Диана кивнула и, подождав, пока гости сядут, тоже села — на диван, стоявший у противоположной стены.
— Откуда? Г-газеты об этом еще написать не успели.
Слова были произнесены самым обычным голосом, но по контрасту с предшествующим шептанием прозвучали очень громко.
— Слухом земля полнится, — насмешливо прошелестела «сотрудница». — У нас, революционеров, свои телеграфы.
— А п-поточнее? Все-таки откуда? — не поддался игривости статский советник.
— Диана, это очень важно, — пророкотал Бурляев, как бы сглаживая некоторую резкость вопроса. — Вы даже себе не представляете, до какой степени…
— Отчего же, представляю, — женщина откинулась назад. — За Храпова всех вас, господа, могут погнать с насиженных мест. Не так ли, Эраст Петрович?
Фандорин подумал, что ее низкий, придушенный голос несомненно обладает чувственным эффектом. Как и мускусный аромат, и ленивые, грациозные движения узкой руки, небрежно поигрывающей серьгой в ухе. Становилось понятно, почему в Жандармском и Охранном из-за этой Мессалины кипят такие страсти.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — он чуть наклонился вперед. — Вам кто-нибудь про меня уже рассказывал?
Диана, кажется, улыбнулась — шепот стал вкрадчивой:
— И неоднократно. Вами, мсье Фандорин, в Москве многие интересуются. Вы любопытный персонаж.
— А в последнее время кто-нибудь говорил с вами о господине статском советнике? — встрял Бурляев. — Например, вчера? Кто-нибудь у вас тут был?
Эраст Петрович недовольно покосился на непрошеного помощника, а Диана беззвучно рассмеялась:
— У меня, Пьер, много кто бывает. Говорил ли мне кто-нибудь про мсье Фандорина? Право, не припомню.
Не скажет, понял Эраст Петрович, мысленно отметив «Пьера». Пустая трата времени.
И подпустил в голос металла:
— Вы не ответили на мой первый вопрос. От кого именно вы узнали, что г-генерал Храпов убит?
Диана порывисто поднялась, шепот из обволакивающего стал резким, словно шипение обозленной змеи:
— Я у вас на жаловании не состою и отчетов давать не обязана! Вы забываетесь! Или, быть может, вам не объяснили, кто я? Извольте, я отвечу на ваш вопрос, но на этом разговор будет окончен. И больше сюда не приходите! Слышите, Петр Иванович, чтобы я этого господина здесь впредь не видела!
Подполковник растерянно пригладил коротко остриженные волосы, явно не зная, чью сторону принять, а Фандорин невозмутимо сказал:
— Хорошо, сейчас мы уйдем. Но я жду ответа. Женщина переместилась к окну, серый прямоугольник которого стал обрамлением точеному силуэту.
— Убийство Храпова — секрет Полишинеля. Вся революционная Москва об этом уже знает и ликует. Сегодня будет даже вечеринка по этому поводу. Я приглашена, но не пойду. А вы можете наведаться. Если повезет — сцапаете кого-нибудь из нелегальных. У инженера Ларионова собираются. Поварская, двадцать восемь.
— Почему вы прямо не спросили ее про Сверчинского? — сердито спросил подполковник, когда ехали в санях обратно в Отделение. — Я подозреваю, что он ее вчера навещал и вполне мог проговориться. Вы сами видели, что это за особа. Играет с мужчинами, как кошка с мышатами.
— Да, — рассеянно кивнул чиновник. — Характерная д-дамочка. Ну да бог с ней. Что нужно сделать, так это установить наблюдение за квартирой этого Ларионова. Отрядить самых опытных филеров, пусть проследят каждого из гостей до дому и установят личность. Потом размотаем контакты каждого из них, по всей цепочке. Выйдем на того, кто первым узнал о Храпове, а там и до Боевой Группы будет недалеко.
Бурляев снисходительно обронил:
— Ничего этого делать не нужно. Ларионов — наш агент. Квартира устроена нами, специально. Чтобы недовольные и сомнительные личности были под нашим присмотром. Зубцов, умница, придумал. У Ларионова всякая околореволюционная дрянь собирается. Поругать власти, попеть недозволенные песни и, конечно, выпить-закусить. Стол у Ларионова хорош, наш секретный фонд оплачивает. Берем болтунов на заметочку, заводим на каждого папочку. Как попадется на чем серьезном — у нас уж на голубчика полная бухгалтерия.
— Но ведь это провокация! — поморщился Эраст Петрович. — Вы сами плодите нигилистов, а потом сами же их арестовываете.
Бурляев почтительно приложил руку к груди:
— Извините, господин Фандорин, вы, конечно, известный авторитет в сфере криминалистики, но в нашем охранном ремесле мало что смыслите.
— Так что же, слежка за гостями Ларионова не нужна?
— Не нужна.
— Что же вы п-предлагаете?
— Тут и предлагать нечего, и так ясно. Сейчас вернусь и отдам приказание Евстратию Павловичу готовить операцию по задержанию. Заберем всех голубчиков широким бреднем и поработаю с ними на славу. В чем вы правы, так это в том, что от кого-то из них ниточка к нашей БГ тянется.
— Арест? Но на каком основании?
— А на том, дорогой Эраст Петрович, основании, что, как справедливо заметила Диана, нас с вами не сегодня-завтра погонят с должностей к чертовой матери. Нет времени слежку разворачивать. Результат нужен.
Фандорин счел необходимым перейти на официальный тон:
— Не забывайте, господин подполковник, что вам предписано выполнять мои указания. Необоснованного ареста я не допущу.
Однако Бурляев перед нажимом не спасовал:
— Верно, предписано. Генерал-губернатором. Но по части дознаний я подчиняюсь не губернским властям, а Департаменту полиции, так что покорнейше прошу извинить. Хотите присутствовать при задержании — извольте, но только не мешайте. Желаете отойти в сторонку — воля ваша.
Эраст Петрович помолчал. Сдвинул брови, глаза грозно блеснули, но гром с молнией так и не грянули.
После паузы статский советник сухо сказал:
— Хорошо. Мешать не стану, но присутствовать буду.
В восемь часов вечера все было готово к операции.
Дом на Поварской обложили еще с половины седьмого. В первом, ближнем кольце оцепления было пятеро агентов: один, в белом фартуке, соскребал снег у самых дверей одноэтажного дома за номером двадцать восемь; трое, самые щуплые и низкорослые, изображая подростков, лепили снежную крепость во дворе; еще двое чинили газовый фонарь на углу Борисоглебского переулка. Второе кольцо, из одиннадцати филеров, расположилось в радиусе ста шагов: трое «извозчиков», «городовой», «шарманщик», двое «пьяных», четверо «дворников».
В пять минут девятого по Поварской на санях проехали Бурляев и Фандорин. На облучке вполоборота сидел начальник филеров Мыльников, показывал, как и что.
— Отлично, Евстратий Павлович, — одобрил приготовления подполковник и победительно посмотрел на статского советника, за все время не произнесшего ни слова. — Ну что, господин Фандорин, умеют мои люди работать?
Чиновник отмолчался. Сани свернули в Скарятинский, немного отъехали и встали.
— Сколько их там, голубчиков? — спросил Бурляев.
— Всего, не считая Ларионова и его кухарки, восемь субъектов, — уютно окая, принялся объяснять Мыльников, пухлый господин на вид лет сорока пяти в русой бородке, с длинными волосами в кружок. — В шесть, как приступили к оцеплению, я, Петр Иванович, изволите ли видеть, своего человечка заслал, как бы с заказным письмом. Кухарка ему шепнула, что чужих трое. А после еще пятеро припожаловали. Личности все нам известные, и списочек уж составлен. Шесть лиц мужеского пола, два женского. Кухарке мой человечек велел у себя в каморке сидеть и не высовываться. Я с соседней крыши в окошко подглядел — веселятся нигилисты, вино пьют, уже петь начали. Революционная масленица.
Мыльников сам же и подхихикнул, чтобы уж точно не осталось сомнений: последние слова — шутка.
— Я полагаю, Петр Иванович, брать пора. Не то налакаются, в кураж войдут, могут и сопротивление оказать, с пьяных-то глаз. Или какая ранняя пташка на выход потянется, придется силы дробить. Надо ведь его будет аккуратненько взять, на отдалении, без шума, а то остальных переполошим.
— Может, вы, Евстратий Павлович, мало людей привлекли? Все-таки восемь человек, — засомневался подполковник. — Говорил я вам, что хорошо бы еще из участка городовых взять, третьим кольцом растянуть по дворам и перекресткам.
— Ни к чему это, Петр Иванович, — беззаботно промурлыкал Мыльников. — У меня волкодавы натасканные, а там, прошу прощения, мелюзга, мальки — барышни да студентики.
Бурляев потер перчаткой нос (к вечеру стало примораживать):
— Ничего, раз мальки про Храпова уже знают, значит, кто-то из них к большой рыбине ход имеет. С Богом, Евстратий Павлович, приступайте.
Сани снова проехали по Поварской, только теперь лже-извозчик вывесил на оглоблю фонарь, по этому сигналу второе кольцо подтянулось ближе. Ровно в восемь тридцать Мыльников свистнул в четыре пальца, и в тот же миг семеро агентов вломились в дом. Сразу следом вошло начальство — Бурляев, Мыльников и Фандорин. Остальные растянулись в цепочку и встали под окнами.
В прихожей Эраст Петрович выглянул из-за спины подполковника и увидел просторную гостиную, сидевших за столом молодых людей, барышню у пианино.
— Не вставать, башку прострелю! — страшным, совсем не таким, как давеча, голосом грянул Мыльников и ударил рукояткой револьвера в лоб рванувшегося со стула студента.
Тот, разом побледнев, сел, из рассеченной брови заструился алый ручеек. Прочие участники вечеринки завороженно уставились на кровь, никто из них не произносил ни слова. Агенты быстро расположились вокруг стола, держа оружие наготове.
— Два, четыре, шесть, восемь, — быстро пересчитал по головам Мыльников. — Еремеев, Зыков, по комнатам, живо! Еще один должен быть! — и крикнул, уже в спину филерам: — Про нужник не забудьте!
— Однако, однако, что все это значит! — дрогнувшим голосом воскликнул очкастый, с эспаньолкой, что сидел во главе стола — очевидно, хозяин. — У меня именины! Я инженер Трехгорного цементного завода Ларионов! Что за произвол!
Он ударил кулаком по столу и поднялся, но стоявший сзади агент железной хваткой обхватил его за горло, и Ларионов сбился на хрип.
Мыльников веско сказал:
— Я те покажу именины. Кто еще дернется — пулю в брюхо, без разговоров. У меня приказ: при сопротивлении стрелять без предупреждения. Сидеть!!! — гаркнул он на белого от боли и ужаса инженера, и тот плюхнулся на стул.
Еремеев и Зыков вывели из коридора согнутого в три погибели человека с заломанными за спину руками и швырнули на свободное место.
Бурляев откашлялся, выдвинулся вперед. Очевидно, подошел его черед.
— Хм, господин коллежский асессор, вы уж чересчур. Надо же в людях разбираться. Кажется, нас ввели в заблуждение. Тут не бомбисты, а вполне приличная публика. И потом, — он понизил голос, но все равно было слышно, — я же просил вести себя при задержании поделикатней. Зачем это — револьвером по голове, руки заламывать? Право, нехорошо.
Евстратий Павлович недовольно насупился, забурчал вполголоса:
— Господин подполковник, воля ваша, а я бы с этой сволочью по-свойски поговорил. Вы только все испортите своим либерализмом. Дайте мне их на полчасика — соловьями запоют, честное благородное слово.
— Ну уж нет, — прошипел Петр Иванович. — От ваших методов увольте. Я и сам все, что нужно, выясню, — и громко, обыкновенным голосом, спросил: — Господин Ларионов, что у вас за той дверью, кабинет? Не возражаете, если я потолкую там с вашими гостями, по очереди? Вы извините, господа, но чрезвычайное происшествие, — подполковник обвел глазами задержанных. — Сегодня утром злоумышленниками убит генерал-адъютант Храпов. Тот самый… Я вижу, вы не удивлены? Что ж, об этом и потолкуем. Если не возражаете.
— «Если не возражаете», о Господи! — скрипнул зубами Мыльников и в сердцах рванулся в коридор, опрокинув по дороге стул.
Эраст Петрович страдальчески вздохнул, находя антрепризу слишком прозрачной, но на задержанных, кажется, подействовало. Во всяком случае все они, как завороженные, смотрели на дверь, за которой скрылся грозный Евстратий Павлович.
Впрочем, не все. Худенькая барышня, сидевшая у пианино и оказавшаяся как-то в стороне от главных происшествий, завороженной не выглядела. Ее матово-черные глаза горели негодованием, хорошенькое смуглое личико было искажено ненавистью. Девушка, скривив сочные алые губки, беззвучно прошептала что-то яростное, протянула тонкую руку к лежавшей на пианино сумочке и выудила оттуда маленький изящный револьвер.
Решительная барышня вцепилась в несерьезное оружие обеими руками и навела прямо в спину жандармскому подполковнику, но Эраст Петрович с места огромным скачком преодолел чуть не полгостиной и, еще не коснувшись ногами пола, ударил тростью по дулу.
Игрушка с перламутровой ручкой ударилась об пол и выстрелила — не так уж и громко, но Бурляев проворно шарахнулся в сторону, а филеры разом навели стволы на отчаянную девицу и несомненно превратили бы ее в решето, если б не статский советник, умопомрачительный прыжок которого завершился как раз перед пианино, так что злоумышленница оказалась у Эраста Петровича за спиной.
— Ах вот как! — вскричал подполковник, еще не оправившись от потрясения. — Ах ты вот как! Сука! Убью на месте! — и рванул из кармана большой револьвер.
На шум из коридора вбежал Мыльников, предостерегающе крикнул:
— Петр Иваныч! Стойте! Она живая нужна! Ребята, берите ее!
Филеры стволы опустили, двое подлетели к барышне и крепко взяли ее за руки.
Бурляев бесцеремонно отодвинул статского советчика в сторону и встал перед черноволосой террористкой, возвышаясь над ней чуть не на голову.
— Кто такая? — выдохнул он, пытаясь справиться с удушьем. — Как твое имя?
— На «тыканье» отвечать не буду, — бойко ответила нигилистка, глядя на жандарма снизу вверх.
— Как вас зовут? — терпеливо спросил подошедший Мыльников. — Имя, звание. Назовитесь.
— Эсфирь Литвинова, дочь действительного статского советника, — так же вежливо ответила задержанная.
— Дочь банкира Литвинова, — вполголоса пояснил Евстратий Павлович начальнику. — Проходит по разработкам. Но до сих пор ни в чем подобном не замечалась.
— Хоть самого Ротшильда! — процедил Бурляев, вытирая вспотевший лоб. — За это ты, мерзавка, на каторгу пойдешь. Там тебя жидовскими кошерами кормить не станут.
Эраст Петрович нахмурился, готовясь вступиться за честь мадемуазель Литвиновой, но в его заступничестве здесь, кажется, не нуждались.
Подбоченясь, банкирская дочка презрительно бросила подполковнику:
— Скотина! Животное! В морду захотел, как Храпов?
Бурляев стал стремительно багроветь и, дойдя до совершенно свекольного колера, рявкнул:
— Евстратий Павлович, рассаживайте арестованных по саням и везите в предвариловку!
— Стойте, господин Мыльников, — поднял палец статский советник. — Никого увозить я не п-позволю. Я специально отправился сюда, чтобы проследить, будут ли соблюдены во время операции установления законности. К сожалению, вы ими пренебрегли. На основании чего задержаны эти люди? Явного преступления они не совершили, так что арестование по факту очевидного з-злодеяния исключается. Если же вы намерены совершить арест по подозрению, то необходима санкция. Давеча господин Бурляев сказал, что Охранное отделение по части розыска городским властям не подчиняется. Это правильно. Но производство арестов относится к сфере, подотчетной генерал-губернатору. Как полномочный представитель его сиятельства приказываю немедленно освободить задержанных.
Чиновник повернулся к арестантам, ошарашенно слушавшим его сухую, начальственную речь и объявил:
— Вы свободны, господа. От имени князя Долгорукого приношу вам извинение за неправомерные действия подполковника Бурляева и его подчиненных.
— Это неслыханно! — проревел Петр Иванович, цветом лица напоминающий уже не свеклу, а баклажан. — Да на чьей вы стороне!?
— Я на стороне з-закона. А вы? — поинтересовался Фандорин.
Бурляев развел руками, словно бы не находя слов, и демонстративно повернулся к статскому советнику спиной.
— Забирайте Литвинову и едем, — приказал он агентам, а сидящим показал кулак. — Смотрите у меня, говядина! Всех наперечет знаю!
— И госпожу Литвинову придется отпустить, — мягко сказал Эраст Петрович.
— Да ведь она в меня стреляла! — вновь развернулся подполковник, недоверчиво уставившись на чиновника особых поручений. — В должностное лицо! Находящееся при исполнении!
— Она в вас не стреляла. Это раз. О том, что вы должностное лицо, знать была не обязана — вы ведь не представились и мундира на вас нет. Это д-два. Про исполнение вам тоже лучше не поминать. Вы даже не объявили, что производится арест. Это три. Выломали двери, ворвались с криком, наставив оружие. Я бы на месте этих господ принял вас за налетчиков и, будь у меня при себе револьвер, без разговоров открыл бы огонь. Вы ведь могли принять господина Бурляева за б-бандита? — спросил Эраст Петрович барышню, смотревшую на него с весьма странным выражением.
— А разве он не бандит? — немедленно откликнулась Эсфирь Литвинова, изобразив крайнее удивление. — Кто вы вообще все такие? Вы из Охранного отделения? Что же вы сразу не сказали?
— Ну, я этого так не оставлю, господин Фандорин, — зловеще произнес Бурляев. — Еще посмотрим, чье ведомство сильнее. Идем, мать вашу!
Последнее выражение было адресовано агентам, которые убрали оружие и дисциплинированно потянулись к выходу.
Замыкал шествие Мыльников. У порога он обернулся, с улыбкой погрозил молодым людям пальцем, статскому советнику учтиво поклонился и был таков.
С полминуты в гостиной было тихо, только тикали настенные часы. Потом студент с разбитой бровью вскочил и опрометью кинулся к дверям. Остальные столь же стремительно, не прощаясь, бросились следом.