На какой скамейке?
Чтобы вы меня узнали, я надел желтый дождевик.
Серьезно?
Нет!
Увидев ее, Пол встал и помахал рукой.
– Ну вот, сегодня вы вырядились в плащ, хотя нет никакого дождя.
– Это мы еще посмотрим, – пробурчал Пол, заложив руки за спину.
Миа последовала за ним.
– Ваша ночь прошла под знаком пустой страницы?
– Наоборот, я дописал главу. Сегодня вечером начну следующую.
– Хотите сыграем? – предложила Миа, указывая на игроков в петанк.
– А вы умеете?
– Надеюсь, это несложно.
– Именно что сложно! В жизни сложно все.
– У вас плохое настроение?
– Если я выиграю, за вами ужин.
– А если проиграете?
– Нечестно желать ближнему неудачи. В этой дурацкой игре я стал профессионалом.
– Я все же попытаю счастья! – заявила Миа и зашагала к площадке для игры.
Там она спросила у двоих игроков в креслах, не против ли они одолжить им свои шары. Игроки не пришли от просьбы в восторг, тогда она что-то прошептала на ухо одному из стариков. Тот заулыбался и указал на площадку, где лежали крупные шары и один шарик поменьше.
– Начинаем?! – крикнула она Полу.
Пол первым бросил шарик, подождал, пока он остановится, и бросил большой шар, который описал в воздухе дугу, покатился по земле и замер перед целью.
– Бросить точнее было сложновато…
Миа заняла позицию на глазах у двоих старичков, заинтересовавшихся партией. Ее шар взлетел не так высоко, как шар Пола, и упал в нескольких сантиметрах позади него.
– Неплохо, но недостаточно, – обрадовался Пол.
Свой второй бросок он произвел, совершив небольшое вращательное движение кистью. Шар медленно обогнул два других на своем пути и ткнулся в цель.
– Готово! – крикнул Пол в восторге.
Миа заняла позицию, прищурилась и бросила. Шары Пола разъехались в стороны, а шары Миа встали рядышком с шариком-мишенью.
– Каре, чтоб я провалился! – гаркнул один дед, второй захохотал.
– Вот так-то! – гордо проговорила Миа.
Пол ошеломленно посмотрел на нее и побрел прочь. Миа помахала обоим старикам и под их аплодисменты побежала догонять Пола.
– Вам не стыдно так плохо играть? – спросила она, поравнявшись с ним.
– Вы будете утверждать, что играли впервые в жизни?
– Не буду. Я ведь все детство проводила лето в Провансе. Когда женщины что-то рассказывают, вы никогда их не слушаете.
– Я вас слушал, – возразил Пол. – Просто в тот вечер мозги у меня были слегка набекрень. Надеюсь, можно не напоминать вам про обстоятельства нашего знакомства?
– Признавайтесь, чем вы так огорчены!
Пол достал из кармана лист бумаги и дал ей.
– Я получил это вчера вечером.
Миа остановилась, чтобы прочесть написанное.
«Дорогой Пол,
я счастлива, что ты приедешь в Сеул, хотя у нас не будет возможности быть вместе столько, сколько мне хотелось бы. Книжная ярмарка накладывает на меня профессиональные обязанности, от которых я не могу уклониться. Ты будешь приятно удивлен приемом, который тебе окажут твои читатели. Ты нужен им гораздо больше, чем я. Ты здесь знаменитость, тебя ждут с нетерпением. Готовься, ты будешь нарасхват. А я постараюсь выкроить время и показать тебе мой город, если твой издатель нас отпустит…
Я бы с радостью поселила тебя у себя, но это невозможно. Я живу в одном доме с родителями, и отец – человек строгих правил. Мужчина, ночующий у его дочери, – это недопустимое для него нарушение правил приличия. Догадываюсь, что ты будешь разочарован, разделяю твои чувства, но, пойми, нравы и традиции здесь не такие, как в Париже.
С радостью жду встречи.
Счастливого пути!
Твоя любимая переводчицаКионг».– Довольно прохладно, – согласилась Миа, отдавая ему письмо.
– Просто лед!
– Не надо преувеличивать. Попробуйте прочесть между строк. Ее письмо кажется мне очень целомудренным.
– Когда она бывает в Париже, я бы не назвал ее целомудренной.
– Там вы будете у нее, это совсем другое дело.
– Вы женщина, должны читать между строк лучше меня. Любит она меня или нет?
– Уверена, что любит.
– Тогда почему бы не написать об этом? Так трудно в этом признаться?
– Целомудрие мешает…
– Когда вы любите мужчину, вы ему об этом говорите?
– Необязательно.
– Что же вам мешает?
– Страх! – выпалила Миа.
– Страх чего?
– Страх напугать.
– Как все это сложно! Что же делать, когда любишь: говорить или не говорить?
– Лучше немного подождать.
– Чего ждать? Пока не станет поздно?
– Чтобы не оказалось рано.
– Как понять, что наступил момент открыть правду?
– Думаю, когда будете уверены.
– А вы были уверены?
– Да, так и произошло.
– И вы признались ему в любви?
– И это тоже.
– Он тоже признался вам в любви?
– Да.
Лицо Миа омрачилось, и Пол это заметил.
– Вы только что расстались, а я так грубо напомнил вам о вашей беде. Так эгоисточно с моей стороны!
– Нет, скорее трогательно. Если бы всем мужчинам хватало смелости показывать, что и они уязвимы, от этого очень многое изменилось бы.
– Думаете, мне надо ей ответить?
– Я думаю, что вы скоро увидитесь, и при личном общении она не устоит перед вашим обаянием.
– Вы ведь надо мной насмехаетесь? Знаю, я смешон.
– Вовсе нет, вы откровенны. Не смейте меняться!
– Как насчет вафель с «Нутеллой»?
– Я не против, – согласилась Миа со вздохом.
Пол подвел ее к киоску, купил две порции вафель и отдал первую Миа.
– Если бы он вернулся, – заговорил он с набитым ртом, – если бы попросил прощения, вы бы дали ему второй шанс?
– Даже не представляю!
– Он не звонил вам с тех пор, как…
– Нет! – перебила его Миа.
– Вон там фонтан, в котором дети пускают кораблики, но детей у нас нет, а вон там предлагают покататься на ослике – не желаете?
– Честно говоря, не очень.
– Отлично, ослов с меня и так хватает. Там теннисные корты, но в теннис мы не играем. Кажется, все. Идемте, мне осточертел этот сад и целующиеся парочки.
Пол вывел Миа на улицу Вожирар, потом они спустились по улице Бонапарта и дошли до площади Сен-Сюльпис, где раскинулся блошиный рынок.
Они долго бродили среди рядов, пока не остановились у одного из прилавков.
– Симпатичные, – сказала Миа, глядя на старинные часы.
– Да, но суеверие помешало бы мне носить предмет, принадлежавший раньше другому человеку. Вернее, мне потребовалась бы уверенность, что этот человек был счастливчиком. Не смейтесь надо мной, я верю в память вещей. Они излучают хорошие и плохие волны.
– Неужели?
– Несколько лет назад я купил на таком вот блошином рынке хрустальное пресс-папье. Продавец утверждал, что это вещь девятнадцатого века. Я ни капли ему не поверил, но внутри пресс-папье было искусно выгравировано женское лицо. С того дня, как я сделал эту покупку, меня преследуют неприятности, попросту говоря, не жизнь, а сплошное дерьмо.
– Какого рода дерьмо?
– А вам идет время от времени произносить грубые слова.
– Как это?
– Не знаю, при вашем выговоре это звучит сексуально. Так о чем мы говорили?
– О ваших неприятностях. О сплошном дерьме.
– Нет, вам это действительно идет! Началось с прохудившегося крана, назавтра сломался компьютер, потом моя машина угодила на штрафстоянку, меня свалил грипп, в понедельник соседа снизу хватил инфаркт, а стоило мне поставить чашку с кофе на письменный стол рядом с пресс-папье, как она опрокидывалась. Наконец, у чашки отломилась ручка, и я чудом не обварился. Тут я заподозрил пресс-папье в зловещей силе. Помните, я жаловался вам на синдром пустой страницы? Так вот, это была хроническая пустота, белизна, как на вершине Килиманджаро. Потом я споткнулся о ковер, шлепнулся ничком на пол, сломал себе нос. Видели бы вы меня: весь в крови, сижу запрокинув голову, ору на всю квартиру! В итоге потерял сознание. На счастье, у одного из моих коллег-писателей обнаружился дар ясновидения. Раз в две недели ужинаем с собратьями по перу в бистро, травим байки. Кстати, пора перестать посещать эти сборища, тоска смертная! В общем, увидев мой заклеенный нос, он проявил обеспокоенность моей судьбой. Когда я поведал ему, что со мной творится со времени покупки пресс-папье, он зажмурился и спросил, не выгравировано ли на хрустале женское лицо.
– Вы ответили, что да?
– Возможно, уже не помню. Одним словом, он посоветовал поскорее избавиться от этого предмета, но, главное, постараться его не разбить, чтобы не высвободить мрачные силы.
– Вы отнесли его в мусорный контейнер? – спросила Миа, стискивая зубы, чтобы не рассмеяться.
– Лучше! Я завязал его в ткань, упаковал, сел в машину, заехал на мост Альма и – плюх! – утопил пресс-папье в Сене.
Миа больше не смогла сдержаться и расхохоталась.
– Умоляю, не меняйтесь! – простонала она, утирая глаза. – Я вас обожаю!
Пол недоуменно покосился на нее и пошел дальше.
– У вас просто мания надо мной издеваться.
– Клянусь, никакой мании… Итак, вашим неприятностям пришел конец, стоило утопить пресс-папье?
– Представьте, да! Все пришло в норму.
Миа, продолжая смеяться, повисла на руке Пола, когда он ускорил шаг.
На пути им попался книжный магазин, специализирующийся на старинных рукописях. Главное место в витрине занимали письмо Виктора Гюго и стихотворение Рембо, написанное на тетрадном листке.
Миа остановилась как вкопанная.
– Стихотворение или проза не могут принести несчастья?
– Наверное, нет, – согласился Пол.
Она толкнула дверь магазина.
– Как чудесно держать в руках письмо знаменитого писателя! Это почти то же самое, что вызвать его на откровенность, войти к нему в доверие. Лет через сто такие же люди, как мы, будут восторгаться, натыкаясь на ваши письма переводчице. Она станет вашей женой, и эти письма окажутся началом драгоценной переписки.
– Я не знаменитый писатель и никогда им не стану.
– Я не разделяю вашего пессимизма.
– Вы прочли один из моих романов?
– Целых два. Я плакала над письмами матери в первом.
– Честно?
– Не стану же я здесь плеваться в доказательство своей искренности! Это было бы верхом неприличия. Придется вам поверить мне на слово.
– Простите, что заставил вас плакать.
– Незаметно, чтобы вам было совестно! Я впервые за сегодняшний день вижу вашу улыбку.
– Признаться, я доволен, но не тем, что вы плакали… Хотя, честно говоря, этим тоже. Такое событие следует отпраздновать. Приглашаю вас в кондитерскую «Ладюре». Это в двух шагах отсюда. Если вам еще не доводилось пробовать их печенье макарон, то вам неведомо абсолютное наслаждение. Хотя, может быть, я ошибаюсь, вы ведь шеф-повар.
– Хорошо, но после этого мне придется вернуться в ресторан: моя кухня не доставит посетителям наслаждения, если я не встану к плите.
Они сели за угловой столик и заказали горячий шоколад для Миа и кофе для Пола, а также ассорти из печенья макарон. Официантка, собирая для них поднос, не сводила с них глаз; Пол и Миа услышали, как она, поедая их глазами, шушукается с коллегой.
Проклятье, она меня узнала! Где тут туалет? Нет, не туда, в мое отсутствие она может с ним заговорить. Если она кому-нибудь расскажет, что видела меня здесь с мужчиной, Крестон меня убьет. Единственный выход – настаивать, причем убедительно, что она обозналась…
Официантка вскоре вернулась и, ставя на столик чашки, проговорила робким голосом:
– Извините, но вы ужасно похожи на…
– Ни на кого я не похож! – возмутился Пол. – Я – никто!
Молодая женщина еще раз извинилась и, пристыженная, отошла.
Побагровевшая Миа поспешно надела темные очки и обернулась к Полу.
– К сожалению, время от времени со мной случается что-то в этом роде, – сказал тот.
– Понимаю, – ответила Миа, стараясь унять сердцебиение. – Ваша известность перевалила за городскую черту Сеула.
– Возможно, она стала проникать в этот квартал, но дальше – ни-ни. Мне случается часами торчать в большом торговом центре, и меня не узнают ни в одном книжном магазине, что только к лучшему. Она, наверное, читала что-то из моей писанины, напрасно я так отреагировал, это от смущения, я вас не предупреждал, что я скромник?
– Твое эго только что спасло мне жизнь! Ничего страшного! В следующий раз преподнесите ей свою книгу с автографом, то-то она обрадуется!
– Замечательная идея!
– Вернемся к вашей певице. Как развивается ее история?
– Критик провожает ее до дома, не раскрывая своих подозрений. Он представляется, выдает себя за сочинителя, уверяет ее, что она похожа на одну из героинь его романа. Кажется, он начинает испытывать волнующие чувства.
– А она?
– Еще не знаю, пока рано об этом судить. Она скрывает от него, что давно положила на него глаз, ей страшно, но в то же время теперь ей не так одиноко.
– Какое она примет решение?
– Думаю, сбежать, чтобы сохранить свою тайну. Она не может быть с ним искренней, но и врать о том, кто она, тоже не может. Я подумываю о том, чтобы ввести в сюжет ее бывшего импресарио. Что скажете?
– Не знаю, прежде чем советовать, я должна прочесть.
– Не хотите ли заглянуть в первые главы?
– Если вы не против, я была бы просто счастлива!
– Я еще никому не давал читать свои незаконченные рукописи, не считая Кионг. Но ваше мнение может оказаться очень полезным.
– Отлично, когда вы будете готовы, я стану вашей первой читательницей. Обещаю, я буду с вами совершенно откровенной.
– А я, со своей стороны, не прочь полакомиться как-нибудь вечером вашей стряпней.
– Вот этого не надо! Когда у шеф-повара запарка, лучше к нему не приближаться. Возня, пот… Не сердитесь, но я против.
– Понимаю, – согласился Пол.
Они расстались у станции метро «Сен-Жермен-де-Прэ». Пол прошел вдоль здания своего издательства и, как ему показалось, увидел в окне кабинета Кристонели. Он прошел мимо и вернулся домой.
Вечер он посвятил своей рукописи, напрягая воображение, чтобы представить судьбу бывшей певицы. Чем дальше он продвигался в этой истории, тем сильнее героиня смахивала на Миа: она говорила ее языком, двигалась, как она, отвечала вопросом на вопрос, смущенно улыбалась, когда волновалась, хохотала до слез, приобрела привычку смотреть отсутствующим взглядом, совсем как Миа, позаимствовала ее скромное изящество. Пол лег спать только на рассвете.
* * *Его разбудил уже в разгар дня звонок издателя. Кристонели ждал его в своем кабинете. По пути Пол купил круассан, съел его за рулем своего «сааба» и прибыл с опозданием всего на полчаса.
Кристонели встретил его с распростертыми объятиями: за этим крылся какой-то подвох.
– У меня две хорошие новости! – воскликнул издатель. – Обе сногсбивательные.
– Начните с плохой.
Кристонели окинул его удивленным взглядом.
– Я получил письмо от корейцев. Вы приглашены в редакцию вечерней газеты, там вас будут снимать для литературной телепрограммы.
– Теперь давайте хорошую новость.
– Я ее уже сообщил.
– Я близок к обмороку, когда на встречу приходит больше двадцати читателей, а вы хотите, чтобы меня снимали для телевидения? Надеетесь, что я сыграю в ящик в прямом эфире?
– Вас перед камерой будет всего двое. Никаких причин для обморока!
– Двое?
– Главный приглашенный – Мураками. Представляете, как вам повезло?
– Час от часу не легче! Я стану довеском к Мураками? Прежде чем хлопнуться в обморок, я, чего доброго, облюю ботинки ведущего, телезрители примут это на ура.
– Богатая идея, уже на следующий день ваши книги будут продаваться тоннами.
– Вы меня не слышите? Я не могу сниматься для телевидения, у меня будет приступ удушья, я уже сейчас задыхаюсь, а в Корее я издохну на глазах у миллионов телезрителей. Вы станете сообщником убийства.
– Прекратите это кино! Опрокинете перед началом рюмочку коньяку – и все пройдет великолепно.
– Хорош я буду пьяный перед камерой!
– Тогда выкурите косячок.
– Однажды выкурил – потом два дня видел на потолке своей комнаты коровьи гнезда. А вы видели?
– Дорогой Пол, послушайте меня: вы постараетесь, и все пройдет чудесно.
– Вы как будто говорили про две новости. Выкладывайте вторую!
– Ввиду того, что ваша программа становится все более насыщенной, вам придется отбыть туда раньше.
Пол вышел от своего издателя, не прощаясь. Прежде чем сбежать, он прихватил со стола экземпляр своего последнего романа.
Он спустился по улице Бонапарт и остановился перед витриной букинистического магазина. В этом магазине он провел четверть часа и вышел оттуда обладателем автографа Джейн Остин, обошедшегося в сумму, равную трем средним месячным зарплатам парижанина.
Следующая его остановка была в кондитерской, где он нашел давешнюю официантку и спросил, как ее зовут.
– Изабель, – удивленно ответила она.
Пол открыл экземпляр своего романа и написал на первой странице: «Изабель, моей верной читательнице, с благодарностью и извинениями за вчерашнее. С дружескими чувствами, Пол Бартон».
Он вручил ей книгу, и она прочла дарственную надпись, не поняв ни слова. Но вежливость взяла верх, и она поблагодарила дарителя, после чего положила книгу на стойку и вернулась к своей работе.
* * *Ему хотелось позвонить Артуру, но он не знал, где сейчас находится его друг – все еще в Риме или уже в самолете на пути в Калифорнию.