А ну-ка колись, подруга.
– Смотри, обольешься вся, – Лиза показала на свитер. Алиса охнула, сняла его, вытерла ладонью подбородок и уперлась в Лизу двумя новенькими, круглыми, гладкими, крепкими грудями с вызывающе торчащими сосками. Она поймала Лизин взгляд.
– Нравится?
– Красота, – одобрила Лиза.
– Потрогай. – Лиза потрогала одну, потом другую. – Да ты не бойся, жми сильней.
– Мне нормально, – засмеялась Лиза.
– Вообще как настоящие, – Алиса с любовью погладила обновку.
– Лучше, чем настоящие, – согласилась Лиза.
– Ну, и я про это. Ты-то когда сделаешь?
– Не знаю, – покачала Лиза головой, – может, ребенка еще одного рожу и потом, а может, и нет.
– Ух ты, мамаша моя, – Алиса встала с кресла и обняла подругу, – пойду переоденусь, а то замерзла что-то. Тебе принести потеплей?
Лиза опять покачала головой. Шампанское больше не веселило, и тихая печаль последних дней привычно заполняла место, где совсем еще недавно ненадолго поселилась радость. Она не завидовала ни Алискиной груди, ни новой вилле, ни тем более ее семейной жизни. Она завидовала ее простоте восприятия окружающего мира, которое почти не отличалось от восприятия мира любым женским журналом. И не важно, хотела ли она сама быть такой, важно, что даже если бы хотела, то стать такой уже не могла. Если бы у Кости были отношения с новой девушкой, она бы это почувствовала, и это было бы обидно, но объяснимо, и решение тоже было бы простым. А так нет никакого решения. Она глотнула еще шампанского и поставила бокал на стол. Надо проведать дочь и идти спать, пока Алиска с глупостями приставать не начала. Впереди еще несколько дней, и Лиза чувствовала, что решение само найдется. Может, оно будет не самое лучшее, но найдется, не зря же она сюда приехала, оставив Костю в сырой и холодной Москве с его ужасными новыми знакомыми. Завтра проспавшаяся Алиса за поздним завтраком часов в двенадцать расскажет, почему так страстно желала Лизиного приезда. А до этого можно будет поплавать, позагорать и поиграть с дочерью.
В Москве, вовсе не сырой и еще не такой холодной, Костя проснулся после своего Ватерлоо[51]. Несколько дней он прожил в состоянии небывалого напряжения, и вчерашний вечерний разговор тяжелой стеной опустился рядом, только что не придавив, и разделил его жизнь на то, что было до вчера, и то, что начинается сегодня. Точнее даже, ему было рекомендовано просто вычеркнуть эти недели и все, что с ними было связано, из памяти, оставив в ней всю предыдущую жизнь. Такая гуманная рекомендация по выборочной потере памяти. Неизвестно только, как точно он сможет следовать этой рекомендации и что случится, если выполнить ее не удастся. Хотя наступившее утро принесло странное, ничем еще не обоснованное ощущение, что рекомендацию выполнить удастся. Утром не было уже той боли, что была вчера. Было нежелание все это вспоминать – первый шаг к выздоровлению. Помощница отправила в штаб сообщение, что он уехал в командировку и вернется в воскресенье поздно вечером. Телефон, предназначенный исключительно для партийных разговоров, был выключен. В течение трех дней все в штабе все поймут. А про остальное просто не надо думать.
Но при этом надо себя чем-то занять. Самым лучшим в этой ситуации действительно было бы дня на три уехать. А уехать дня на три лучше всего было бы к Лизе, которой вчера он так и не позвонил. К Лизе ехать было не просто нужно, но совершенно необходимо, потому что перед ней он чувствовал вину. Но к Лизе ехать и совершенно не хотелось, потому что она оказалась кругом права. Костя принадлежал к тому немногочисленному человеческому виду, который готов был признать свою неправоту, но вот так вот лететь прямо сегодня и сегодня уже вечером смотреть в ее глаза, да еще и при посторонних, возможно, людях, которые будут задавать вопросы и ожидать на них ответов – это уже прямо мазохизмом каким-то попахивало. Нет, сегодняшний день надо пережить наедине с самим собой, посмотреть хорошее кино, сходить куда-нибудь на выставку, а вечером позвонить Лизе и в зависимости от того, какое состояние организма на тот момент будут регистрировать датчики, принять правильное решение. И от того, каким он услышит Лизин голос.
Он услышал его спокойным, лишенным нежности, что было неудивительно, учитывая обстоятельства, но и лишенным агрессии последних дней. У Лизы все было в порядке, она немного волновалась, что он не позвонил, но решила себя не накручивать, зная, в каком бешеном темпе он живет.
– Ты умница, – сказал Костя, – темп может в ближайшее время резко измениться.
– В какую сторону? Станет еще более сумасшедшим?
– Вовсе наоборот. Практически вернется к предыдущей жизни.
– Тебя могут уволить? Бедненький, ты этого не переживешь?
– Переживу.
– То есть уже уволили?
– Не по телефону, радость моя.
Тут она должна была сказать: «Ну, тогда приезжай и все расскажешь, здесь так чудесно, так красиво, приезжай, я соскучилась». Но она сказала: «Я так соскучилась, но здесь так тепло, так красиво, я хочу еще на несколько дней остаться. Ты там без меня глупостей не наделаешь?»
Костя обещал не наделать глупостей. Будучи настоящим мужчиной, к тому же еще не отошедшим от грохота последнего боя, он совершенно неправильно интерпретировал слова своей подруги: «Она еще обижается на меня, – грустно подумал Костя, – но может, оно и к лучшему. За эти несколько дней я приду в себя, Лиза перестанет злиться, и мы вернемся к нашей чудесной жизни».
Костя в данном случае допустил самую распространенную ошибку мыслящих существ – не применил хорошо известные ему законы, по которым развиваются те или иные процессы, к собственной жизни. Так сапожники ходят без сапог, а «мудрецы не могут быть мудрыми для самих себя»[52].
Даже если предположить, что Лиза просто поехала на неделю к подруге после всех их споров и ссор, то и тогда возврат к прежней чудесной жизни не выглядел бы вполне вероятным. Но Лиза не просто уехала к подруге, она уехала к подруге, решившей вмешаться в ее личную жизнь, и в этот момент, несмотря на проявленное в разговоре с Костей, самообладание, она переживала самый настоящий кризис.
Вот уже три вечера подряд Лиза проводила в обществе старого знакомого Алискиного мужа сеньора Леонардо. Сеньор Леонардо, похоже, был готов проводить в обществе Лизы не только ужины, но уже, возможно, и завтраки, хотя все участники разыгрываемой на склонах зеленых холмов мелодрамы вели себя строго в соответствии со сценарным планом.