За полвека, минувшие с года постройки, «Феликс Дзержинский» научился ждать. Судно в последний раз взглянуло провалами иллюминаторов в ту сторону, куда ушли недавние гости, и целиком погрузилось в приятные воспоминания о прошедшей ночи.
Максим Кабир
Бедные люди умрут в муках
– Кажется, мы остались на пляже одни, – сказала Ира без эмоций в голосе – просто констатируя факт.
Лёша выглянул из-под широкого зонта с резвящимися дельфинами и, щурясь от жестокого полуденного солнца, убедился в правоте жены: по правую и по левую сторону от них узкий песчаный пляж был совершенно пуст. Курортники предпочли переждать жару в своих пансионатах и съёмных квартирах от тридцати до ста гривен с человека в сутки. Лёша брезгливо поморщился, заметив, насколько грязным выглядит безлюдный пляж: граждане отдыхающие не утруждали себя уборкой в общественном месте, и песок устилали бумажки, липкие пакеты, крошки пахлавы, отходы семечек и бесчисленные батальоны пивных бутылок. За пять дней, проведённые здесь, они с Ирой ни разу не видели уборщиков. Все местные жители предпочитали торговлю, и заниматься грязной работой было некому. Единственными чистильщиками этого мусорника, выдаваемого за курорт, были чайки, в огромном количестве кружившие над побережьем. Так что утверждение жены всё же было не совсем верным: кричащие птицы мешали их одиночеству.
– Только мы и чайки, – произнёс Лёша, вытирая со лба пот.
– Да, – сказала Ира.
Лёша, учитель русской литературы по образованию, обратил внимание на то, что любая беседа под палящим крымским солнцем автоматически превращается в бессвязный диалог двух даунов. Море заражало ленью, лень вызывала тугоумие, и разговор не клеился.
Он потянулся к полупустому пластиковому стакану, но пиво оказалось неприятно горячим. Лёша заставил себя встать, чтобы выбросить пластик в заполненный до краёв мусорный бак.
– Ты куда? – спросила Ира, потягиваясь на изумрудного цвета полотенце.
– Мусор выброшу, – сказал он и, шаркая ногами в неудобных вьетнамках, направился к баку.
– Голову прикрой, – посоветовала Ира вслед.
И несмотря на то, что до мусорника было всего-то метров двадцать, её совет имел смысл: солнце било так прицельно, что даже короткая пробежка к воде могла обернуться потерей сознания. Лёша вернулся и натянул на голову кепку.
Бак находился на горке, и с неё открывался вид весьма сомнительной красоты. С берега, где торчал их зонт и загорелые ноги Иры, кругозор исчерпывался морской лазурью, но, поднявшись повыше, можно было понять, почему цена за комнату здесь не превышает ста гривен. Сразу за пляжем находилось поросшее камышом болото, загрязнённый придаток моря, источник бесчисленных комаров. И морепродуктов, расхваливаемых местными торговцами, как подозревал Лёша. Увы, зарплаты школьного учителя, суммированной с зарплатой парикмахера, не хватало на Ялту или Феодосию – что уж говорить про бесконечно далёкие Египты и Турции. Приходилось не замечать мелких неудобств, вроде этого болота. Но, господи, неужели бюджетники не имеют права на нормальный отдых?
Лёша поморщился, вдохнув заплесневелый воздух, тянущийся от болота. Даже разогретый под солнцем мусорник вонял не так сильно.
Порой он удивлялся наивности Иры, которая всё ещё верила, что однажды он разбогатеет и отвезёт её к менее зловонному морю. Словно издеваясь над его финансовым положением, в выцветшем полуденном небе прожужжал кукурузник, оставляя после себя шлейф тумана. Этот сизый газ плавно опускался на камыши. В метре от курортников травили комаров, и, так как результат от травли был нулевым, Лёша решил, что самолёт с отравой послан лишь для того, чтобы создать очередные неудобства и напомнить о ветре в карманах.
Он бросил стакан на груду мусора, и из-за бака появилась толстая чайка. Чайка посмотрела сперва на человека, потом на его приношения. Не удовлетворилась пластиковой подачкой и злобно, как Лёше показалось, вскрикнула. Он пошёл назад к зонту, остро ощущая чёрный птичий глаз, свербящий спину. Мстительный чёрный глаз.
Решив, что это солнце разогрело его и без того бурную фантазию, он скользнул в тень возле жены.
– Может, пойдём домой? – предложил он. Имелась в виду душная каморка с лохмотьями марлевой сетки на грязных окнах, которую они снимали у жизнерадостной еврейской семьи.
– Нет, – буркнула Ира, вероятно, прокрутив в голове расстояние между съёмным жильём и пляжем. – Лучше пересидим жару. Сейчас пиво принесут.
Но, оглянувшись, оба засомневались, что хотя бы один крикун, катящий нагруженный товаром велосипед, доберётся в такое время до их горячей точки. Из местных здесь были лишь чайки, прочёсывающие территорию поодаль.
Лёша открыл томик русского философа Розанова. Ира уткнулась в книжку Дарьи Донцовой. Не одолев и одного предложения, она спросила:
– Интересно?
– Нормально.
– Ясно.
Она посмотрела на волны, зевнула и сняла с себя лифчик.
Он удивлённо посмотрел на её маленькие белые груди. Раньше она не признавалась в увлечении движением нудистов.
– Ты чего, люди увидят, – сказал он.
– Нет же никого, – безразлично бросила она, растягиваясь на полотенце.
Он вернулся к чтению. Через минуту Ира, которая не умела лежать спокойно и, как он, развлекать себя мыслями, погладила мужа по бедру и неловко ухватила за вялый холмик в его трусах.
– Ну, – недовольно сказал он.
– Так нет же никого. Романтика.
Она попыталась состроить томную гримасу. За холмом прорычал кукурузник, и всякие надежды на эрекцию покинули Лёшу. Он убрал её руку и сказал:
– Надеюсь, это безопасно.
– Ты брюзга и циник.
– Ты не знаешь, что такое циник.
– Знаю!
– Ну?
Она недовольно сморщилась и перевернулась на бок. В нескольких метрах от зонта чайка подхватила пакет с креветочными панцирями, пробила клювом целлофан и стала выбирать содержимое.
«Сколько она так пролежит?» – подумал Лёша, имея в виду супругу. Иры не хватило и на половину минуты. Встав, она поправила кепку и вышла в солнечный свет.
– Перегреешься, – заметил он.
– Ну и хрен с ним, – сказала она.
Он подумал, что море одинаково красиво даже в таких богом забытых городках, что любовь в романах не похожа на любовь в жизни и что есть вещи, насчёт которых Василий Розанов серьёзно ошибался. Посмотрев на супругу, он обнаружил её ковыряющейся в остатках чужого отдыха.
– Проголодалась? – сострил он.
– Хочу покормить чаек, – ответила Ира, вытаскивая из песка кукурузный початок. В полуденном воздухе её стройное тело казалось подтаявшим миражем, и лишь голубые трусики удерживали её в фокусе. Крупногабаритная птица с хищным клокотанием побежала к Ире, а Лёша вернулся к чтению.
Мысли Розанова тяжело входили в его голову, и он думал, что читать было бы легче, если бы Ира умела кормить птиц молча. Но она предпочитала глупо повизгивать и через каждые двадцать секунд призывать его в свидетели, будто он никогда не видел, как эти падальщики клюют кукурузу.
– Ну, смотри же, смотри! – кричала она.
Он говорил «угу» и ещё ниже клонился к книге.
– Она подошла так близко, смотри!
– Я счастлив, – угрюмо молвил он, впечатывая нос в тёплые от солнца страницы.
Когда она завизжала, он высунул голову из тени и нервно поинтересовался:
– Ты не могла бы?..
Вопрос потонул в полуденной печке.
Ира бежала к зонтику, прихрамывая, на её лице застыла маска удивления и страха. Фиксируя краем глаза некий серый комок, будто футбольный мяч, отскакивающий от её ног, он подумал:
«И почему раньше я считал её красивой?»
Ира бросилась на своё полотенце и прижалась к нему горячим бедром. Он почувствовал что-то мокрое и скользкое, что вытекало из супруги.
– Что такое? – спросил он и наконец увидел уродливую рану на Ириной ступне. Между большим и указательным пальцем (какая глупость назвать палец ноги – указательным, – подумал он) зияла небольшая, но глубокая рана. Такая глубокая, что Лёшу затошнило, и он поспешил отвернуться.
– Ты на что-то наступила, дорогуша! – сказал он. Он всегда говорил «дорогуша», когда сердился или отчитывал её.
– Чайка! – выпалила Ира, мелко дрожа и вращая глазами, такими голубыми на загоревшем лице. – Меня укусила сраная чайка!
Отмечая вульгарность её лексикона, он укоризненно произнёс:
– Чайки не кусают людей. Ты на что-то наступила.
Однако вновь – вынужденно – поглядев на её стопу, он понял, что разбитая бутылка не могла оставить такой след. Во-первых, рана располагалась сверху, во-вторых, она выгладила поистине ужасающе. Если хотите сравнения, у Лёши было одно: представьте, что вы сделали торт в форме женской ступни, а потом отщипнули кусочек. Да, кстати, сверху торт шоколадный, а внутри – розовый. Может быть, с карамельной начинкой.
– Это была чайка, – настаивала Ира.
Он попытался её успокоить, обнял за плечи и сказал:
Он попытался её успокоить, обнял за плечи и сказал:
– Сейчас мы поедем в больницу, всё будет хорошо.
– В этом сраном городе нет больниц! – отрезала она. – И ничего хорошо не будет! Меня укусила чайка!
– Возможно, ей понравилась твоя грудь, – предположил он, просто чтоб отвлечь жену, но эта грубая шутка вызвала обратный результат: Ира затряслась ещё сильнее и вдруг разрыдалась.
– Никому не нравится моя грудь! – сквозь слёзы проныла она.
А ведь она знала, как его бесят женские слёзы. Она нарочно хотела испортить ему отдых, злобная сука!
Пытаясь подобрать слова, он придвинулся к ней и нашёл уместную фразу, лишь взглянув поверх её рыдающей головы:
– Она приближается.
Она – то есть чайка – действительно приближалась, широко расставив крылья и пригнув туловище к песку. При этом её глазки смотрели точно на сгорбленную под зонтом пару, а с клюва стекала ярко-алая Ирина кровь.
– Это плохо, очень плохо! – сказала Ира.
Лёша почесал наметившийся пивной животик и промолчал.
Чайка подошла почти вплотную к людям. Лёша крикнул «кшш!», но птица не уловила угрозы в его голосе. Подойдя к краю полотенца, чайка замерла, решая, насколько проблематичным будет переход с песка на изумрудную поверхность материи.
– Прогони её, – попросила Ира.
Прежде чем он успел что-либо предпринять, чайка ударила клювом в кровоточащую ногу жены. На этот раз Ира успела увернуться, и клюв порвал нарисованного сноубордиста.
– Они так не делают, – произнёс Лёша.
Чайка ступила на полотенце и вновь ударила Иру клювом. Судя по визгу, попала.
Лёша понял, что пришла пора действовать. Он подскочил, вырвал из песка зонт и сложил его. Теперь зонт превратился в достойный заменитель оружия. Чайка же в ожидании боя спокойно клевала Иру. Лёша пнул тварь ногой. Шлёпанец отлетел в сторону, чайка в облачке перьев – вслед за ним. Не давая птице шанса опомниться, он обрушил на неё зонт. Послышался хруст, короткий вскрик и хлопанье крыльев. Он ударил вновь, и чайка замерла на песке.
Хмурясь, Лёша подошёл к неправильной мёртвой птице и перевернул её кончиком зонта. Чайка как чайка, только с липким и красным клювом.
– Ерунда какая-то, – сказал он.
Что-то (ему показалось, что дирижабль) зависло над его головой, закрывая солнце. Потом село на плечо. Он ощутил жгучую боль, будто на плечо надели капкан. Нечто тяжёлое, мягкое и зловонное, как болото за пляжем, откусило ему мочку. Звук был такой, словно щёлкнули ножницы: вжик! – и кровь уже струится по его шее и спине. Он уронил зонт и вцепился в атакующее существо обеими руками. Нащупал крыло и потянул. Чайка захрустела, разжала когти. Лёша рванулся вперёд, подальше от упавшей твари. Пробежал десять шагов, прежде чем оглянуться. Его взору открылась совершенно дикая мизансцена: птица, которая только что сидела на его плече, как попугай на плече Джона Сильвера, клевала череп убиенной зонтом сестры. А в двух метрах от этого каннибализма, на лишившемся тени полотенце дёргалась в припадке Ира. Из-за жары он не сразу сообразил, что она делает. То, что он сперва принял за истерику нервной тётки, испугавшейся каких-то там чаек, оказалось судорогами боли. Четыре… нет, пять или шесть птиц окружили Иру и по очереди отщипывали куски от её загорелого тела. Чайки не сорились, как обычно, когда делили пакет с креветками или огрызок кукурузы. Они действовали слаженно и – он не мог не отметить – дьявольски эффективно. Лишь одна молодая чайка – вчерашний птенец – не использовала точечные удары, а нагло погрузила клюв в натянутый, как барабан, живот Иры и что-то искала в её утробе. Всё это было так странно, что Лёша даже не испугался. Ира же слабела на глазах, её движения становились всё медленнее. Когда серая чайка деловито сорвала с её груди сосок, женщина поглядела прямо на мужа и грустно сказала:
– Дерьмо.
Птенец высунул голову из её живота и вытянул оттуда длинную и скользкую сосиску. Лёша не понял, что сосиска делала в его жене – с утра они завтракали арбузом и лапшой, сосисок не было. Однако он понял, что пора бежать. И побежал. Солнце палило его спину, он беспокоился, что обгорит или, того хуже, схватит солнечный удар. Выбегая на холм, он твёрдо решил повторно жениться и ездить только на нормальные курорты.
Чайка села ему на темечко, срывая когтями скальп, и заглянула прямо в лицо. Он замахал руками, как птица, большая глупая птица. Клюв мягко вошёл в его глаз, и всё потухло. Падая, он думал о Василии Розанове, как о чём-то, что может удержать его на плаву, но чёртова жара затягивала в свой мрак, и полуденный пляж становился безлюднее, а над болотом летало то, что курортники принимали за кукурузник.
Дмитрий Тихонов
Бледен лунный лик
Приобрести жилплощадь Смирновы собирались давно. Редкие выходные обходились без того, чтобы чета не отправлялась на осмотр очередного варианта. Обычно это ни к чему не приводило. Но однажды, возвращаясь с работы, Алексей купил в киоске газету. В ней и нашлось то самое объявление.
Оказалось, что трехкомнатную квартиру продавали за сумму, которую они без особых проблем могли себе позволить. Понятно: первый этаж, дому пятьдесят лет, окраина города – но даже с учетом всех обстоятельств сумма была слишком мала. Алексей не сомневался, что тут не обошлось без подвоха, и, прямо сказав об этом супруге, получил невозмутимый ответ, что за просмотр денег с них никто не возьмет, и ничего страшного не случится, если в ближайшую субботу они съездят по указанному адресу и увидят все своими глазами. Возражать Алексей не стал, жена сама договорилась обо всем по телефону.
В субботу, когда они прибыли на место, оказалось, что квартира пустует уже почти восемь лет. Бывший жилец умер, а его последняя родственница, внучатая племянница, выходит замуж и уезжает за границу, а потому спешит продать то, что считает нужным – пусть и по столь низкой цене.
Квартира представляла собой три разных размеров комнаты и кухню, соединенные длинным коридором, на одном конце которого находилась входная дверь, а на другом – совмещенный санузел. Внутри не было ничего, кроме пыли, ветхого шкафа, ванны с пожелтевшей эмалью и черного расстроенного пианино, занимавшего почти четверть самой маленькой комнаты. Стены покрывали выцветшие обои, на которых с трудом угадывался рисунок – цветы и витые орнаменты от пола до потолка. Обычная советская безвкусица. Алексея удивило то, как хорошо они держатся. Ему не удалось заметить ни одного отклеившегося уголка, ни одного пузыря, ни одного разошедшегося шва. Впрочем, тогда он только мельком обратил на это внимание. Агент без умолку болтала, расхваливая соседей и систему отопления, с которой, по ее словам, не было проблем уже несколько десятков лет, и вполне профессионально отвлекала клиентов от вдумчивого и тщательного осмотра объекта.
Смирнову квартира не нравилась – она показалась ему тусклой и невыразительной, комнаты слишком маленькими, а потолки слишком высокими. Кроме того, он прекрасно понимал, что старый дом, хоть и способен был, по словам агента, простоять еще сто лет, таил в себе целый моток проблем. Трубы, кажущиеся незыблемыми, но способные потечь в любой момент, сгнившая проводка, неизвестно на какую глубину запрятанная в толстые стены, кривой пол, выстеленный трухлявыми скрипучими досками, и еще много такого, о чем ты не будешь иметь понятия до тех пор, пока оно не проявит себя.
Но больше всего ему не понравилось то, что его жена, закончив осмотр, сказала с веселой улыбкой:
– В самой маленькой можно сделать кабинет, а в средней будет детская. Ну, со временем.
Ни разу еще она не строила таких планов. По крайней мере, не озвучивала их. В ответ Смирнов только хмыкнул и пожал плечами.
На обратном пути они обсуждали достоинства и недостатки квартиры, и жена, как ни странно, не видела ни одной ложки дегтя, а только трехкомнатную бочку меда площадью в пятьдесят восемь квадратных метров.
– Ничего страшного, что не в центре, – щебетала она, поглаживая ладонью его плечо. – На самом деле, мне оттуда даже ближе до работы, а тебе почти никакой разницы.
– Может быть, – неохотно соглашался Алексей. – Но ведь дом очень старый, хоть об этом подумай. Ему ж пятьдесят лет почти. Я уверен, раз в год эту квартиру соседи сверху заливают. Над ней целых три этажа, на каком-то из них нет-нет да и прорвет трубу, а в перекрытиях и стенах полным-полно уже всяких трещин и щелей. Насчет проводки я тоже переживаю…
– Ну, Леш, ну, что ты, в самом деле! Неужели не видел, какие там обои? На них же ни пятнышка, ни пузырька нигде нет. Думаю, с тех пор как их поклеили – а это уже лет пятнадцать, если не больше, – по ним ничего не текло. И потолок чистый. А проводка – агент же сказала тебе, что она медная и хорошего качества. Хватит уже дуться, отличное место: и остановка недалеко, и супермаркет большой на соседней улице, и в то же время до парка всего десять минут ходу. Самое главное, окна не выходят на дорогу, я невероятно устала жить над бесконечным потоком машин и дышать их выхлопными газами. Вообще, район очень чистый, зеленый и спокойный. Что тебе не нравится?