20.45. Антракт. Я мокрый, как мышь. Костюмеры дали новую нижнюю рубаху, гладят китель. В мою артистическую входит маршал Чуйков.
Первые слова:
– Чертяка! Ну тебя!
Вошел адъютант. На гримерном столике появилась бутылка коньяку, две рюмочки, две конфетки и нарезанное ломтиками яблоко.
– Давай, со знакомством!
Я говорю, что не могу: «Мне ведь вас доиграть надо. Что же я… э-э-э, того…»
Василий Иванович слегка толкнул меня животом:
– Не расстраивай меня. Фронтовик ведь! По сто граммов принимали и как воевали, а? Будь здоров! И спасибо тебе!
– Ваше здоровье, спасибо, что зашли. – Ну и согрешил: 50 граммов похоронил в себе.
– Кто тебе сказал, что я с палкой воевал и что словечки разные нехорошие знаю, а? Кто?
– Ваши биографы. Те, кто о вас книги пишут. Маршал улыбнулся с хитринкой:
– Чертяки. Болтуны!..
Он обнял меня, попридержал в объятиях, похлопывая рукой по спине, и прошептал:
– Спасибо, чертяка! Я слезу даже пустил. Ну тебя…
И ушел, чтобы на людях не расплакаться… Мне так почувствовалось.
21.00. Начался второй акт. Играл свободно, в охотку, чувствовал себя настоящим Чуйковым.
22.15. Финал спектакля. Поклоны артистов, режиссера Владимира Бортко и автора – Юлия Петровича Чепурина. Зал аплодировал стоя. Маршала нам не было со сцены видно. Но по тому, как большинство зрителей аплодировали, стоя вполоборота, а иные и спиной к нам, догадались, что он в зале.
23.00. Бутылка маршальского коньяку очень пригодилась. Выпили за его здоровье. На долгие годы подружились с В. В. Бортко-отцом…
3 февраля 1973 года. 10 утра. Я дома, в Москве. Смотревшие телевизионную трансляцию спектакля рассказали, что во время бурных аплодисментов зрительного зала на экране появились на миг лица то маршала, то мое, и мы оба – со слезами на глазах.
Когда маршал ушел из жизни, я переживал потерю по-настоящему дорогого человека. А общался-то с ним ведь всего две-три минуты…
а) Александр Павлович Ленский (1847–1908), русский актер, режиссер:
«Врач, предписывающий больному чистый воздух, прогулку, удобоваримую пищу, никогда не пользуется таким успехом, как врач, прописывающий дорогие лекарства на малопонятном для пациента языке».
b) Жан Луи Барро (р. 1910), французский актер и режиссер:
«Мы живем средь стольких противоборствующих течений, что не знаешь – что же делать; не лучше ли довольствоваться мыслями, идущими из собственного сердца?».
c) Константин Николаевич Батюшков (1787–1855), русский поэт:
«Человек в пустыне свободен, человек в обществе раб, бедный еще более раб, нежели богатый!»
Начало 80-х годов. Гастроли Малого театра в Ставрополе.
Артист Р. Ф-в отличался могучим, богатырским телосложением и поэтому, естественно, играл всегда персонажей сильных, добрых и широкой души, но… тем не менее… Рано утром решили с женой посмотреть кинофильм, на который днем или вечером было трудно попасть, да и дышать было трудновато… Около кассы встретили Р. Ф-ва.
Ф-в. Вы в кино?
Мы. Да.
Ф-в. Я тоже, но надо же, как назло забыл в номере гостиницы деньги. Если вернуться за ними, на сеанс не успею. Надо же… М. Ерунда какая! Возьмем тебе билет… Не волнуйся. (Билет стоил 80 копеек.)
Посмотрели фильм. Обменялись впечатлениями. Прогуливаясь, подошли к шашлычной, одаривающей своими ароматами.
Ф-в. Зайдем, а?
Мы. Не хочется… Мы хорошо позавтракали…
Ф-в. А я зайду… манит! Слюнки текут! Всех вам благ!
Сказал и скрылся в ароматизированном заведении. (Порция шашлыка стоила 6 рублей.)
80-е годы. Гастроли Малого театра в Новосибирске. Гостиница «Обь».
…Я чуть задержался с прибытием на гастроли; соскучился по коллегам, а потому, узнав, что на первом этаже в специальном помещении кормят нашего брата завтраками и ужинами, не заходя в предоставленный мне номер, попросил накрыть стол всякого рода снедью и напитками. Всех, приходивших на завтрак, приветствовал, обнимал, целовал, приглашал к столу, чокался с желающими – отмечал свое прибытие! (Я приехал после концертной поездки по Дальнему Востоку и потому чувствовал себя богачом. Если бы я назвал сумму заработанных денег современным новым эстрадным певцам и певицам, – они, наверное, не сели бы со мной за один стол!)
Артист Р. Ф-в никуда не спешил, был свободен от репетиций, поэтому не вставал из-за стола. Могучий его организм позволял употреблять довольно «веселое» количество напитков и закусок, но он все же обмяк, сник и вдруг… заплакал! Этакая махина и заплакал! Трогательная картина! Блистательный парадокс: пьяная «Кутафья башня»!
– Что с тобой? – спросил я.
Ф-в. Мне очень… (икнул) жаль… (икнул) твоих денег! (Вытер слезы, допил оставшуюся «жидкость»). Ты иди, иди… Не беспокойся за меня… Я посижу, отдохну немножко. Попроси, пожалуйста, чтобы принесли яишеньку… очень захотелось яишеньки с ветчинкой…
Я заказал яичницу, пожелал ему всех благ, искренне позавидовал его здоровью, но распрощался с ним и отправился к себе в номер…
Вечером отправился на ужин…
За тем же столом сидел Р. Ф-в, слегка посиневший…
Его угощали повара и официантки. Меня он не заметил. И слава Аллаху, а то, не дай Бог, я испортил бы ему аппетит…
Позже я узнал, что за весь день Р. Ф-в ни на секунду из кафе не отлучился! Феномен…
Зиновий Ефимович Гердт
Космический комочек талантов – вот что для меня Зиновий Ефимович. Это человек-калейдоскоп, наглядное пособие – доказательство того, что талантливый человек остается ярким в любых предлагаемых судьбою обстоятельствах. Столькими качествами, сколько было заложено в Гердте, в этом маленьком человечке, среди моих знакомых, по-моему, не владел никто. Это был и клоун, и философ, это был артист, и лирик, и поэт, и драматург. Это был очень остроумный человек, очень остроумный…
Он мне подарил одну остроту, которую я запомнил на всю жизнь. Отмечалось 60-летие Театра Вахтангова, и по сценарию Турандот должна была спросить меня на сцене, почему я расхваливаю Театр Вахтангова, а сам работаю в Малом театре. «Зиновий, что мне на это ответить?» – спросил я Гердта. И он мне сказал: «Отвечай, что надо уметь довольствоваться Малым…» Потрясающая острота!
Зиновий – это, конечно, эквилибрист, эквилибрист на канате жизни. Он мог все.
Говорят, когда человек наделен многими качествами или увлекается многим, он не достигает совершенства. Однако Гердт везде пользовался успехом: пьесы его шли в театрах, стихи его печатали, остроты его летали по всей стране и, может быть, по миру, его доброта в общении с человеками доказана на экране… Он был отменным кавалером и нравился женщинам весьма и весьма…
Так что для меня Гердт был таким комочком, космическим комочком удивительно разнообразных талантов и качеств.
Помню смешной эпизод. Мы были с ним на рыбалке в Одессе (он любил рыбалить), ловили бычков и каждой рыбешке давали имя. Выловили все Политбюро, всех испанских коммунистов и русских белогвардейцев, всех царей и правителей. Имя давали в зависимости от того, как бычок себя вел, как он клевал… Мы перебрали всех, кого знали, у нас была полная лодка рыбы. И как вы думаете, чем же это закончилось? Я выловил с мизинчик бычка и назвал его «Гердт». Зиновий чуть не утонул! Вот так закончилась наша с ним рыбалка…
Познакомились мы давно, оба были фронтовиками, знали друг друга. А подружились, когда я ставил в Театре сатиры «Проделки Скапена» и мне нужны были песни в спектакль. Я помню, мы сидели с Зиновием в кафе «Метрополь» – это было лет сорок назад – и я говорил ему о психологической подоплеке вот этих песен… Он задумался, а потом сказал: «Я даже не мог предположить, что можно так трактовать Скапена… Ты знаешь, Женя, я не подниму этого, ведь это же Мольер, милый мой, это Мольер! Я просто боюсь. Я поговорю с Мишей Львовским, обратись к нему, у него получится. Он такой – более думающий, что ли…» И меня это потрясло – то, что Зиновий – такого огромного ума человек – и вдруг испугался. Он был совершенно искренен…
Вот видите, какие разные вещи: бычок «Гердт» – когда он чуть не задохнулся от смеха, и Мольер… Это подтверждает мои слова о том, что Гердт многогранен…
Его справедливо и заслуженно любили. Очень печально терять таких людей…
Мое самое большое впечатление от Гердта – его глаза, в любых ситуациях всегда светившиеся РАДОСТНОЙ ПЕЧАЛЬЮ.
Вечная память умному, печально-радостному, талантливому ЗИНОВИЮ ГЕРДТУ.
а) Иммануил Кант (1724–1804), немецкий философ:
«Мыслить – значит говорить с самим собой, слышать себя самого».
b) Людвиг Фейербах (1804–1872), немецкий философ:
«Мыслитель лишь потому диалектик, поскольку он противник самого себя. Усомниться в самом себе – высшее искусство и сила».
c) Ф. М. Достоевский:
«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время…»
Вот видите, какие разные вещи: бычок «Гердт» – когда он чуть не задохнулся от смеха, и Мольер… Это подтверждает мои слова о том, что Гердт многогранен…
Его справедливо и заслуженно любили. Очень печально терять таких людей…
Мое самое большое впечатление от Гердта – его глаза, в любых ситуациях всегда светившиеся РАДОСТНОЙ ПЕЧАЛЬЮ.
Вечная память умному, печально-радостному, талантливому ЗИНОВИЮ ГЕРДТУ.
а) Иммануил Кант (1724–1804), немецкий философ:
«Мыслить – значит говорить с самим собой, слышать себя самого».
b) Людвиг Фейербах (1804–1872), немецкий философ:
«Мыслитель лишь потому диалектик, поскольку он противник самого себя. Усомниться в самом себе – высшее искусство и сила».
c) Ф. М. Достоевский:
«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время…»
Махмуд Алисудтанович Эсамбаев
1965 год. В Малом зале Кисловодской филармонии сольный концерт Махмуда Эсамбаева, а в Большом зале – мой. И там и там – аншлаги. Для меня это фурор.
Вечером после концертов я в гостях в люксе Махмуда, моего соседа по гостинице «Кавказ». За столом – шестнадцать человек. На столе почему-то только сладкое десертное вино… Много вина… В спальной комнате про запас еще два ящика. Много разной зелени, овощей. Все это, как и повар – из Грозного. Хозяин номера весел, улыбчив, хлебосолен… Увлекательно рассказывает о своих гастролях по всему миру… Папаху так ни разу и не снял.
Гости разошлись очень поздно. Мы остались в номере вдвоем. Махмуд немного сник и сказал, тяжело вздохнув:
– Старею, черт побери… Уже сорок первый год мне, дорогой…
В январе 1980 года встретились в Москве уже в одном концерте. И снова Махмуд посетовал:
– Эх, не хочется стареть… А ведь мне уже пятьдесят шесть, дорогой ты мой…
В марте 1985 года встретились с ним на одном из официальных приемов.
– Ты знаешь, дорогой мой, о старости даже не думаю, черт побери! А ведь уже шестьдесят первый годок!
В январе 1990 года:
– Забот и дел всяких ой как много, я чувствую себя молодым, черт побери! Дорогой мой, а ведь мне шестьдесят шесть лет!
В 1995 году газета «Московский комсомолец» писала: «Махмуд Алисудтанович отпраздновал свой день рождения. Говорит, что на Кавказе мужчина в 71 год – это юноша. Утверждает, что будет танцевать, как минимум, еще двадцать лет».
Я тогда мысленно пожелал Махмуду: «Дай Бог тебе здоровья, дорогой мой!»
Не услышал меня Бог… Ушел от нас Махмуд… Ушел великий артист и жизнелюб…
Из записок артиста
Было это и в Одессе…
Я люблю слушать хорошие анекдоты, остроумные, с неожиданными развязками, фантасмагорические, абстрактные… Но вот рассказывать их не люблю. Я считаю, что для актера важнее, интереснее и полезнее наблюдать и слушать жизнь во всех ее многокрасочных проявлениях, а затем в лицах воспроизводить увиденное в устных или письменных рассказах. Тогда отпадает увлечение анекдотами, так как они «дистрофичны» в сравнении с гигантом – жизнью.
Анекдот – это память и техника; это предмет многоразового использования; это стадность и мода.
Наблюдательность – это творческая позиция; это отбор, это самостоятельность, плоды которой твои, родные, потому что ты и только ты автор их «появления на свет»…
Есть истории на грани невероятности: очень трудно уверить слушателя в их реальности, в том, что они невыдуманные, что они никакие не анекдоты…
1950-е годы. Очередные гастроли в Одессе, но уже в составе Театра сатиры. Первый час ночи. Иду по Дерибасовской. Повсюду реклама театра, фотографии артистов, сцен из спектаклей «Золотой теленок», «Клоп».
Ко мне подходит компания молодых людей, окружают. Стало немного не по себе. Оказывается, узнали.
– Это вы будете в оперном театре Бендера играть? (Наши спектакли шли на сцене Одесского оперного театра.)
– Я.
– Очень приятно, – вполне дружелюбно продолжают парни. – А вы будете на сцене говорыть, как мы в Одессе говорым, или с акцентом, как вы в Москве говорыте?
– Я буду говорить как в Москве.
– Ну так шо это за Бендер? Барахло! Пошли, ребята.
1967 год. Нижеследующий диалог мне подарила билетерша Малого зала Кисловодской филармонии…
Зрители:
ПЕРВЫЙ. Первый раз я здесь и не могу себе объяснить происхождение названия города Кисловодска…
ВТОРОЙ. Если я не ошибаюсь, один из архитекторов, создавших город, носил фамилию не то Кислое, не то Кислых или чуть ли не просто Кислый, точно не помню. Вы уж, ради Бога, извините…
ПЕРВЫЙ. Ну что вы… Большое вам спасибо. А то смешно – Кисловодск, Кисловодск… и не знаю, почему так, а теперь вот все ясно… Спасибо, спасибо…
Я спросил у билетерши: «Что же вы их не просветили?» Она ответила: «Постеснялась. Уж больно солидны оба были. Сразу видно: большие люди! Стыдно их поправлять!»
Шестидесятые годы. Самарканд. Приехали на съемки. Десять часов утра. Вышел из гостиницы, ищу, где можно перекусить. Нашел шашлычную. Очередь из шести человек. Стою. Из-за стойки высовывается человек.
– Больше там не становись. Тебе не хватит. Делаю вид, что не понял. Стою. Подходит моя очередь.
– Я тебе сказал, что не хватит!
– Пожалуйста… Я приезжий… Артист. Снимаем в ваших местах кинофильм. Есть хочу.
Продавец насторожился.
– Слушай, ты откуда, из Москвы?
– Да.
– Ты знаешь товарища Косугонова?
– Кого?
– Косугонова.
– Косыгина? Председателя Совета Министров СССР?
– Да.
– Нет, не знаю.
– А у тебя есть такая человека, которая знает товарища Косугонова?
– Да, есть.
– О, ты мине нужна. Заходи черный ход. Захожу. Вино. Шашлыки… Все есть… Изобилие!
– Садись. Мне нужно передать товарищу Косугонову, что есть один неправильный закон. Каждый человек у нас имеет право иметь двадцать шесть баранов. Почему двадцать шесть? Я не могу сам кушать двадцать шесть баранов. Я делаю для людям счастье, мясо. Понимаешь? Кости, клей…
Все идет, все надо. Кишки надо. Правда, у нас каждый человек есть больше барашков. Не важно, есть указ, нет указ. У мине штук девятьсот баран есть.
– А где же вы их держите?
– Держим в високогория. Высоко в горах, никто не знает. – Мечтательно: – Вот сейчас такая погода, может, новые рождаются барашков. Надо сказать, чтобы увеличение делать количество барашков на человека. Закон должна быть!!
– За вами следят, наверное?
– О-ой, следят. Нюхают-нюхают.
– А кто?
– На мотосыхле. Обэхэсэс едет-едет, истит-ис-тит, нюхает…
– Находит?
– Не-ет, он не находит. Потому что высоко. Он едет по тропинке на мотосыхле. Тропинка кончается, он дальше не едет, не может ехать, у нас выше барашки ходят.
– Но он может сойти с мотоцикла, пойти пешком?
– Не-нет, нет! Он пешком не может дальше идти.
– Почему?
– Это наше дело… Секретная… Тебе не нужна запчасти? Там «Ижевец» есть, другая мотосыхли, «Ява» есть… любые запчасти! Там целый склад есть. Хочешь – пожалуйста. Я для людям счастья делять всегда рад!
Очень нарядный бульвар в центре города Бишкека, тянущийся с легким подъемом вверх. Где-то посредине – бюст человека киргизской национальности.
Я. Девочка, как тебя зовут?
ДЕВОЧКА (лет двенадцати, русская, в школьной форме). Лена.
Я. Ты не знаешь, кто изображен на этом постаменте?
ДЕВОЧКА. Извините, не знаю. Мы здесь всего месяц живем. Извините. (Уходит.)
Я (приближающейся киргизской девочке того же возраста). Ты не знаешь, кто изображен на этом постаменте?
ВТОРАЯ ДЕВОЧКА. Ой! Не знаю! Стыдно, правда? Ой! (Ушла.)
Я (приближающемуся старшему лейтенанту милиции – киргизу). Скажите, пожалуйста, кто изображен вот здесь?
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ (отдав честь, на ходу). Меня это не интересует!
Но самое некрасивое в этой истории – то, что автор этих строк уехал из города, так и не узнав, кто на постаменте. А мог бы быть понастойчивее! Поэтому: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Я. Дедушка, скажите, пожалуйста, как раньше назывался ваш город?
ДЕДУШКА. Ленинабад. Всегда била Ле-ни-на-бад.
Я. И до революции был Ленинабад?
ДЕДУШКА. Ленинабад всегда била Ленинабад.
Я. И пятьсот лет тому назад – Ленинабад?
ДЕДУШКА. Всегда, всегда, и тысяча лет назад – Ленинабад!
Я. Спасибо.
Дедушка отходит от меня на несколько метров. Останавливается, поворачивается.
ДЕДУШКА. Э-ээ-э! Приходи сюда! (Я подхожу.) – Сейчас на базаре я слышал, что новые власти хотят новое имя дать Ленинабаду, кажется Ходжент.
Я. Спасибо, спасибо, дедушка. Дай Бог тебе здоровья.
Дедушка ушел.
Слава Аллаху – гора с плеч. Ходжент, конечно, Ходжент. Город, связанный со славой Александра Македонского.