Ой, как я боялась стать как Нажабат. Я очень старалась слепить косичку.
Мама готовила чуду — раскатывала маленький тонкий круг, клала на него фарш, закрывала другим тонким кругом, защипывала края, жарила на сковороде и обмазывала маслом.
Ураза-байрам — это большой праздник для нас, потому что в домах много еды и сладкого. Бабушка принесла из магазина большую коробку пряников и полмешка карамельных конфет. Она поставила их у двери, и на другой день утром, когда к нам пришли дети из других домов с пакетами в руках, она насыпала всем конфет и дала по прянику.
— Иди вместе с ними, — сказала она мне.
Я тоже взяла пакет и пошла. Дождей давно не было, и дорога засохла как есть — со следами от коровьих копыт, галош и телег. По бокам появилась молодая трава, и горы тоже позеленели.
Честное слово, как не люблю я смотреть на горы зимой — они бывают серые, невеселые, как дед Ахмед, который с утра до вечера сидит на годекане. Зимой они похожи на старую папаху со свалявшейся шерстью. У дедушки тоже такая. В детстве я расчесывала ее и завивала пучки шерсти пальцем, но она не становилась кучерявой — слишком давно был зарезан баран, из которого ее сшили.
Когда возвращается солнце, уходит снег и горы снова распускаются, мне кажется, у меня внутри играет музыка. Я могу петь весь день.
Мы стучали в дома, начиная от нашего, не пропускали ни одного, и прошли все село до дома генерала Казибекова. Как только нам открывали дверь, мы протягивали пакеты и поздравляли с праздником. В наши пакеты сыпались печенье и конфеты, иногда среди них попадались шоколадные. В доме генерала его жена насыпала в наши пакеты зефир. Я понюхала его, он пах как мыло, и сразу съела. Бывает же, некоторые люди живут так хорошо, думала я, у них есть зефир. Наверное, у генерала такая же хорошая работа, какая была у моего отца.
В те дни я ела так много, что мне было тяжело носить свой живот. Я ела и ела, потому что знала: в другие дни столько вкусного не будет и придется есть только лепешку с пахтаньем днем и хинкал на бульоне вечером. Очень большой и хороший праздник — ураза-байрам.
* * *
Мой дедушка работал начальником почты — в том же доме, где магазин, в центре села. Дедушка сидел в маленькой комнате за большим столом. Стол покрывали конверты. Еще там стоял телефон с крутящейся ручкой, но трогать его дедушка не разрешал. Однажды я взяла стопку конвертов, облизнула края и заклеила их. Дедушка меня сильно ругал. Под столом стояли стопки одинаковых зеленых книг с золотистыми буквами, перевязанные бечевкой. Я развязала одну стопку, вытерла с верхней книги пыль, открыла ее и водила пальцем по буквам.
— Это собрания сочинений Толстого, — сказал дедушка.
— Кто такой Толстой? — спросила я.
— Это урус-писатель. Он написал все эти книги.
Один так много написал, подумала я.
— А у нас в селе нет писателя? — спросила я дедушку.
— У нас нет, в другом селе есть Сулейман Стальский, но он уже умер.
— Значит, его нет, — сказала я.
— Его нет, но есть его книги. Научишься читать — почитаешь.
В том году я еще не пошла в школу, хотя мама хотела, чтобы я училась.
— Вот ты училась, что хорошего тебе это принесло? — спрашивала бабушка маму.
Мама с бабушкой не спорила, но когда в сентябре все пошли в школу, она взяла меня за руку и тоже туда отвела.
Я зашла в класс вместе с другими детьми и села за первую парту. Когда появился учитель, мы все встали, а мальчики сняли шапки.
Мне очень нравилось, когда звенел звонок. Вместе с ним у меня внутри все пело. Учитель рисовал на доске мелом, в открытое окно залетела стрекоза и полетела по классу. Она была такой красивой, с блестящими крыльями. Я побежала за ней, хотела поймать. Стрекоза поднялась выше и полетела к доске, я прыгнула, как могла высоко.
— Что ты делаешь? — спросил учитель. Он перестал рисовать и смотрел на меня строго.
— Ловлю стрекозу, — ответила я.
— Иди домой, — сказал он. — Придешь через год.
Когда я вернулась домой, мама ткала сумах. Ее тонкие пальцы быстро бегали по натянутым ниткам. Она увидела меня и встала с пола.
— Учитель меня прогнал, — сказала я.
Мама обняла меня и заплакала, и я снова чувствовала, как шевелятся ребра у нее под кофтой. В тот день бабушка дала мне большой кусок сахара.
* * *
Однажды все утро у соседки Салихи кричала корова — у нее в животе теленок повернулся не в ту сторону и не выходил. На печке стояла большая кастрюля с бульоном, из нее поднимался жирный пар. Бабушка катала тесто на хинкал.
— Иди, да, — сказал ей дедушка. Коротким ножом он вырезал из деревяшки ложку. У нас уже был целый мешок таких ложек. — Еще двадцать минут назад Муслим говорил, что зарежет ее, пока не издохла.
— Астагфирулла, — сказала бабушка, завязывая на лбу косынку.
Нам всем надоело слушать, как кричит корова.
Бабушка умела засовывать руку коровам и овцам в живот. Мама забрала у нее скалку и сама начала катать круг. Говорят, когда мама меня рожала, бабушка тоже засунула руку к ней в живот и вытащила оттуда меня. Мама не была такой сильной, как бабушка. Я потрогала свой живот. А вдруг у меня там тоже кто-нибудь есть?
— Мама, почему из тебя больше не выходят дети? — спросила я.
Мама покраснела, а дедушка стукнул меня по лбу ложкой. Я заплакала, так мне было обидно, а потом забыла — все равно не больно.
— Завтра Курбановы придут. Надо барана зарезать, — сказала бабушка, бросила взгляд на маму и вышла.
— Иншалла, — сказал дедушка.
Они ждали Курбановых из соседнего села. А мама не хотела, чтобы они к нам приходили. Я тоже не хотела — сама не знала почему.
Я чистила чеснок. Это всегда было моей работой. Все ели хинкал, а чистила чеснок я одна. Снимала с него шелуху и давила в большой деревянной ступе. Как мне это надоедало! Лучше бы я делала что-нибудь другое — от моих рук каждый день пахло чесноком.
— Иди, да, — сказал мне дедушка, — принеси там со стола мой табак.
По узкой лестнице я поднялась на второй этаж за табаком. Уже хотела взять его со стола и бегом спуститься вниз, но тут меня кто-то позвал:
— Хадижа…
Я обернулась. Никого в коридоре не было. Только сквозняк поднял занавеску на двери бабушкиной комнаты.
— Заходи, — позвал голос оттуда.
Сначала я не хотела, но голос звал меня и звал.
— Нельзя, — сказала я. — Бабушка не разрешает заходить в ее комнату без спроса.
— Зайди… — повторил голос.
Теперь я знаю, что это был шайтан. Он меня заставил совершать плохие поступки. Бабушка говорила, что иногда шайтан выбирает людей, которые плохо себя ведут, и начинает их звать. Но когда слышишь, как кто-то зовет тебя незнакомым голосом, нельзя отзываться, нельзя даже оборачиваться. Это шайтан! Временами я слышала, как он зовет меня: «Хадижа! Хадижа!» Ой, как я пугалась! Что ему от меня надо, не понимала я. Что он ко мне пристал? Бабушка сказала, он выбрал меня потому, что я ем еду с чужих могил. А зачем тогда ее кладут на могилы? Я думала, ее кладут, чтобы брали.
Когда шайтан позвал меня в первый раз, я перестала брать еду покойников. Бабушка дала мне маленький камень с речки, его мулла заговорил от шайтанов. Когда шайтан зовет, надо этот камень трогать. В этом камне живет сура из Корана. Шайтаны боятся сур. Я потеряла камень на другой день, но бабушке не сказала — она бы побила меня палкой. Иногда я проходила между могил и видела, как муравьи едят печенье и даже шоколадные конфеты, но, с тех пор как меня позвал шайтан, я к этой еде даже не притрагивалась. Я думала, он давно отстал от меня, потому что хорошо себя вела. Я даже забыла про него, честное слово. Откуда я знала, что это он зовет меня в бабушкину комнату?
Отодвинув занавеску, я вошла в комнату. На полу был постелен сумах. У стены стоял большой сундук, там бабушка прятала отрезы и подарки для невесты. Еще был стол с очень красивой хрустальной вазой и ненастоящим букетом. У окна стояла большая кровать, накрытая блестящим покрывалом с оборками. На кровати никто никогда не спал, она стояла для красоты и чтобы от людей не стыдно было: а то скажут, наша семья не может даже кровать купить. Такие языки у наших соседей. Я мечтала полежать на этой кровати, но бабушка не пускала — чтобы не испортить покрывало. И я бы ни за что на нее не легла, если бы шайтан не приказал мне:
— Ложись!
Я быстренько легла на кровать. Как было мягко, я несколько раз покачалась на ней, как на волнах. Раньше мы жили в Махачкале, и папа несколько раз брал меня на море. Он брал меня за руки, и волны качали меня, как бабушкина кровать. Ой, так было непривычно лежать выше пола! Потом я быстренько встала и поправила покрывало, чтобы не видно было. Я хотела уже уйти, но заметила на стенке еще одну занавеску.
— Открой ее! — приказал мне шайтан.
Я подошла к занавеске, отдернула ее. В стене была дырка, и в ней стоял целый мешок сахара! Вот куда бабушка прятала его. Честное слово, я не хотела брать сахар! Клянусь Аллахом, я не воровка! Это все он — шайтан. Он приказал мне.
— Открой ее! — приказал мне шайтан.
Я подошла к занавеске, отдернула ее. В стене была дырка, и в ней стоял целый мешок сахара! Вот куда бабушка прятала его. Честное слово, я не хотела брать сахар! Клянусь Аллахом, я не воровка! Это все он — шайтан. Он приказал мне.
Я открыла мешок, схватила несколько больших кусков сахара, сунула их в карман и выбежала из комнаты. Как раз вовремя — корова замолчала. Я закрыла уши руками и сказала шайтану:
— Не говори больше со мной! Отстань от меня! Не хочу! — Я быстро-быстро мотала головой, чтобы его слова больше не попадали мне в уши.
Я схватила со стола в коридоре дедушкин кисет и спустилась на первый этаж.
— Тебя только за смертью посылать, Хадижа, — сказал он и взял кисет желтыми пальцами.
Скоро вернулась бабушка. Корова издохла. Соседи не успели ее зарезать. Столько мяса пропало.
— Не повернулся теленок, — сказала бабушка. — Салиха говорит, Абидат корову сглазила. Какой у нее глаз, между прочим, нехороший, — продолжила бабушка. — Салиха говорит, вчера она ее встретила на дороге, и та ей: «Какая у тебя корова жирная, завидую я тебе, Салиха». Почему «машалла» не сказала, я тебя спрашиваю? У-у, специально не сказала, чтобы сглазить. Надо было сразу корову к мулле отвести. Ты помнишь, как она Алишкину дочку сглазила? Какой у нее горб вырос! Теперь ни туда ни сюда. Я Алишке говорила: не пускай ее в дом. Уй, какой у нее, у этой Абидат, глаз… Ноги ее в моем доме не будет.
— Иншалла, — сказал дедушка, который тоже недолюбливал Абидатку.
Мы сели на пол вокруг клеенки. Мама достала из кастрюли хинкал, положила его в большую тарелку, добавила масло и чеснок. Мы брали хинкал вилками и макали в аджику.
— Еще, помнишь, я тебе говорила, как видела ее там, за кладбищем? — Бабушка подала дедушке большой кусок мяса с костью. — Что она там делала, я тебя спрашиваю? Как раз в тот день Камал умер, а ей он не родственник. И потом на сороковой день сразу ее свекор умер. Астагфирулла, какой здоровый он был. От чего умер? Почему умер? Клянусь, я знаю!
— От чего, женщина? — спросил дедушка, высасывая из кости мозг.
— А вот от того, — ответила бабушка, понизив голос. — Воду, в которой покойника мыли, взяла, лепешку на ней замесила, свекра накормила, и все.
— Астагфирулла! — Дедушка бросил кость на тарелку. — Женщина, дай спокойно поесть! Надоели мне твои сплетни! Иди с соседками судачь! Ни на секунду рот не закрывает, вах… — Он снова взялся за кость.
— Не бери с нее пример, лучше молчи, как твоя мать, — сказал он, повернувшись ко мне. — А-то бу-бу-бу, бу-бу-бу — без конца. Не бывает же так!
— Дедушка, а кто живет в том доме за кладбищем? — спросила я.
— Ты смотри на нее! — махнула рукой бабушка. — Я в твоем возрасте глаза не могла на отца родного поднять, а она тут разговаривает! Молчи, кому сказала!
Бабушка пожала плечами и сунула в рот хинкал.
Уй, как я боялась теперь ходить на кладбище. Если Абидат туда ходит, я больше в жизни туда не пойду. И лепешку у нее никогда не возьму! В нее точно вселился шайтан! Я вспомнила про сахар в кармане и потрогала его рукой — четыре больших куска. Бабушка изобьет меня, если узнает, что я его своровала.
— Что там у тебя в кармане? — спросила бабушка.
Она все видит.
— Это камень от шайтанов, — наврала я.
— Правильно, носи его всегда с собой. Если увидишь Абидат на дороге, сразу потрогай камень, и ничего не будет. Повторяй всегда «Бисмилляхи рахмани рахим». Деда Ахмеда только эти слова спасли.
— Бабушка, почему они деда Ахмеда спасли?
— Может, хватит сказки на ночь рассказывать? — недовольно сказал дедушка.
— Какие сказки? Правда это! Один раз такое было: уснул дед Ахмед, а посреди ночи — стук в дверь. Открывает — сосед там. Что такое, спрашивает. Тот говорит: иди, мол, за мной. Пошли они, пошли по дороге, за село вышли, речку перешли, на поляну вышли. А на поляне — шум, гам, музыка, все село собралось, как будто пехлеваны приехали. Скатерть на земле расстелена, на ней еды — сколько хочешь. Дед Ахмед взял хлеб и уже хотел откусить, но по привычке сказал: «Бисмилляхи рахмани рахим»! Аха, и вот тут, в этот самый момент, просыпается он и видит, что один на поляне сидит, а в руке у него не хлеб, а лепешка навоза… Аха-ха, вот как шайтан его туда завел, а молитва спасла. Короче, вот такое с дедом Ахмедом было.
«Бисмилляхи рахмани рахим», — повторила я про себя и потрогала сахар.
А вдруг он сейчас тоже превратится в навоз, подумала я. Ой, как мне стало страшно. Незаметно я ковырнула один кусок ногтем, потом вытащила руку из кармана и облизала палец — он был сладкий.
После хинкала мы пили чай вприкуску. Бабушка принесла вазочку с мелко наколотым сахаром и поставила ее посередине клеенки. Ну почему она такая жадная? У нее в комнате целый мешок!
Я протянула руку и взяла один кусочек, хотя у меня в кармане лежало четыре больших. Я выпила с ним целых два стакана, и бабушка хвалила меня за это.
Она достала из кисета, который всегда висел у нее на поясе, щепотку табака и засунула ее в нос. Ее нос покраснел, как недозрелая слива. Мы с мамой всегда хохотали, когда она чихала.
— Закрывайте рот, когда смеетесь! — ругалась бабушка. — Шайтан залетит!
Никто ничего не заметил…
* * *
— Дедушка, а Бог есть? — спросила я утром дедушку по Дороге на почту.
— Есть, — сказал дедушка.
— А шайтан есть?
— И шайтан есть.
— Дедушка, а где он живет?
— Нигде. Туда-сюда по свету ходит. Своего дома у него нету.
— А в наше село он откуда пришел?
— С войны пришел. Вон видишь те горы? — Дедушка показал желтым пальцем на передние горы, которые начинались за родником. — Там сейчас война идет. Там наши братья живут, считай что родственники наши. Их там сейчас много-много убивают. Столько там сейчас всего темного, что шайтаны туда со всего мира слетелись. Шайтанам хорошо там, где людям плохо.
— Дедушка, а кто наших братьев убивает?
— Урусы убивают.
— А кто такие урусы?
— Это другие люди, в России они живут.
— А Россия — это за какими горами?
— Там — далеко. — Дедушка махнул рукой. — Это в Москве.
— Дедушка, а ты был в Москве?
— Вах, что я — по телевизору Москву не видел?
— Дедушка, я тоже хочу Москву посмотреть.
— Тебе это зачем надо? Тебе это не надо. Вырастешь, замуж выйдешь. Москва тебе не нужна. Ничего там хорошего нет. Женщине что надо? В своем родном селении жить, за мужем ухаживать, детей воспитывать. Это мужчины пусть туда-сюда едут, деньги зарабатывают.
Я помню, как в тот день было жарко. Мы зашли в магазин, и дедушка купил мне ирис «кис-кис». Конфеты так расплавились от жары, что я еле сняла с них обертку. В магазине было столько мух, я поэтому не люблю летом туда заходить. На потолке высели липкие ленты. Ой, сколько мух на них прилипло! Я хотела спасти одну, она была такой жирной и громко жужжала. Наверное, недавно прилипла. Я представила, что было бы, если бы я сама была мухой, прилипла к ленте, и ни туда, ни сюда. Как мне жалко ее стало, честное слово! Я взяла ее пальцами, чтобы спасти, и дернула. Я подкинула ее на ладони, но она не полетела — упала на пол. Оказывается, ее лапы остались на ленте. Бывает же… Я смотрела на муху, как она дергается на полу. И тогда шайтан снова заговорил со мной.
— Раздави ее, — сказал он.
— Пусть живет, да, — ответила я.
— Раздави! — сказал шайтан.
Я наступила на муху галошей. Зачем я ее только снимала с ленты!
На почте никого не было. Дедушка подогрел кипятильником воду в банке и налил чай в стаканы — мне и себе. Вернее, себе и мне — дедушка главный.
— Ешь ирис, — сказал он. — Не говори бабушке, что я тебе купил, — бубнить будет.
Я залезла под стол. Там до сих пор лежали зеленые книги.
— Дедушка… — позвала я.
— Хой.
— А Толстой плохой, да?
— Почему плохой?
— Урус же, ты говорил.
— Вах, что ты ко мне привязалась! Дай работать спокойно! Это хороший урус.
— Дедушка, а можно я тогда с собой одну книгу возьму?
— Тебе зачем? Ты читать не умеешь. Это генерала Казибекова книги. Он их заказывал. Приедет из города — заберет. Поставит у себя дома в стенке для красоты. Красные книги он уже заказывал, теперь ему зеленых не хватает.
Когда я пришла к дедушке на почту в другой раз, книги уже забрали.
У нас дома вообще нет книг, только Коран и мои учебники. Бабушка говорит, для того чтобы удачно замуж выйти, книг читать не надо — умная будешь, никто жениться не захочет. Я читала Толстого в школе. Мне не понравилось. Он тоже плохой урус. Теперь я точно знаю, что среди урусов нет хороших.
* * *
Дедушка говорит: воровство — самый страшный грех. Дедушка говорит: раньше за воровство руку отрубали. Дедушка говорит: за воровство Аллах накажет. Тогда почему Аллах до сих пор не наказал Айку — дочку Салихи? Она украла мои новые галоши. Пришла в своих старых, разулась у нас на крыльце, а уходя, обула мои новые. Бабушка только приехала с базара и привезла мне черные, а внутри бордовые галоши. Я их и дня не успела поносить, как пришла эта Айка и украла их, бессовестная.