Я стояла на обочине, редкие машины проносились мимо с огромной скоростью, где-то были видны светящиеся окна деревенских покосившихся домиков. Не было звезд, тело застыло в ожидании дождя.
Руки крепко держали галографически переливающийся замкнутый круг откровений. Он не помещался в сумку. В тот момент, когда нас больше не было, мне не нужны были слова, я не хотела ничего объяснять, потому как в любой ситуации была бы дурой. Наступило бы либо сожаление о мыслях и чувствах, бессмысленно потраченных на человека, который этого не стоил, либо расплата за то, что еще много лет назад мы не смогли соединить наши тела, выраженные точками в неведомом пространстве, одной простой прямой. К пальцам прилила кровь, вены наполнились желчью и горестью, а искомые слова были разделены на две неровные и острые половинки и спрятаны в сумку — думала, я положу в ящик стола и прикрою школьными фотографиями.
Я шла натертыми на каблуках ногами, шелестя свежим гравием. Вытянула руку — хочу домой, нужно поймать такси.
Остановился джип «Гранд Чероки». Водитель стандартно поднял цену на пятьдесят рублей.
Я села в машину. Мне позвонила Настя и сказала, что на тех самых трех страницах дневника. Гарнидзе встречалась с мужем по вопросам недвижимости.
— Вот бл**!
Водитель, медленно, выворачивая руль, посмотрел на меня и удручающе качнул головой.
— И что вы вечно делите?
— В смысле?
— Ну вы, молодежь, живете в вечных разборках, то во дворах Фрунзенской набережной стреляетесь, то выноситесь из машин за МКАДом.
— Я просто не понимаю, к чему вы ведете?
Он нажал блокировку дверей.
— Страшно? — спросил он, чувствуя, как мои ноги прониклись странной дрожью.
— Так и должно быть.
Он начал сворачивать проселочной дорогой, размытой от постоянных дождей.
— В целом я рад, что ты так далеко уехала.
Он еще раз посмотрел на меня.
— Хочешь, промедола дам, хотя бы больно не будет. Смерть избыточна, чтобы еще мучиться.
Наверное, единственный наш врожденный страх — это боязнь смерти.
Я была права насчет того, что нас с Романовичем больше не будет.
Захотелось попросить прощения у всех близких людей, а самое страшное — за то, что позволила сделать Линде аборт. В такие моменты понимаешь, что любишь. Как в фильме «Дура», хочется высунуться в окно и кричать: «Я люблю мир, маму, малину, Романовича, Линду, Гошу, Настю, Глебастого, мучения, минет, музыку. Все люблю».
Он начал копаться в аптечке…
— Вы что, шутите?
— Нет, а тебе что, не интересно, ты не будешь чувствовать боль — зато будешь видеть, ты будешь одной из тех, кому дано знать — как это. Умереть.
Я аккуратно правой рукой открыла сумку, проверила острый край сломанного диска, вцепилась пальцем в центровое отверстие и прорезала ему шею под ухом.
Он нажал на газ, отпустив руль. Его рука была вся в крови. Он схватил меня за волосы и ударил о бардачок. Сознание помутнело, и я провалилась в темно-синюю пещеру, выстроенную в моем сознании.
Но словно сквозь дымку я видела, как мы понеслись по ухабам, как его нога так и была уперта в правую педаль. Еще я разглядела впереди вышку «Билайн», мы летели строго в ее сторону — это была смерть. Я видела ее глаза. Если бы он не всадил нож мне в бедро, то я все так же завороженно цедила бы эти секунды.
Он нанес еще один удар — я почувствовала, как острие воткнулось в кость, боль пронзила позвоночник. Я схватила диск и всадила ему в пах. И вот он, роковой удар, выбросивший меня через лобовое стекло, которое я пробила плечом.
Жизнь — дерьмо. Я лежала, уткнувшись лицом во влажную ледяную траву, и чувствовала, как холод пронзает ноги и подбирается все ближе: из меня вытекали кровь, лимфа. Они смешивались и начинали запекаться, образуя прослойку вишневого джема, нога онемела, и я начала тихо стонать, правая коленка была уперта в безжизненный камень. Светила половинка растущей луны, что-то росло, кто-то все так же жил, а я умирала. Мне было больно, я впервые осознала, что жить в боли лучше, чем не жить вообще. Мы с детства слышим морали про наркотики, незнакомцев, чужие машины и аборты. И каждый из нас произносит: «Это с кем-то, но не со мной». Я села в незнакомую машину и угодила в клешни самого обычного маньяка. И вот вся жизнь проносится перед глазами и воспоминаниями находит начало — хочет еще немного отсрочить конец.
Вышка подмигивала красным огоньком. Наверное, бородатый, разрезающий волной скорости просторы неба старик, там наверху, отметил: «Пора».
Я тоже думала, что пора. Прошло несколько минут, и я открыла глаза, попробовала встать — с трудом, но получилось — левая джинса была вся в крови. Мне показалось это сексуальным.
Идти я почти не могла.
Врачи советуют никогда самостоятельно не вынимать осколки и острые предметы из своего тела, но я никогда их не слушала и боль в горле лечила не горячим чаем, а мороженым. Я подошла к машине и открыла водительскую дверь.
Он открыл глаза и тихо произнес:
— Мразь, — его голос стал другим, видимо, что-то со связками.
Его рука с силой открыла дверь, и я упала на землю, а он сверху на меня. Так первый из нас отправился к Страшному Суду.
На мне лежал коренастый мужчина весом килограмм восемьдесят, русый, глаза голубые. Были когда-то.
Я начала набирать 112, соединение невозможно — как всегда, система дала сбой.
На третьей попытке девушка радостным голосом сказала:
— Экстренная служба, доброй ночи! Любовь.
Когда ты умираешь, слова «доброй ночи» воспринимаются как последний глум этой планеты, а любовь… Да, последние ее слова.
— Я попала в аварию, у меня перерезана левая нога возле бедра. А на мне — мертвый мужчина, я встать не могу.
— Где вы находитесь?
— Не знаю.
— Постарайтесь вспомнить все… — она запнулась на глоток кофе (вот сука), — что можете!
— Мы ехали по Киевскому шоссе в сторону Москвы, оставалось километров десять, может двадцать. Свернули направо, сразу после указателя — как его…
— Что вокруг?
— Поле, вдалеке коттеджный поселок, рядом лес.
— Девушка, это везде так. Мы не можем искать вас, сами не зная где.
— Я умираю, бл**, я чувствую, что тут под этой сраной вышкой и сдохну.
— Какой вышкой? — как будто обрадовавшись, спросила оператор.
— МТС, «Билайн», не знаю…
— Ребят, все вышки по области — Киевское направление — от нуля до тридцатника, — сказала она кому-то, кто был рядом…
— Висите на линии, умоляю, не вешайте трубку…
— Батарейка почти села…
Я не хочу умирать. Но последняя связь, державшая надежду, закончила свое соединение.
Ноги стали холодными-прехолодными.
У меня получилось всунуть руку ближе к его паху и поискать телефон, я нащупала его в кармане рядом с прорезанным мной членом.
Я вытащила тонко-мото и снова набрала 112…
— Мне нужна любовь!
— Она всем нужна.
— Оператор, Любовь…
Спустя минуту меня соединили с моей собеседницей, сделав очередной запрос.
Вот из-за такой бюрократии гибнут дети, вот такая дебилизация не несет ответственности, что человек умер, не дождавшись помощи.
— Сейчас я буду говорить названия поселков — если хотя бы одно покажется вам знакомым — дайте знать. Селятино…
— Нет.
— Давыдково…
— Проезжали.
— Большое Воскресенское…
— Почти сразу после поворота на него свернули.
— Девушка, к вам уже едут — разговаривайте со мной сколько можете, о чем угодно.
— Я боюсь закрывать глаза. У меня ноги совсем холодные. Онемели.
— А что произошло?
— Он всадил мне нож в бедро, а я сломанным диском прорезала ему шею. И мы врезались в вышку.
— Вас пытались изнасиловать?
— Не знаю.
— Убить?
— Да я же говорю — не знаю.
— Это был ваш знакомый?
— Я его видела один раз в жизни.
— Телефон зарегистрирован на Валиева Алексея Алексеевича. Вам о чем-нибудь говорит это имя? Назовите номер и марку машины.
— «Гранд Чероки» номер у134мм, 97 регион. А имя ни о чем не говорит.
— Вы были одни в машине?
— Да… Скажите, а вы за или против случайного секса?
— За, по-моему, это здорово.
— Знаете что, вот я из-за него сейчас лежу на земле вся в жуках-комарах под мертвым мужчиной.
— Девушка, вам надо продержаться еще минут десять.
— Вышлите наряд, убийство, — почти шепотом прошептала она кому-то еще…
Я нажала на сброс. Надоело.
Пошел дождь, капли воды смывали грязь, пот и кровь, разжижали засохшие багровые комочки. Мы уходили в землю.
Я решила перезвонить 112 — прошло уже минут пятнадцать.
Так вот каково оно — быть жертвой обстоятельств.
Послышался гул сирен. В фильмах ЗИЛы с крестом на кузове ездят быстро — в жизни заторможенно и лениво. Вышел врач в синей форме.
Так вот каково оно — быть жертвой обстоятельств.
Послышался гул сирен. В фильмах ЗИЛы с крестом на кузове ездят быстро — в жизни заторможенно и лениво. Вышел врач в синей форме.
Сзади скорой помощи нашли свое временное пристанище два милицейских «Форда». Из них выбежал бородатый мужчина лет тридцати и начал фотосессию «Модель под трупом».
— Может, меня кто-нибудь вынет?
— Сейчас, один кадр…
Двое коренастых санитаров сняли с меня мертвое тело.
На счет три меня положили на носилки и перенесли в машину.
Врач нагнулся и сказал, что левая нога не реагирует.
— Ее отрежут?
— Да нет, не волнуйтесь.
Мне сделали экспресс-анализ — я потеряла много крови. Но я жива. Диском откровений, разломанным на две части, я спаслась.
Под общим наркозом меня зашивали, как плюшевого мишку на фабрике.
Когда я проснулась, поняла, что лежу в боксе, а в самой палате сидит, уныло храпя в кресле, правоохранительный орган.
Да, я жива, и, видимо, надо искать адвоката.
В палату зашла мама и сообщила, что Карина в Склифе, а Макс погиб.
Его собирали по всем полосам движения — а оторванную руку нашли только через несколько часов. У моей сестры перелом ключицы, ссадины и сотрясение мозга.
— Что на самом деле случилось, рассказать не хочешь?
Я взглядом покосилась на мента.
Мама поняла меня правильно.
— Скажите, а меня посадят?
— А я откуда знаю, девушка, вы причастны к смерти.
— Мам, добро и хорошее — вещи наказуемые.
— К вечеру тебя переведем в другую больницу.
— А где мы сейчас?
— В районной, в Ясенево, тебя дальше не довезли. Скоро приедет Галя, твой адвокат, и следователь.
Наши родители хотели, чтобы мы росли в свободной стране. Покупали нам сникерсы и марсы, отменяли цензуру, реставрировали церкви. Хотели как лучше, а получилось как всегда.
— Прости меня, — сказала мама. — Прости за свободу, которая вот так обернулась. Прости, что не знала и не хотела узнать, что с тобой.
Свобода — это не Россия, это не тело и не душа. Свобода — это любовь, мы заменили ее сексом и неясностями, привычкой и удобством.
А я люблю. Люблю солнце, люблю маму, малину, жизнь и даже злого опера в кресле. Мне страшно захотелось на денек стать героиней Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», но жизнь не кино, ее нельзя перемонтировать, нельзя нажать rewind. Нельзя запереться в студии и перебирать секунды, выискивая истинно красивый дубль, нельзя уткнуться усталыми глазами в мониторы и вечно давать указания наложить другую звуковую дорожку и забирать сказанные слова обратно в исходники. Rec — единственная кнопка. А мы этого не понимаем и вечно нажимаем неработающую паузу.
Я шепнула маме на ухо:
— Слушай, если меня посадят — можно в «Матросскую тишину» к Ходорковскому?
— Дурочка ты, но я рада, что ты не бьешься в истерике.
А в десять часов тридцать три минуты мне позвонила Таня Гарнидзе и сказала женское «прости»… За что бы там ни…
Интересно, а сколько стоит моя жизнь? Можно в любой валюте.
Сама оцениваю ее в миллион фунтов стерлингов. Не меньше.
CUMSHOT
Приехали Алина и Настя, влетев в палату, как на театральную сцену. С букетом бамбука и одной орхидеей. Настя плакала и просила прощения, что не поверила, мы обе ненавидели факты. Улыбка Алины была девственно лучезарной. Хрупкая и мягкая девушка. Ее образ с сайта blowjob.ru никак не соответствовал действительности. Засудить бы этих тварей, которые продали видео!
— Помните слова: «Я просил у Бога сил, он послал нам испытания»! Ты же хотела быть сильной женщиной? — оживила ситуацию Алина.
Так странно, мы все читали Ремарка и имели неплохой шанс стать филологинями. И мечтали выйти замуж, новое поколение, черт возьми! Мы только начинаем верить в сказки и готовы их писать!
— Это ты ее таким умностям научила? — я посмотрела на Настю.
— Сама с виду дура дурой, а тебя разбуди ночью, ты фильмографию Полански расскажешь, а потом озвучишь всех режиссеров итальянского неореализма.
— Я помню, как ты в шесть утра Овидия нам пересказывала.
— Не поверите, мне страшно выходить из больницы. Я просто не знаю, как все это разгребать, а особенно меня пугает надобность общаться с правоохранительными органами. Я не знаю, что им говорить.
* * *Спустя неделю мне пришлось все рассказать — собрать файлы в отдельные папки, вырванные листы вернуть в секретный талмуд — вспомнить все встречи, слова, каждый миллиграмм спермы, каждое прикосновение, все даты, собрать нашу историю по фактам. В затхлой комнатушке ОВД «Пресня». Машинистка набирала текст откровений. Я не стеснялась в выражениях.
Мои слова входили в том уголовного дела, которое еще не было заведено. В фильмах при допросах предлагают кофе. В Москве разрешают курить. Ты изучаешь распечатанные на черно-белом принтере фотороботы бандитов, ищешь глазами кулер и натыкаешься на заляпанный грязными руками электрический чайник.
Они произносят слово «факт» постоянно — фактическими были обстоятельства дела, все вокруг опирались на те или иные факты, факты причиняли вред. Все было построено на фактах.
Уголовное дело могло быть возбуждено. Почему могло?
Все основано на фактах, без них нельзя открыть уголовное дело, факты определяют положительный иск.
А я говорила о сексе. Это был не допрос. Это было дознание. Для первого у них не нашлось фактов.
Следователь курил. Сильно сжимал сигарету пальцами, прокручивал, перед тем как прикурить, протирал указательным пальцем край пепельницы.
Мне не могли предъявить обвинение в причастности к смерти Марецкого, потому как он был за рулем, и я его не подрезала. А тем временем я имела прямое отношение к его гибели, а он к моему взрослению.
— И что теперь будет?
— Не то что суда, допроса не будет, — угрюмо подумав и выпив дешевого чая, ответил следователь. — Мы второй день тут просто толчем воду в ступе, я даже не знаю, куда ее слова пришивать. Проходит как свидетель ДТП.
Что касательно Киры, то наличие насильственных травм все-таки определило процедуру дознания, на которую была вызвана Гарнидзе, моими стараниями обеспечившая себе четкое алиби.
Как мне рассказали, она держалась сухо и отрешенно. Отвечала на вопросы короткими предложениями, ожидая жалости к собственной персоне после утраты мужа. Фактически случайной.
Следующим в ОВД приехал бывший муж Киры, господин Макеев.
После долгих разбирательств он признался, что в ту ночь у них был долгий разговор. Он был зол и пьян — стремился к вожделенной близости, не в силах перебороть желание. Они переспали. С помощью хитроумных анализов врачи патологоанатомы все-таки нашли следы его спермы на белье Киры, он был неудержимо груб — силой взял ее, со злости и отчаяния, заломив руки за спиной и кинув на диван, спинка которого, жестоко соприкоснувшись с телом, породила гематомы. Это просто была последняя капля, которая подвигла Киру пойти на страшный шаг.
Выдержка из так и невозбужденного уголовного дела:
«Знаете, как мне все надоело. Эльдорадо, шлюхи, одни и те же мысли. А я хочу трахаться. Мне не нужны денежные ротооткрывалки. Мне нужна была моя жена. Кира, моя жена. Я приехал к ней около девяти. По дороге, на Волхонке, меня остановили. Ваши же сотрудники. Я выпал с пассажирского кресла, практически в зубах держа двести долларов, и они меня сопровождали, как будто я чиновник. Чиновник, понимаете? Вам статусы нужны. А я жену хотел трахать и любить. А она вся творческая, вдохновение черпает, унюхиваясь и вмазывая себе покрепче. Она открыла дверь в халате. Это повод. Я начал ее целовать. Она фыркала, потому что не любила алкоголь. Под халатом не было нижнего белья. Она же ждала этого! Готовилась, лобок брила! Чем не повод? Я нагнул ее, прислонив щекой к подоконнику. И мой член проник в нее. Она руками скинула горшки с цветами и несколько подсвечников. Я заломил руки за спиной…» — страшные слова бывшего мужа. В новой России мужья насилуют жен.
— У нас нет фактов, чтобы открывать дело! — прокомментировал начальник PR-службы журналистам, которых взбудоражил столь странный для Москвы поворот событий.
* * *— Черт возьми, я сейчас уйду отсюда! Я не хочу понимать, зачем ты мне все это рассказываешь?
— Тсс, — я привязала его руки шарфом к кровати. Завязала глаза.
— Нет, малыш, теперь ты меня дослушаешь.
— Что происходит?
— Ничего! Просто мы с тобой общаемся.
Мы пили виски на кладбище
Каждый за свое
Макс не был повинен напрямую, но косвенно он сломал не одну жизнь.
А ведь кто-то из нас по привычной для России нелепости мог быть осужден по статье «Убийство» и получить минимальный срок — семь лет в колонии строгого режима под Оренбургом. Забыв про секс перед убийством и про нашу извращенную любовь к соитию, мы не подумали, что никто не запрещает заниматься сексом перед смертью, люди же умирают во время оргазма. Такие мечты у мужчин.