Артур Мейчен
«Великое возвращение»
1. Слух о чуде
Случается порой: в неприметном уголке какой-нибудь газетной страницы вдруг промелькнет чрезвычайно странное сообщение, которое, впрочем, тут же ускользает из нашей памяти, не оставив в ней сколько-нибудь заметного следа. В качестве примера могу привести небольшую статейку, несколько лет назад обнаруженную мной в одном из лондонских изданий — на мой взгляд, она заключала в себе едва ли не самую удивительную информацию, когда-либо появлявшуюся в печати. Поскольку сообщение поступило по каналам общеизвестного и почтенного агентства новостей, его, по-видимому, перепечатали все газеты, благо приводимые факты и впрямь были достойны внимания.
Обстоятельства, необходимые — нет, не для понимания сути случившегося, о чем не может быть и речи, но, скажем так, — для понимания событий, сделавших его возможным, таковы. Наше недавнее вторжение в Тибет спровоцировало конфликт внутри правящей верхушки этой страны, и некое лицо, известное под именем Таши Ламы, спаслось вместе с нами бегством в Индию и в дальнейшем, перемещаясь из одного буддийского храма в другой, в конце концов оказалось у подножия священной для буддистов горной вершины, название которой я позабыл. Так вот, однажды в утренней газете появилось сообщение:
Его Святейшество Таши Лама взошел наконец на Гору и был преображен. «Рейтер».
И это все. С того дня и доныне я не слышал более ни единого слова, которое могло бы объяснить или хотя бы прокомментировать это более чем странное утверждение.
С другой стороны, что тут можно было добавить? Агентство «Рейтер», по всей вероятности, сочло, что, доведя упомянутый факт до сведения читающей публики, оно добросовестно исполнило свой долг, и на том можно спокойно поставить точку. Насколько мне известно, никто из читателей не обратился в газеты с вопросом — что же, собственно, агентство «Рейтер» подразумевало под словом «преображен» или что подразумевал под ним сам Таши. Лама. Думаю» что краткой этой заметке никто попросту не придал значения; и таким образом весьма примечательное и странное событие — если, конечно, оно и в самом деле имело место — было показано нам как картинка в волшебном фонаре, на один краткий миг, после чего нас отвлекли совсем другими зрелищами.
Вот вам исключительно яркий пример того, как чудесное порой промелькнет перед нашим взором, чтобы тут же задернуть за собой черные покровы забвения; подобные случаи, должен заметить, встречаются не так уж редко. К примеру, время от времени, с промежутками в несколько лет, в газетах появляются сообщения о странных проделках того, что для простоты обычно именуется «полтергейстом». Некоторые дома — чаще всего одиноко стоящие крестьянские жилища — неожиданно подвергаются своего рода нашествиям потусторонних сил. Огромные камни, направляемые чьей-то невидимой рукой, вдребезги разбивают окна, скатываются с грохотом по дымоходам; тарелки, чашки и блюдца вылетают из кухонных шкафов на середину кухни — и никто не может сказать, как или посредством чего все это делается. На верхнем этаже, над самой вашей головой, словно в некоем безумном балете, начинают, вдруг скакать тяжелые кровати и сундуки. Порой подобные выходки неведомой силы взбудораживают всю округу, и тогда какая-нибудь лондонская газета посылает наконец на место происшествия своего корреспондента с поручением разобраться и дать отчет о случившемся. Корреспондент обычно лениво вымучивает полколонки текста для номера, выходящего в понедельник, потом посылает несколько ничего не значащих абзацев для вторника и со спокойным сердцем возвращается в столицу. При этом ничего и никак не объясняется, происшествие уходит в небытие, и вскоре уже никому нет до него ни малейшего дела. День или два история эта кочует по страницам разных газет, а затем мгновенно, подобно австралийским рекам, исчезает в таинственных темных недрах. Впрочем, возможно, что столь поразительное нелюбопытство к чудесным событиям и сообщениям о них не является в полной мере необъяснимым. Не исключено, что они относятся к области так называемых психических аномалий. Они просто не должны происходить или, лучше сказать, не должны проявляться. Все эти вещи принадлежат к миру, находящемуся по другую сторону темного занавеса, и лишь изредка, по странной и драматической случайности, уголок этого занавеса вдруг на мгновение отгибается, и тогда — на какой-то краткий миг — мы можем увидеть нечто поражающее нас; однако таинственные существа, которых мистер Киплинг именует Хозяевами Жизни и Смерти, строго заботятся о том, чтобы мы не увидели слишком много. Мы ведь с вами обычно имеем дело с вещами более высокого или, напротив, более низкого — во всяком случае, совсем иного — порядка, и, как правило, вообще не склонны отвлекаться на то, что, в сущности, нас вовсе и не интересует. Поскольку же преображение Ламы и проделки полтергейста не имеют к нам непосредственного отношения, мы лишь равнодушно поводим бровью и тут же переключаемся на что-нибудь другое — либо на поэзию, либо на статистику.
Следует заметить, что и я вовсе не испытываю особого доверия к фактам, на которые здесь ссылаюсь. Насколько я могу судить, Лама, вопреки уверениям агентства Рейтер, отнюдь не был преображен, а полтергейст, вопреки утверждениям покойного мистера Эндрю Ланга, мог в действительности обернуться какой-нибудь проказницей Полли, служанкой на ферме. И если пойти дальше, то я не уверен, имею ли я право ставить какой-либо из упомянутых выше случаев проявления чудесного в один ряд со случайно же попавшейся мне этим летом на глаза газетной статейкой — ибо она, на первый взгляд и при сравнении ее со всеми этими событиями, не содержала в себе ничего слишком уж необычного. Возможно, я и вовсе не обратил бы на нее внимания, если бы не название места, в котором я некогда, побывал и которое странным, плохо поддающимся объяснению образом запало мне в душу. Поистине, я уверен, что необычайная эта статейка заслуживает особого внимания, ибо если даже признавать полтергейст чем-то истинно существующим, то он всего лишь приоткрывает завесу над некой, обычно нам недоступной областью психической деятельности. Но за немногими строками, относящимися к Ллантрисанту, маленькому городку на берегу моря в графстве Афтоншир, проглядывало нечто большее и гораздо теснее связанное с предметом нашего разговора.
Это «нечто большее», однако, вовсе не лежало на поверхности, ибо газетная вырезка — я сохранил ее — гласила всего лишь следующее:
«Ллантрисант. Погода обещает быть очень благоприятной: вчера в полдень температура воды в море достигала 65° по Фаренгейту[1]. Недавнее Возвращение к жизни, как предполагается, сопровождалось весьма примечательными событиями. За последнее время огни не наблюдались. Свершилось. Вечный покой Рыбака».
Стиль заметки, без сомнения, был весьма оригинален; но, зная мир прессы, я смог понять, что тут изрядно поработал редактор — иначе говоря, словесные излишества местного корреспондента беспощадно и лихо урезаны великими доками с Флит-стрит, а эти ребята в своем усердии частенько перегибают палку. Пусть так, но все-таки, что значат эти «огни»? Какие слова, вызвавшие недоумение редактора, были вычеркнуты и отправлены в небытие неумолимым росчерком синего карандаша?
Эта мысль первой пришла мне в голову, а затем, все еще думая о Ллантрисанте и о том, каким образом довелось мне открыть его для себя и обнаружить в нем некую странность, я перечитал заметку еще раз и был почти огорчен сразу осенившим меня новым объяснением. Ведь на какой-то миг я совершенно забыл, что все еще идет война и что море и суша полнятся страхами и слухами о предательских сигналах и неведомых световых вспышках; без сомнения, кому-то из жителей городка довелось заметить совершенно невинные огни какой-нибудь фермы или свет наддверных фонарей в прибрежных строениях — это и были «огни», которые впоследствии уже не наблюдались.
Лишь позднее я выяснил, что ллантрисантский корреспондент имел в виду никак не предательские световые сигналы, а нечто совсем другое. И все же — что, собственно, доступно нашему восприятию и осознанию? Журналист вполне мог ошибиться, и «огромная световая роза», вспыхнувшая во мраке, на деле могла оказаться бортовым огнем обычного каботажного судна. С таким же успехом ее источником могла быть и стоящая на мысу старая часовня, а то и просто свет красного фонаря на доме врача из Сарноу, что в нескольких милях от нее. Позже я имел возможность исследовать самые удивительные образцы лжи, вольной и невольной, и при желании мог бы представить почти невероятные примеры искусной фальсификации в этом роде. И если я склонен предложить несколько иное объяснение случившегося, то просто потому, что оно кажется мне всецело сообразным с «примечательными событиями», упомянутыми в той газетной заметке. В конце концов, если слухи, молва и сплетни — всего лишь безумные фантазии, которыми можно пренебречь, то, с другой стороны, очевидность есть очевидность, и когда двое вполне уважаемых хирургов заявляют, что случай с Олвен Филипс из местечка Кросвен близ Ллантрисанта — и впрямь «некий род воскресения из мертвых», то просто глупо безапелляционно утверждать, будто подобное невозможно. Несчастная девушка еще недавно умирала от туберкулеза, находясь фактически в стадии агонии, а теперь она, как никогда, полна жизни, и уже хотя бы поэтому я отказываюсь верить в то, что «огненная роза» была всего лишь бортовым огнем какого-то судна, увеличенным и преображенным в сознании задремавших валлийских моряков.
Впрочем, я слишком забежал вперед. К сожалению, я не удосужился проставить дату на той заметке и потому не могу указать точно день выхода газеты в свет, но, полагаю, это было где-то на стыке второй и третьей недель июня. Я вырезал ее прежде всего потому, что в ней упоминается уже знакомый мне Ллантрисант, но нельзя сбросить со счета и заинтриговавшие меня «примечательные события». К подобным фактам я питаю особый интерес, но при этом отнюдь не склонен безоговорочно принимать их на веру, хотя все еще льщу себя надеждой, что когда-нибудь сумею выработать четкую схему или теорию, объясняющую такого рода явления.
Пока же, в порядке рабочей гипотезы, я исхожу из того, чему дал название «доктрины картинки-загадки». Суть ее состоит в следующем: и данное, и другое, и третье «примечательное событие» могут до поры до времени не иметь, да обычно и не имеют никакого особенного значения. Странные совпадения, поразительные случаи и иные не поддающиеся исследованию явления часто предстают перед нами в образе причудливой формы облаков, напоминающих разъяренных драконов, либо забавного вида картофелин, в мельчайших подробностях воссоздающих черты какого-либо известного государственного деятеля, либо скал, в точности похожих на орла или льва. Каждое из этих явлений в отдельности, само по себе, ничего не значит и приобретает некое особое значение лишь тогда, когда составляется целый набор похожих странных форм и вы вдруг обнаруживаете, что они отлично прикладываются друг к другу, а в конце концов оказываются ничем иным, как частями единого огромного рисунка. Именно после таких открытий ваши исследовательские усилия становятся необычайно увлекательными и дают — совершенно неожиданные результаты, когда одна причудливая форма вдруг находит логическое завершение в другой, а в финале сложившееся перед вами целое оправдывает, подтверждает, объясняет каждую отдельную его составную частицу.
Это произошло спустя неделю или полторы после того, как я прочел и вырезал на память заметку о Ллантрисанте. Неожиданно я получил письмо от одного своего приятеля, который, будучи не в силах дождаться настоящего теплого лета, отправился на отдых в те самые, столь привлекательные для меня, края.
«Тебя наверняка заинтересует, — писал он, — что в Ллантрисанте были совершены весьма странные ритуальные действа. Войдя в церковь, на другой же день после них, я явственно ощутил вместо обычного запаха отсыревших каменных сводов густой дух благовонных курений».
Мне, однако, было известно нечто гораздо большее. Старый священник слыл непоколебимым приверженцем евангелической веры и скорее решился бы жечь в своей церкви адскую серу, нежели хоть раз использовать для курений ладан. Таким образом, из сообщения приятеля я не сумел вывести ровным счетом ничего, а потому через несколько недель сам отправился в Арфон[2], решив лично разобраться в сообщенных мне фактах, а заодно и в другом весьма примечательном событии, также случившемся в Ллантрисанте.
2. Благоухание рая
Я прибыл в Арфон в самый разгар лета — знойного, цветущего, благоухающего всеми ароматами, коими безвозбранно наслаждаются жители этих мест. В Лондоне подобной погоды не было и в помине — напротив, казалось, что все ужасы и неистовства войны добрались наконец-то до лондонских небес и со злобным торжеством воцарились в них. По утрам солнце обрушивалось на город нестерпимым, все вокруг опаляющим зноем, но очень скоро со всех концов света стягивались чудовищные тучи, с полудня воздух мрачнел, и вслед за тем на улицы под раскаты грома и блистанье грозовых молний обрушивался неистовый, злобно шипящий ливень. Поистине в то лето лондонская погода сосредоточила в себе все пагубы вселенной, город будто облачился в траур — в сердцах лондонцев поселился ужас, а телесную оболочку их попеременно терзали удушливая черная мгла и опаляющий небесный огонь.
Нет, никакими словами я не сумел бы описать то ощущение высшего покоя, в который я окунулся, очутившись на морском побережье Уэльса; думаю, что всякому пришел бы здесь на ум образ внезапного перехода от тревог и ужасов земли к безмятежной идиллии рая. Тут была земля, погруженная, как мне казалось, в святой, счастливый сон, тут было море, бесконечно переливающееся в своих оттенках от оливина к изумруду, от изумруда к сапфиру, от сапфира к аметисту; белой своей пеной оно омывало основания могучих серых скал и билось в огромные темно-красные бастионы, прикрывающие собой заливы и бухты западного побережья; вот в эту-то страну я и прибыл — в эти благоухающие долины, полные дикого тимьяна и чудесно расцвеченные множеством мелких прелестных цветов. Казалось, само Божье благословение таилось в каждом васильке, само всепрощение в каждом лютике, сама радость в каждом венерином башмачке; утомленные мои глаза всюду находили отраду, обращаясь то к милым крохотным цветкам и вьющимся вокруг них деловито-веселым пчелам, то к магическому зеркалу океана, над которым плыли величественные белые облака, а само оно без устали играло и переливалось под лучами сверкающего в вышине солнца. А мой слух, измученный грохотом и скрежетом города, его праздным, полным бесплодной суеты шумом, наслаждался здесь невыразимым, неописуемым, умиротворяющим рокотом волн, набегающих на берег и вновь откатывающихся прочь, рождая мощные, гулкие отзывы в расщелинах прибрежных скал. Три или четыре дня я грелся на солнце, вдыхая аромат цветов и свежий запах морского ветра, но затем, понемногу приходя в себя, вспомнил-таки о связанных с Ллантрисантом странностях, изучением которых я мог наконец заняться на месте. Не скажу, чтобы я рассчитывал обнаружить здесь нечто исключительное, ибо, следует напомнить, я был заинтересован всего лишь ссылкой газетного репортера — или некоего уполномоченного лица? — на какие-то подозрительные огни; в этой заметке, по всей вероятности, отразилась вполне понятная тревога местных жителей по поводу световых сигналов, якобы кем-то подаваемых врагу, который, кстати, и в самом деле уже торпедировал одно или два наших судна в Бристольском заливе поблизости от Ланди. То, что я намеревался разузнать получше, было связано с упоминанием о «весьма примечательных событиях» при чьем-то чудесном выздоровлении, а также с письмом от Джексона, в котором говорилось о церкви в Ллантрисанте, якобы окуренной благовониями, то есть о событии в данном случае совершенно невозможном, учитывая тот факт, что старый мистер Эванс — приходский священник, рассматривал даже самые скромные украшения вроде цветных лент на одеяниях католических клириков воистину как знамения самого сатаны и присных его, как вещи, дорогие сердцу одного лишь папы римского, великого и неисправимого грешника. А тут вдруг благовония! Впрочем, на сей счет у меня уже имелись кое-какие собственные соображения.
Ибо, когда в понедельник, 9 августа, я добрался до Ллантрисанта и зашел в местную церковь, там и впрямь явственно ощущалось благоухание изысканных ароматических смол.
Между делом мне удалось возобновить знакомство и с самим приходским священником. То был весьма любезный и приятный старичок; во время моего предыдущего посещения его церкви мы встретились на церковном дворе как раз в тот момент, когда я с восхищением разглядывал стоящий там замечательно выполненный кельтский крест. Помимо покрывавшего крест очень красивого и сложного орнамента, на одной из его граней была надпись на огаме[3], о значении которой ученые спорят до сих пор — кстати сказать, это один из самых известных крестов, оставшихся от кельтских времен. Так вот, мистер Эванс, увидев, что я с интересом разглядываю крест, подошел поближе и начал излагать мне, тогда еще незнакомому с ним человеку, свое — как я впоследствии выяснил, достаточно шаткое и неопределенное — толкование различных версий, высказываемых относительно смысла упомянутой надписи, и меня, помнится, позабавило его собственное весьма простое, но столь же твердое убеждение: дескать, на самом-то деле эти так называемые «огамские письмена» обязаны своим происхождением озорству местных мальчишек, выветриванию камня и просто воздействию времени. Напоследок меня угораздило задать вопрос о разновидности камня, из которого был вытесан крест, и тут священник удивительным образом оживился. Он начал с горячностью рассуждать о чисто геологических материях, стараясь — и, надо признаться, не без успеха — внушить мне, что крест или материал, из которого его вытесали, был доставлен в Ллантрисант с юго-западного побережья Ирландии. Этот факт показался мне чрезвычайно интересным, ибо служил любопытным свидетельством направления миграции кельтских святых, которых священник, к моему глубокому удивлению, причислял к истинным протестантам, хотя шаткие его доводы ограничивались лишь рассуждениями о древних крестах. Таким образом, при известной уступчивости с моей стороны, мы в конце концов отлично поладили друг с другом, что и дало мне повод нанести мистеру Эвансу повторный визит. На этот раз я обнаружил в нем существенную перемену. Не то чтобы он состарился — скорее напротив, даже как будто помолодел; при этом лицо его выражало подобие благостного ликования, чего я прежде никогда не замечал — мне вообще доводилось видеть подобное лишь на очень немногих лицах. Конечно же, мы потолковали о войне, поскольку такого разговора никак нельзя было избежать, о местных видах на урожай, о всяких прочих банальностях, прежде чем у меня хватило смелости упомянуть, что я посетил церковь и поразился, обнаружив в ней следы употребления церковных благовоний.