Набираясь сил перед первым пробным броском, он пару раз хлебнул воды из фляжки, болтающейся на ремешке, возблагодарив господа, что она не пострадала при падении.
Первый раз он даже близко не попал в дыру. И второй, и третий, и четвертый… Ретт едва мог стоять на коленях. После каждого броска, сопровождаемого взрывом боли в ноге, ему приходилось опираться на руки, пережидая, пока боль немного утихнет. Помимо того, что поза была неудобной для метания, железная кирка непредсказуемо искривляла траекторию полета. Но Ретт бросал снова и снова, и после каждых пяти-шести попыток в изнеможении падал ничком. Нога от его потуг болела уже не переставая.
Когда кирка впервые долетела до отверстия и, едва коснувшись края, упала, он поверил, что спасение возможно. Но ему пришлось совершить еще десятки бросков, прежде чем зубец кирки впервые зацепился за камень. Рукоятка покачалась под отверстием, подобно маятнику, и метательный снаряд вновь упал под ноги Батлеру.
Подумав, что уже наловчился, Ретт дал себе передышку, чтобы набраться сил перед очередной попыткой. Он докурил последнюю половинку сигары, хлебнул из фляжки, попутно отметив, что воды осталось всего на несколько глотков, посмотрел на посиневшее небо в дыре и встал на четвереньки. Нога отозвалась болью, от которой потемнело в глазах. Переждав немного, он подтянул к себе кирку, примерился и кинул. Орудие целиком пролетело отверстие и осталось на поверхности! Конец веревки болтался на уровне вытянутой руки Батлера. Прикинув, что древко длиннее диаметра дыры и, если удастся уложить его поперек, послужит прочной опорой, Ретт стал осторожно, по несколько дюймов, подтягивать веревку. Конец ее достиг уровня пояса Ретта, палка так и не показалась в отверстии, но она больше не двигалась. Он подергал шнур, вначале осторожно, затем со всей силы, и, наконец, обернув его вокруг ладони, повис на нем. Натянутая как струна веревка выдержала!
Батлер несколько раз глубоко вздохнул, унимая волнение. Ему подумалось, что трюк, который он собирается проделать, под стать цирковому акробату, а не мужчине пятидесяти трех лет от роду и весом около двухсот фунтов. Представив, как будет выглядеть, болтаясь на тонкой веревке под сводом пещеры, он невесело усмехнулся и решительно взялся за шнур.
Чтобы не скользить по шелку, Ретт каждый раз заводил руку так, что веревка обхватывала запястье. Под тяжестью его тела шнур мертво впивался в кожу, и только тогда он освобождал другую руку и цеплялся за шнур выше, еще на несколько дюймов приближаясь к спасению. Ему пришлось повторить эту манипуляцию не менее пятидесяти раз, пока обвитая шнуром левая рука не коснулась ноздреватой породы. Онемевшей от напряжения правой рукой Батлер шарил по краю дыры, ища, за что уцепиться. Нащупал выступ, показавшийся крепким, и лишь после этого отпустил веревку и мгновенно вскинул левую руку, хватаясь за край отверстия и одновременно подтягиваясь. Через несколько секунд он ничком лежал камнях, не имея сил пошевелиться.
Багровое солнце почти спряталось за соседней горой, окрашивая в причудливые цвета склон, на который выбрался Батлер. Наконец он поднял голову. Огненно-алые скалы отбрасывали фиолетовые тени, а ближайшая вершина в вечерней дымке казалась призрачно-голубой. В другое время подобный пейзаж, безусловно, восхитил бы Ретта. Но он всего лишь искал глазами лагерь в долине и, не найдя, понял, что оказался на противоположном склоне горы.
Теперь следовало подумать, в каком направлении двигаться, чтобы путь до лагеря оказался короче. Нащупав фляжку, Ретт допил остатки воды, стараясь припомнить, сколько шагов и в каком направлении они с Маферсоном проделали по пещерам и тоннелям.
Чертов Маферсон! Можно ли было предположить, что безобидный на вид неудачник спятит при виде золота и решится убить своего хозяина?
Сообразив, что тоннели между пещерами чаще всего вели вправо, на восток, а вошли они с юга, Ретт решил повернуть тоже на восток, хотя и не был уверен, что этот путь окажется короче. Он вытащил кирку, застрявшую в щели между глыбами песчаника, подтянул веревку и аккуратно обмотал ее вокруг древка. После этого попробовал встать, опираясь на кирку, как на костыль. Покалеченная нога, которую он держал на весу, отзывалась ослепляющей болью при каждом движении, но он, сжав зубы, медленно заковылял на одной ноге, помогая себе костылем.
Стемнело, но полная луна не давала мраку сгуститься, и Батлер решил не останавливаться. Преодолев всего пару сотен футов, он уже обливался потом от усилий и испытывал жажду. Он вспомнил, что ни сегодня, ни накануне не заметил на склоне ни одного ручейка. Джаба гонял лошадей на водопой за две мили.
«Я должен добраться до рассвета, – твердил себе Ретт, – иначе совсем выбьюсь из сил».
Это произошло раньше, чем он предполагал. Путь ему преградила пропасть, расширяющаяся на спуске, и пришлось обогнуть ее, забравшись выше по склону. Камни осыпались под костылем, он только мешал при подъеме, и тогда Ретт пополз. Какое-то время он полз, цепляясь за каменные выступы, не выпуская кирки из рук, но затем потерял ее, не заметив, где. Обнаружив пропажу, он не стал возвращаться, ощущая, что сил встать на ноги все равно не хватит. Не давая себе отдыха, он полз и полз, не раз огибал скалы и расщелины и вскоре уже не соображал, куда движется.
Когда забрезжил рассвет, он понял, что ненароком потерял направление. В изнеможении от усталости, боли и отчаяния он опустил голову на израненные, саднящие кисти рук и забылся тревожным сном. Его разбудило движение воздуха, будто смрадным ветром пахнуло на лицо. Совсем рядом послышалось похлопывание крыльев. Ретт открыл глаза и поднял голову. В дюжине шагов на вершине острого камня устроился лысоголовый гриф и, замерев, уставился немигающим зрачком.
«Прилетел сторожить добычу. Неужели и меня ждет участь того несчастного золотоискателя? Нет, чертова птица, я еще жив!»
Батлер нашарил рукой камень и бросил. Он не попал в грифа, зато спугнул, и тот, соскочив с камня и похлопав крыльями на разбеге, взмыл ввысь. Некоторое время Ретт следил за парящим на фоне светлеющего неба падальщиком, затем огляделся. Его окружали голые камни. У редких кустиков, имевших силы прижиться на склоне, почти отсутствовала листва. Картина выглядела столь безрадостной, что у Батлера упало сердце. Его давно мучила жажда, язык стал жестче наждачной бумаги, а на зубах скрипел песок. Он понимал, что недолго продержится без воды, и из последних сил вновь пополз вперед. Повязка на ноге давно размоталась, и посиневшая распухшая ступня взрывалась болью при каждом движении, при каждом прикосновении к камню. Преодолев очередные полсотни футов, Батлеру почудилось, что впереди он видит зелень. Настоящую зелень, кусты или деревья. Он удвоил усилия, но прошло не менее часа, прежде чем он, уже изнемогающий под жаром солнца, достиг спасительной тени кустарника, выросшего вдоль горного ручейка. Ширина русла указывала на то, что в другое время года поток бывает обильным, но сейчас вода едва струилась по камням и уступам, застаиваясь в немногих углублениях, к одному из которых и припал Батлер, черпая живительную влагу разбитыми в кровь, онемевшими от напряжения ладонями. Вдоволь напившись, он обмыл лицо, пригоршнями выливал воду на волосы, испытывая облегчение от прохладных струек, стекающих по шее за ворот истрепанного пиджака. Затем он наполнил фляжку и наконец опустил в бочажок чудовищно распухшую посиневшую ступню. Через минуту ему показалось, что боль стихает, и он, не вынимая ноги из воды, с облегчением откинулся на спину.
Измученный до предела, он уснул столь глубоко, что не слышал, как к месту обычного водопоя приблизилось небольшое стадо горных коз под предводительством винторогого вожака. Увидев, что место занято, тот замер, постоял немного, поводя чуткими ушами, затем спрыгнул с уступа и повел свой гарем вниз по ручью, искать другую каменную чашу. Ретт не слышал, как другие звери, помельче, приходили к ручью и настороженно косились на спящего человека. Его разбудили резкие крики птицы, взлетевшей из гущи, громко хлопая крыльями.
Батлер приподнялся на локтях и сразу увидел два желтых глаза, уставившихся на него с противоположной стороны ручья. Пятна шкуры хищника терялись в пестрой тени. Леопард, понял Батлер и инстинктивно потянулся к поясу, но тут же вспомнил, что потерял пистолет, и единственное его оружие – выкидной нож за голенищем левого сапога, а до него еще надо дотянуться.
Стараясь не делать резких движений, Батлер присел, не сводя глаз с пятнистого врага, отмечая в сознании прижатые уши, угрожающую складку на носу, встопорщенные чуткие усы и четыре желтоватых клыка в оскаленной черной пасти, готовые в любую секунду капканом сомкнуться на его шее. Ему почудилось, что зверь попятился, но нет, он лишь присел на секунду, готовясь к прыжку. Используя последнее мгновение, Ретт выхватил нож и успел выкинуть лезвие, прежде чем самый красивый хищник на земле взлетел в воздух в надежде вцепиться в горло своей жертве.
Глава 14
Скарлетт не ожидала возвращения мужа раньше, чем через две недели, но между тем на девятый день проснулась с тревожно стесненным сердцем. Еще вчера она пребывала в замечательном настроении, предвкушая успех, а нынче спустилась к завтраку мрачная. Кэт, едва поцеловав мать, тут же поинтересовалась, когда вернется папа.
– Думаю, через неделю, мое солнышко, – ответила Скарлетт, садясь за стол напротив места, которое обычно занимал Ретт.
– Столь далекие путешествия вглубь этой пустынной страны небезопасны, – решила вставить слово гувернантка. – Вельд кишит хищниками и дикарями.
«Прикуси свой мерзкий язык!» – чуть не крикнула и без того расстроенная невнятным беспокойством Скарлетт. Не взглянув на мадемуазель Леру, она обратилась к дочери:
– Ты знаешь, Кэти, что папе не страшны никакие хищники. Он непревзойденный охотник.
– А дикари, они страшные? – продолжала расспрашивать дочка.
– Они негры, детка, вроде Бетси или Джабы. Только живут по-другому.
– А как они живут?
– Чаще всего они кочуют по вельду, добывая себе пропитание охотой, и иногда племена воюют друг с другом, – решила объяснить гувернантка.
– Не порите чепухи, Эжени. Почти все готтентоты мирные скотоводы, – возразила Скарлетт, хотя сама не раз слышала о стычках племен за пастбища или стада буйволов, которых они держали вместо коров. Да и нападения на мирных буров не были редкостью.
– А папа говорил, что у дикарей есть свои колдуны. Они вроде Грэйн. Значит, они добрые.
– Не уверена… – пробормотала Скарлетт, расправляя салфетку. – Чем ты собираешься заняться сегодня, Кэт?
– Сегодня вторник, мадам, – ответила за девочку мадемуазель. – По вторникам у нас английская грамматика и вышивка.
– Я не хочу вышивать! Мне хочется покататься на своем пони.
– Я занята и не могу поехать с тобой. Покатаемся завтра.
– Тогда вместо вышивания я буду рисовать, – заявила Кэт.
– Рисуй, детка. Можешь не вышивать, если тебе не нравится.
– Мадам, – возразила Леру, – так Кэти никогда не научится вышивать! Вы то и дело отменяете занятия.
– Занятия грамматикой и арифметикой я не отменяю.
– Мне нравится считать! – сообщила Кэт.
– Мне тоже, моя хорошая, – улыбнулась ей Скарлетт. – Вышивала я всегда с меньшим удовольствием, но все-таки научилась, и неплохо. И ты, я думаю, научишься. Всему свое время. А сейчас можешь рисовать. Когда вернется папа, вы опять будете кататься каждый день.
Посреди ночи Кэт влетела в спальню матери вся в слезах. Скарлетт крайне редко видела свою дочь плачущей, сама перепугалась и не сразу поняла сквозь всхлипы и рыдания, что девочке приснился страшный сон.
– Что это было, расскажи, – поглаживала она черноволосую головку.
– Чудовища! Страшные чудовища с огромными головами… Черные ноги у них торчат из-под длинных бород. А бороды косматые, белые, до земли. У них оскаленные рты и страшные клыки и рога… Они топали ногами… И там был папа… Они не убьют его?.. Я боюсь, мама…
– Успокойся, моя сладкая… Это всего лишь сон… Во сне всегда страшно… А когда приходит день, страхи рассеиваются. Твой папа сильнее всех, не бойся за него. Ложись со мной, вместе мы отгоним чудовищ, если они опять тебе приснятся.
Спустя несколько минут Кэт затихла, уткнувшись матери в бок, а Скарлетт еще долго лежала без сна.
С той ночи она никак не могла унять смутную тревогу. Через неделю беспокойство усилилось. Вечером Скарлетт прошла в кабинет мужа и достала с полки атлас. Вооружившись циркулем, она тщательно измерила расстояние до места, куда отправился Ретт. Получилось около двухсот двадцати миль, а если принять во внимание, что путь не всегда равняется кратчайшему расстоянию между двумя точками, то и все триста.
Верных семь дней, подумала она. И столько же обратно. Как много времени может занять поиск месторождения? Три дня, пять, десять? Ретт распорядился взять продовольствия на три недели, и сказал, что в любом случае, имея оружие, они не будут голодать – африканские степи кишат дичью.
Скарлетт старалась уверить себя, что причин для тревоги нет – ее муж силен и бесстрашен, ему всегда сопутствует удача. Он прорывал блокаду северян, поставляя продовольствие и оружие для Конфедерации, и нажился, когда другие обнищали; он провел несколько месяцев на передовой и не получил при этом ни царапины. В конце концов, он чудом избежал смерти от пули Фэнтона, который целился ему в сердце. С Реттом ничего не может случиться, твердила Скарлетт. Он найдет золото и вернется через неделю, самое большее, через две.
Миновали еще десять дней. Скарлетт выходила из своей конторы, когда проезжавший мимо верхом мистер Барнаго приподнял шляпу, приветствуя ее. Она машинально кивнула, но тут же окликнула его:
– Мистер Барнато! Постойте!
Тот развернулся и приблизился.
– Откуда у вас этот жеребец? – взволнованно спросила Скарлетт, впившись глазами в лошадь, на которой сидел второй по удачливости алмазодобытчик Кимберли.
– Отличный конь, не правда ли, миссис Батлер? – самодовольно ответствовал Барнато.
– Где вы его взяли?!
– Три дня назад купил в Блумфонтейне. Я только вчера вернулся оттуда.
– А у кого купили? – продолжала она расспрашивать, уже изнемогая от тревоги.
– Отчего вас это интересует, миссис Батлер? Там, где я его купил, таких больше нет. Не конь – мечта! – похлопал животное по мощной шее Барнато. Но тут он заметил застывший взгляд Скарлетт. – Что с вами, миссис Батлер?
– Это… жеребец моего мужа, – упавшим голосом ответила она. – Три недели назад он отправился на нем на север.
В сопровождении Барнато, который сам предложил свою помощь, Скарлетт в тот же день выехала в Блумфонтейн. Сутки спустя она была в конюшне, где алмазодобытчик купил жеребца.
Торговец лошадьми Вилем Мор признался, что приобрел лошадь по случаю, на окраине города, там, где в жалких лачугах ютятся аборигены.
– Я проезжал недалеко от негритянского квартала, когда черномазый парень схватил меня за стремя и спросил, не нужны ли мне хорошие лошади. В зарослях возле ручья он показал мне этого жеребца и еще четырех неплохих лошадок. Я дал ему кое-какие деньги и забрал лошадей. Парень прыгал до небес. По-моему, он не чаял, как от них избавиться.
Скарлетт потребовала описать негра.
– Обычный черномазый. В грязной белой рубахе и свободных штанах. По виду не зулус. Темнее. И лоб – высокий и узкий.
– Это Джаба! – воскликнула она. – Нам надо найти его и узнать, что случилось с Реттом!
– Возможно, ниггер угнал лошадей, пока ваш муж со своим спутником спали? – предположил Барнато.
– С них станется, – кивнул торговец. – Воровать животных – это у аборигенов в крови. А уж кто это, буйвол или лошадь – все одно.
– И вы спокойно купили у него лошадей, зная, что они ворованные? – в негодовании вскричала Скарлетт.
– Каждый ведет бизнес как умеет, миссис. Взять подешевле, да продать подороже – это и есть торговля.
– Вы должны были сдать вора властям! – поддержал Скарлетт Барнато.
– Вот найдите его и сдайте! – нагло оскалился хозяин конюшни и развернулся, показывая, что разговор окончен.
Скарлетт в растерянности взглянула на своего спутника.
– Постойте, Мор! – окликнул Барнато. – Вы должны помочь нам найти этого черного парня.
– Чтобы вы обвинили меня в скупке краденых лошадей? – прищурился лошадник.
– Плевать мне на лошадей! – торопливо заверила Скарлетт. – Я хочу найти мужа. Если они с Маферсоном остались в пустыне…
Ей было страшно подумать, что в эту самую минуту Ретт находится за сотни миль от дома, без коня, а может, и без припасов. Необходимо вытряхнуть из вероломного слуги, где он бросил хозяина.
Скарлетт отказалась ждать в конюшне, пока Барнато с Мором отыщут Джабу, однако вглубь квартала негритянских лачуг зайти не решилась. Около часа она просидела в коляске, с неприязнью озирая скопление лачуг африканских аборигенов и рассуждая, насколько сильно эти дикари отличаются от американских чернокожих. И дело не в том, что в Америке негры одеваются подобно белым людям, а эти без стеснения разгуливают почти нагие, и не в том, что на ее родине некоторые из них грамотны и все посещают церковь. Главное отличие в непокорности и почти неприкрытой враждебности ко всем, приехавшим на эту землю из-за океана. Независимо от того, недавно или двести лет назад пришельцы поселились в Африке.
«Они считают нас завоевателями, – вдруг пришло на ум Скарлетт. – Так же, как ирландцы, они ненавидят англичан и любого, говорящего не на их языке. Мы для них колонизаторы, враги. И я враг, и Ретт. Ах, зачем мы приехали сюда?!. Как только Ретт найдется, я уговорю его уехать из Африки».
Скарлетт подумала, что как только предложит мужу вернуться домой, он рассмеется ей в лицо и напомнит, что инициатором поездки была именно она. И это правда. Хотя заманил ее африканскими алмазами как раз он, Ретт.