– У меня есть свои, домашние средства.
И, как только они приковыляли в квартиру, она привязала к колену смятый капустный лист и уселась в гостиной.
Катерина сама вскипятила воду и привезла чай на сервировочном столике.
– Подайте мне зеленый альбом с полки, – попросила старуха.
Катерина подала и налила в кружки чаю.
Раскрыв альбом, Инна Михайловна принялась показывать фотографии:
– Я – маленькая… Мама… Отец… Об этой фотографии я говорила. Здесь – все жильцы нашей квартиры.
Катерина склонилась над снимком. Там за круглым столом сидели интеллигентного вида старушки, за ними стояли несколько человек, среди которых было трое мужчин. В офицере она сразу узнала отца Инны Михайловны, его Катерина видела на другой фотографии. Узнала саму Инну Михайловну и ее мать.
– Это было незадолго до выборов, – продолжила Инна Михайловна. – К нам в квартиру пришла агитаторша с фотографом из центральной газеты. Нас всех собрали в одной комнате и стали снимать. С краю сидит Серафима Васильевна Белоцерковская, за ней стоит сам профессор. Дальше – Фаина Евгеньевна Глейзер.
– А кто эта красавица? – Катерина указала на светловолосую девушку.
– Это – Лиля, дочь Фаины Евгеньевны. Я, кажется, говорила, Лиля была необыкновенно хорошенькой. – Инна Михайловна стала перечислять всех, кто сидел за столом: – Это Елизавета Петровна, сиделка Чехова, рядом с ней – абажурщица Александра Филипповна…
– Чья это комната? – спросила Катерина.
– Лили и ее матери Фаины Евгеньевны Глейзер.
– А почему фотографировали в их комнате? Вы же говорили, что самая большая принадлежала профессору.
– Их комната была самой светлой.
– А это что такое?
– Что? – Инна Михайловна приблизила снимок к глазам. – Голландка! Теперь и я вспомнила, что в их комнате была голландская печь. Редкой красоты, вся в изразцах. Здесь их не разглядеть…
– Куда же она делась?
– Может, сломали… Хотя стойте! Когда мы с вами заходили в ту комнату, мне показалось, что прежде на стене не было выступа. Того, что слева у двери.
– Хотите сказать, печь попросту заложили?
– Почему бы нет? В доме появилось центральное отопление, и печь сделалась ненужна.
– Как интересно. – У Катерины увлеченно загорелись глаза. – Завтра скажу, чтобы стену сломали.
– В нашей квартире было много интересных вещей, – ностальгически проговорила старуха. – Например, раковина и водопроводный кран в коридоре. Не будь их, отцу не удалось бы организовать кухню и санузел в нашей части квартиры.
– Давно хотела спросить. Те три комнаты коммуналки, которые оказались в вашем распоряжении… Кто в них жил до того, как квартиру поделили на две части?
– Одну комнату занимала наша семья и Белая Бабушка Елена Викторовна. Но к пятьдесят второму году, когда разделили квартиру, она уже умерла. Еще одна комната принадлежала Софье Васильевне, родной сестре Серафимы Васильевны Белоцерковской. Третья – Елизавете Петровне, той, что служила у Чехова.
Инна Михайловна вспомнила несколько забавных историй, и они поговорили еще около часа. Наконец Катерина собралась уходить, пообещав на днях заглянуть.
Когда она подъехала к гостинице, был поздний вечер. Из больших окон ресторана на тротуар изливался праздничный свет. Катерина медленно прошла мимо, сквозь окна разглядывая сидящих за столами людей.
Поднимаясь по лестнице, она рассчитывала на то, что Герман уже спит. Ей хотелось тихонько юркнуть в постель, чтобы избежать объяснений или, по крайней мере, перенести разговор про Стерникову на утро. Катерина была уверена, что Герман будет оправдываться.
Но едва она зашла в номер, сразу же увидела мужа, сидящего на диване перед включенным телевизором.
– Что так поздно? – спросил он.
– Заговорилась с соседкой.
Пройдя в спальню, она стала снимать одежду, ожидая, что Герман пойдет за ней и попытается объясниться по поводу Стерниковой. Но он не пришел.
Помедлив, Катерина надела халат и сама вышла в гостиную. Присев рядом с мужем, сделала вид, что интересуется телевизионными новостями. Герман молчал. Тогда Катерина спросила:
– Можешь показать договор на покупку квартиры?
– Зачем? – он удивленно посмотрел на жену.
– Хочу узнать имя хозяина.
– Зачем? – повторил Герман.
– Хочу поинтересоваться, кто он такой.
Трубников выключил телевизор, встал и прошелся по комнате.
– Тебе сообщили, что случилось с рабочими?
– Да.
– Тебя что-то не устраивает?
– Да.
– Что? – Герман в упор смотрел на нее.
– То, что прекратили расследование.
– Тебе что за дело?
Катерина повторила фразу, которую недавно сказала Картавину.
– Мне жить в этой квартире.
– А кто тебя заставляет?
– То есть?..
– Кто тебя заставляет жить в этой квартире? Я предложил: давай ее продадим.
Катерина подумала о том, как легко и сразу ее понял Картавин и как не хочет понять собственный муж. Она упрямо заметила:
– Архитектор уже сделал проект.
– Заплатим, и вся недолга.
– Придется покупать другую квартиру. Эту купят нескоро.
– Во-первых, продажа квартиры – это вопрос цены. Ее всегда можно скинуть, – возразил Герман. – Во-вторых, я могу одолжить денег у Балашова.
– Это удобно? – Катерина задала глупый вопрос, на ум больше ничего не пришло.
– Тебе не все равно? – оборвал ее Герман.
– Знаешь, как говорят? – Она натянуто улыбнулась. – Слишком много движений. Сначала продай. Потом снова купи.
– Я все понял. Ты упрямишься. Ты никогда не признавала своих ошибок. – Он зашел в спальню и скоро вернулся с бумагами. Бросил их на стол. – Вот договор.
Катерина бегло просмотрела документ.
– Карасев Семен Эдуардович… Ты с ним знаком? Видел его?
– Нет. Все сделали юристы. Я только оформил доверенность.
Она вернула договор Герману.
– Все.
Трубников нарочито небрежно забрал его.
– Тебе, как я вижу, нечего делать.
– Я слежу за ремонтом в нашей квартире.
– Вижу… – Он унес документы в спальню. Было слышно, как клацнули застежки портфеля. И уже оттуда Герман сказал ровным, чужим голосом:
– Если нечем заняться, лучше на работу устройся. По крайней мере, тогда будешь знать цену деньгам.
Глава 14
Deos manes placari victimis humanis[5]
Люсьена Сапега вцепилась в Трубникову намертво. Утром Катерина вновь услышала ее голос по телефону.
– Составь мне компанию.
Видеть ее каждый день было бы слишком. Тем не менее Катерина спросила:
– Что делать?
– Пройдемся по магазинам.
– Прости, не могу. Еду на квартиру. У меня встреча с прорабом, а потом…
Люсьена властно перебила ее:
– На квартиру поедешь завтра. Сегодня ты моя.
Смолчав, Катерина выдала убийственный внутренний монолог.
– Ну, так что? – осведомилась Люсьена. Ее спасало лишь то, что Балашов был начальником Германа.
Катерина взяла себя в руки.
– Во сколько заедешь?
– Ни во сколько. Трубникову давно пора купить машину и нанять для тебя водителя. Встретимся в одиннадцать в Третьяковском проезде.
Катерина взяла такси и ровно в одиннадцать прохаживалась по брусчатке Третьяковского проезда в ожидании своей «лучшей подруги», которая опоздала на сорок минут. И здесь Люсьену вновь спасла иерархическая зависимость Трубникова.
Дождавшись, пока водитель припаркуется под прямым углом к зданию и Сапега вылезет из машины, Катерина спросила:
– Куда идем?
Люсьена с мрачным видом открыла дверь ближайшего бутика.
Примерка одежды длилась более трех часов. Люсьене приносили и уносили одежду. Когда Сапега выходила из примерочной в зал, Катерина втягивала щеки, чтобы не рассмеяться. Ей удавалось находить умные, а главное, не обидные для Люсьены слова, чтобы объяснить, почему женщине с пролетарской внешностью нельзя носить серый цвет. Каждый примеренный наряд словно нарочно подчеркивал несовершенство фигуры Сапеги. Последнее, красное, платье добило всех, включая персонал бутика. Пресловутое седло на корове смотрелось бы лучше.
Вспотевшая Люсьена выглядела нелепо и жалко. Умаявшись, она рухнула в кресло и потребовала зеленого чая. Потом, взглянув на Катерину, сказала:
– Давай лучше ты. А я посмотрю.
Катерина согласилась, но к примерке приступила не раньше чем выпила чаю. Просто из куража, чтобы позлить Сапегу. И лучше бы она не примеряла эту одежду. В ее случае работала другая поговорка: «Подлецу все к лицу». Вконец расстроенная Сапега обругала всех, кто имел несчастье их обслуживать, сбросила на пол несколько платьев, но Катерина вовремя вывела ее, помешав затоптать одежду ногами.
В машине Катерина завела умиротворяющий разговор о беспонтовой одежде, бездарных стилистах и женщинах с хорошим вкусом, которым не найти ни одной стоящей вещи.
Люсьена успокоилась тем, что вновь сорвалась на водителя из-за неправильного, на ее взгляд, скоростного режима. Он только вздыхал и пригибал голову, когда она била его сухим веснушчатым кулачком. Катерина больше не вмешивалась, раз и навсегда для себя решив, что если человек не увольняется, значит, его все устраивает.
В ресторане, куда они заехали пообедать, Люсьена по своему обыкновению закатила скандал и отказалась платить. Администратор вызвал полицию. Она позвонила мужу. Балашову удалось дистанционно урегулировать этот конфликт, и Катерину с Люсьеной отпустили по-добру по-здорову.
В надежде на то, что на сегодня ее мучения кончились, Катерина собралась попрощаться, однако не тут-то было.
– Ты поедешь со мной в Жуковку, – сказала Сапега.
– Зачем?
– Ко мне придут медиум и еще несколько человек. Будет спиритический сеанс. Увидишь, тебе понравится.
– Значит, скучно не будет, – Катерина все еще надеялась улизнуть. – Без меня будет весело. Нет, серьезно, меня ждет архитектор…
– Утром ты сказала – прораб. – Люсьена прищурилась.
– Они оба меня ждут.
– Говорю тебе, завтра поедешь.
– Ну хорошо, – Катерина согласилась, сцепив зубы. – Только потом прошу отвезти меня в гостиницу.
Когда автомобиль Сапеги подъехал к дому, все гости уже были в сборе. Об этом сказала горничная, встретив их на пороге. Не потрудившись зайти в гостиную, Люсьена сразу прошла наверх. Катерина оказалась одна среди незнакомых людей. Всего их было пятеро и все как один – странные. Маленький вертлявый старик, полная дама в длинной юбке с цыганским ожерельем и чалмой вместо прически. Еще там была худая, тонкокостная девушка с бледным лицом и две похожие друг на друга и оттого безликие женщины.
Из разговоров Катерина поняла, что дама в чалме была медиумом. Вертлявый старик – отец Сапеги, девушка – племянница Балашова, одинаковые женщины – соседки по Жуковке.
В комнате появилась служанка и плотно зашторила окна. Потом она принесла канделябр с двумя горящими свечами и поставила его на небольшой круглый стол, вокруг которого стояли семь одинаковых стульев и где уже лежали большой лист бумаги и блюдце. Последнее, что она сделала, – выключила свет.
Люсьена Сапега вышла в гостиную, когда все было готово. Она первой села за стол. За ней – остальные. Только один стул оставался пустым. Люсьена оглянулась на Катерину, и та поняла: ждут только ее. Она подошла и тоже села за стол.
Бумажный лист был испещрен буквами, которые располагались по кругу. Полная дама в чалме взяла блюдце, перевернула его и положила в центр круга. На его обратной стороне была нарисована стрелка.
– Души умерших, взываю и прошу вас о помощи…
Катерина притихла. Когда все протянули руки и коснулись пальцами блюдца, она поступила так же.
– Кого вызываем? – спросила женщина-медиум.
– Петра Первого, – брякнул вертлявый старик.
– Ты всегда его вызываешь! – огрызнулась Сапега. – Он меня в прошлый раз в жопу послал.
По-видимому, с духами у Люсьены Сапеги были такие же отношения, как и с живыми людьми.
– Кого вызываем? – медиум закрыла глаза.
– Дядю Веню, – снова сказал старик.
– Додик! – Сердито зыркнув на отца, Люсьена степенно проговорила: – Давайте вызовем Сахарова.
– Академика? – поинтересовалась бледная девушка. Кажется, эта кандидатура ее не устроила.
– По крайней мере, он при жизни всегда говорил правду, – сказала Люсьена.
Путем переговоров сошлись на кандидатуре Брежнева, потом заменили его Наполеоном.
– Вызываю дух Наполеона Бонапарта… – нараспев промолвила медиум. – Дух Наполеона, приди к нам!
Все напряженно смотрели на блюдечко, которого касались пальцами. Наконец оно дернулось и отъехало в сторону.
– Дух Наполеона Бонапарта, ты здесь?
Блюдечко уверенно двинулось к букве «Д» и уткнулось в нее стрелкой. Потом показало на «А».
Медиум прошептала:
– Кто задает вопрос?..
– Я! – Сапега провела по губам языком и, склонившись над столом, адресовала вопрос блюдечку:
– Будет конец света?
Блюдечко осталось на месте.
– Мы все умрем? – снова спросила она.
Стрелка показала две буквы. Медиум констатировала:
– Наполеон сказал «да». Мы все умрем.
– Это не ответ, – возмутился старик по имени Додик. – Когда-нибудь это случится со всеми. Почему Наполеон не уточнил, когда именно?
– Вы не понимаете, – медиум заговорила укоряющим тоном. – Духи приходят с того света. Их нужно уметь слушать…
– Я вам заплатила и не стану отгадывать. Мне нужно конкретно. – Сапега еще раз повторила вопрос о конце света, и дух Наполеона ответил предельно точно:
«Через пятьсот лет».
Всех это устроило, но духа решили сменить. Вызвали Маяковского. Когда блюдечко подтвердило, что поэт явился, бледная девушка спросила:
– Вы любите Лилю Брик?
«Я люблю Осю», – ответило блюдце.
Не без внутренней гордости Катерина призналась себе, что приложила к этому руку.
– Он имеет в виду мужа Лили, Осипа Брика, – потрясенно прошептала бледная девушка.
– И здесь голубые… – усмехнулась Сапега. – Тогда вот мой вопрос: у вас были с ним отношения?
Этого Катерина допустить не могла. Благодаря ей, блюдце категорично ответило: «Нет».
Больше Маяковского ни о чем не спрашивали. Его заменили на Калиостро. Граф явился внезапно, вместе со сквозняком, погасившим обе свечи.
Медиум щелкнула зажигалкой и трясущейся рукой зажгла свечи.
– Кто задает вопрос?
– Я, – сказала Люсьена. – Почему меня все ненавидят?
Калиостро ответил.
«Ты сука».
Катерина была уверена, что никак не повлияла на этот ответ. Она просто почувствовала, как блюдце уверенно показало букву за буквой.
– Что мне делать? – спросила Сапега.
«Сдохнуть». – Таким был ответ Калиостро.
После этого слова Люсьена почему-то притихла.
– Я тоже могу спросить? – вполголоса осведомилась Катерина.
– Спрашивайте, пока он с нами… – медиум закатила глаза.
И Катерина спросила:
– Кто их убил?
Все молча уставились на нее, и только старик поинтересовался:
– Кого?
Медиум проронила:
– Вы мешаете духу…
Блюдечко сдвинулось и подползло к букве «В». Все участники сеанса тревожно переглянулись. Блюдце указало на «Р».
– Что это? – взволнованно спросила бледная девушка. – Инициалы?
– Тише! Оно снова пошло, – прошептала женщина-медиум.
На этот раз стрелка уткнулась в «Е».
– Василий Романович Елкин, – не без иронии догадался старик.
– Тише! – на этот раз цыкнула Катерина. Она недоверчиво следила за тем, как блюдце, а вместе с ним стрелка, приблизилось к букве «М».
– Их было несколько… – предположила Сапега.
В этот момент блюдце рванулось в сторону и остановилось вблизи «Я».
Катерина почувствовала легкий испуг. Ее сердце застучало чаще и сильнее обычного.
– Он сказал: «ВРЕМЯ».
В тот же момент блюдечко дернулось, слетело со стола и разбилось.
Бледная девушка вскрикнула, вскочила со стула и, лишившись чувств, упала в обморок.
Медиум трагически прошептала:
– Deos manes placari victimis humanis…[6]
Глава 15
Что это значит?
– Ну, и где ты была? – спросил Трубников, когда Катерина зашла в спальню. Он включил ночник и смотрел на нее, щуря глаза.
– Спи…
– Нет, правда… Где ты была? Сейчас два часа ночи.
– В Жуковке у Сапеги. – Катерина расстегнула замок молнии и стащила с себя юбку.
– С чего это вдруг? – в его голосе прозвучали мягкие интонации.
– Она устраивала спиритический сеанс.
– Это когда стол ножкой стучит? Как в «Фантомасе»?
Катерина повесила одежду на стул и нырнула под одеяло.
– Когда стучит, это «столоверчение». Спиритизм – общение с духами.
– И как все прошло?
– Нормально.
– Вы с Сапегой нашли общий язык?
– Нашли.
Герман отвернулся, но потом снова спросил:
– И вы до двух часов с духами говорили?
– До двенадцати. Потом пришлось вызвать «Скорую».
– Надеюсь, не тебе?
– Ты меня знаешь. Я не впечатлительная. Одна девушка потеряла сознание. Полчаса пролежала, как мертвая. Все испугались.
– Что за девушка?
– Племянница Балашова.
Герман перевернулся, чтобы видеть жену.
– А у него есть племянница?
– Есть.
– Кто еще там был?
– Отец Люсьены Сапеги. – Катерина покосилась на Германа. – А у нее есть отец. Все зовут его Додик. Живенький такой старичок, неуживчивый, как и его дочь. Сапегу, кстати, дух обозвал сукой.
– Это он в точку. Чей дух?
– Калиостро. И еще пожелал сдохнуть.
– Радикально.
– Я тоже задавала ему вопрос.
Трубников усмехнулся.
– Неужели и ты веришь в подобную ерунду?
– Просто спросила.
– О чем?