Я раздумывал, как поступить. Воронько скомкал пилотку:
-- Помогите, товарищ полковник! Война же не кончена, а мы не в свой тыл просимся!
-- Хорошо. Подождите.
Я позвонил Строкачу, попросил нас принять. Побеседовав с молодым человеком, Тимофей Амвросие-вич отправил его в коридор и развел руками:
-- Поэт, строитель, диверсант! Такому разве откажешь? Куда бы его группу определить, Илья Григорьевич?
-- Инструкторы везде нужны, товарищ генерал.
-- А пошлем-ка ребят к Сидору Артемьевичу! Этот Воронько в рейдах не только поезда подорвет, но еще и песни сложит, стихи напишет, а ковпаковцы стоят поэм, верно?
Так решилась судьба Платона Никитича Воронько и судьба его боевых друзей. Генерал Строкач не ошибся. Молодежь сражалась во вражеском тылу отважно. Платон Воронько написал о партизанах стихи и поэмы, которые знает сегодня весь народ.
В те дни в УШПД вообще приходило много добровольцев, просивших, даже требовавших отправить их в тыл врага. Удовлетворить все просьбы мы не могли" но все же весной сорок третьего штаб перебросил во вражеский тыл сто двадцать хорошо подготовленных минеров: шестьдесят семь полетели в качестве инструкторов, а пятьдесят три -- в качестве командиров и штабных работников. Забрасывались тогда во вражеский тыл и радисты, и шифровальщики, и медицинский персонал.
Рельсовая война -- абсурд?
В конце первой декады мая мы получили ответ на запрос в Центральное управление военных сообщений. Нас информировали, что на временно оккупированной территории Украины находится более четырех миллионов штук рельсов, недостатка в них гитлеровцы не испытывают, даже отправляют часть на переплавку. Острый недостаток противник испытывает в паровозах; годных для работы паровозов на всей оккупированной территории СССР в настоящее менее пяти тысяч.
Строкача эти цифры озадачили. Он, наконец, убедился в правоте нашего технического отдела: запланированные для подрыва украинским партизанам рельсы составляют всего два процента от их количества на оккупированной территории УССР, а израсходовать на эти два процента придется всю взрывчатку, которую мы сможем доставить в отряды и соединения. Да и неизвестно еще, удастся ли такое количество взрывчатки доставить: в мае мы уже не получили обещанного числа самолетов, а в июле следует ожидать сокращения рейсов: летние ночи коротки!
-- Запросите Центральный штаб партизанского движения, даст ли он дополнительные самолеты! -- приказал Строкач. -- И подготовьте справку для ЦК КП(б)У. Надо поставить ЦК в известность о положении вещей.
Справку для ЦК КП(б)У технический отдел подготовил к 23 мая. Из Центрального штаба партизанского движения ответили, что могут выделить нам в мае дополнительно один самолет.
Глава 26. Через линию фронта
Строкач отказывается от рельсовой войны!
Шифровки, поступавшие в Украинский штаб партизанского движения, становились день ото дня тревожнее. Против партизан готовились крупные карательные операции. В ряде мест гитлеровцам удалось оттеснить партизан от железных дорог, захватить сооруженные ими посадочные площадки для самолетов,
а площадки расположенных далеко на запад партизанских соединений стали недостижимы из-за сокращения ночного времени и нехватки самолетов с дополнительными баками для горючего. Сохранился, по-прежнему принимал самолеты один-единственный партизанский аэродром. Находился он в Лельчицком районе Полесской области. Туда, к базе партизанского соединения А. Н. Сабурова, и потянулись для получения взрывчатых веществ, мин, оружия, боеприпасов и медикаментов партизаны Украины.
Между тем из-за нелетной погоды и нехватки самолетов материальное обеспечение партизан затягивалось, выход партизанских соединений в рейды откладывался. Это крайне беспокоило Строкача. Поэтому уже при разработке плана подрыва 87 000 штук рельсов, "записанных" за партизанами Украины руководством ЦШПД, Тимофей Амвросиевич согласился с предложением Технического отдела осуществлять массовой подрыв рельсов только в сочетании с широким использованием мин замедленного действия. Тем более что к середине мая мы полностью разработали систему минирования, исключающую применение противником мало-мальски эффективных контрмер.
Я упоминал о справке, подготовленной к 23 мая Техническим отделом по указанию Строкача для ЦК КП(б)У. В ней говорилось о возможностях украинских партизан по срыву стратегических перевозок противника и указывалось, что при недостатке взрывчатых веществ целесообразнее производить крушения вражеских поездов, выводить из строя поезда противника, а не подрывать рельсы. Технический отдел предлагал подрывать рельсы исключительно с целью маскировки поставленных мин, прежде всего -- новейших мин замедленного действия.
Утром 30 мая Тимофей Амвросиевич сообщил заместителям, что в ЦК КП(б)У рассмотрели эту справку, тщательно взвесили все "за" и "против" и согласились с нашей точкой зрения.
-- Иными словами, принимать участие в так называемой "рельсовой войне" украинские партизаны не будут, -- подвел итог Строкач. -- Начинаем совсем другую войну -- "войну на рельсах". Станем, как и намеревались, уничтожать вражеские поезда с помощью МИН.
Мне же приказал готовиться к вылету с ним в тыл врага. Строкач хотел лично довести изменения в плане боевых действий до каждого партизанского командира и комиссара, лично проверить боевую подготовку партизан, а заодно вручить людям награды. Мне предстояло проконтролировать подготовку минеров, проверить обеспеченность соединений минноподрывным имуществом и сохранность этого имущества.
-- Решение принято крайне ответственное, его и выполнять надо со всей ответственностью! -- сказал Тимофей Амвросиевич.
Валентина Гризодубова
... Строкач запаздывал. Догорал закат, наступало время вылета -генерала нет. Совсем стемнело, звезды проклюнулись, и только на западе, над черными зазубринами дальнего леса чуть брезжит в просветах туч белесовато-зеленый отсвет ушедшего дня -- нет Строкача!
Пришел дежурный офицер от командира авиационного полка B. C. Гризодубовой:
-- Товарищ полковник, полет отменяется: к рассвету до партизан не дотянуть!
Летящие с нами адъютант Строкача, офицеры связи, инструкторы минноподрывного дела обступили тесным кольцом, ждут моего решения.
-- Будем ждать Тимофея Амвросиевича, -- говорю. Офицер пожимает плечами, уходит. Раздумываю, не пойти ли за ним следом, но тут доносится шум идущей на большой скорости машины, шум приближается, нарастает до предела, стихает, слышен скрип тормозов. Резкий хлопок дверцы. Из темноты быстрым шагом появляется Строкач:
-- Вы еще не в самолете?!
-- Вылет отменяется, товарищ генерал. Поздно.
20 Строкач Т. А. Наш позывной -- свобода! -- Киев: Советский писатель, 1964. С. 362 (на укр. языке).
-- Как это " отменяется"? Что значит -- "поздно"?
-- Где Гризодубова? Пойдемте к ней, Илья Григорьевич!
Валентина Степановна Гризодубова, высоколобая, с широкими разлетистыми бровям, выслушала Стро-кача сочувственно.
-- Нет, нет, лететь, конечно, можно, -- сказала она. -- Только придется изменить маршрут. Полетите через Липецк, товарищ генерал. Там ночь на сорок минут длиннее, а путь по вражеским тылам оттуда короче.
Но Строкач запротестовал:
-- Помилуйте, Валентина Степановна, дорогой товарищ полковник! Ведь до Липецка пять сотен километров, если не больше.
-- Пять, -- согласилась Гризодубова. -- Ничего. Я же говорила: выиграете при полете в тылу врага.
-- Но вылетать-то из Липецка придется уже завтра!
-- Само собой.
-- Нет, -- отрезал Строкач. -- Никаких "завтра". Погода может испортиться, еще что-нибудь случится, а на счету каждый день. Мы должны лететь сегодня. Немедленно!
И Гризодубова уступила. Поколебалась, но уступила:
-- Будь по-вашему.
Через линию фронта
Транспортный самолет с ревом и гулом набирал высоту. Сумерки отставали. Стали видны круглые заклепки на могучем сером крыле машины. Ну вот, свершилось, после долгого перерыва я снова направляюсь в тыл врага!
Возбуждение, владевшее мною, было, наверное;
иным, чем возбуждение молодого адъютанта Тимофея Амвросиевича и офицеров связи штаба. Их могли волновать необычность ситуации, чувство опасности, необходимость испытать и показать себя. Очень давно, под Вильянуево дель Кордовой, я ощущал нечто похожее. Теперь же мозг горячечно проверял, не допущена ли какая-нибудь, пусть мельчайшая ошибка при планировании предстоящей "войны на рельсах".
Я думал, прикидывал, проверял в уме расчеты --ошибки не обнаруживал. Сомневаться же в замысле самой операции не приходилось. О возможности массированного удара по коммуникациям врага, о массовых крушениях вражеских поездов, уничтожении подвижного состава противника мы до сих пор могли только мечтать. Теперь массированный удар -- реальность. Достаточное количество самых современных мин появилось, и получает их поднявшийся на борьбу с оккупантами народ! Катастрофы гитлеровцам не избежать!
К линии фронта вышли на значительной высоте:
дополнительный бак с бензином, установленный в фюзеляже машины, как бы кипел, выделяя пары бензина. А внизу, в окутавшем землю мраке, бушевала беззвучная световая морзянка: розоватые, алые, золотистые тире и точки. Если бы не знать, что это орудийные вспышки и разрывы снарядов!..
Внезапно слева от самолета загорелись и зависли "фонари" -осветительные ракеты противника. Почти одновременно вздыбились, пошли блуждать в ночи расширяющиеся столбы дрожащего света -- лучи фашистских прожекторов. Приближались, нащупывали, нацеливались...
Я надеялся, что проскочим. Позже и Строкач признался, что надеялся на это. Не проскочили. В фюзеляже сделалось светло, словно зажгли люстру в пятьсот свечей. Резко, отчетливо выделились из темноты металлические ребра самолетных конструкций, лица и фигуры тесно сидящих на бортовых скамьях людей. Кто зажмурился, кто прикрыл глаза рукавом. В иллюминаторах вспыхнули близкие разрывы зенитных снарядов.
В минуту смертельной опасности нет ничего хуже пассивного выжидания. Но ничего, кроме такого выжидания, нам, пассажирам, не оставалось. Надеяться мы могли только на летчиков, а не на самих себя!
Командир корабля капитан Слепов резко бросил машину вниз. Скамейки рванулись из-под нас, пришлось вцепиться в металл, друг в друга. Удержались не все, кто-то упал, покатился к кабине пилота.
А самолет ревел и мчался вниз, и в ушах ломило невыносимо.
В фюзеляже снова стало темно, в иллюминаторах уже не сверкало, и самолет не падал, наоборот, рев его становился ровнее. Уже не требовалось напрягать силы, чтобы удержаться на скамье. Пронесло! Слепов перешел на горизонтальный полет, внизу опять мрак:
жуткая морзянка исчезла, а это значит, что линия фронта далеко позади!
Тронул за плечо Строкач, пригласил взглянуть в иллюминатор. Что это? Появляются дрожащие красные и желтые точки, соединяются в квадраты, в конверты, в буквы. Иные фигуры при нашем приближении Гаснут, другие перемещаются, на смену погасшим вспыхивают новые. Вот, значит, как выглядят с самолета партизанские костры-сигналы! Впрочем, весьма возможно, что иные костры зажжены фашистскими карателями, пытающимися заманить в ловушку неопытных летчиков. Ну-ну! С нашими этот эсэсовский номер не пройдет! После пережитого я, да, похоже, и все остальные пассажиры полностью доверяют капитану Слепову и его помощникам. К тому же бесконечные партизанские костры веселят: непрочен фашистский тыл, велик размах народной борьбы с захватчиками! Люди ожидают, сквозь шум моторов слышны шутки и смех.
Смеха и шуток хватило ненадолго. Короткая июньская ночь кончилась, а мы все шли и шли над Полесьем. Строкач поглядывал на часы. По расчетам, давно пора долететь до Сабурова! Неужели заблудились! Тогда худо дело. В светлое время одинокий, беззащитный Ли-2 находка для вражеских истребителей! В I случае прямой опасности придется садиться, но куда?
Стало совсем светло. Вот-вот и солнце покажет-, ся...
Никто не переговаривался, не улыбался. Все напряженно всматривались в плывущую под самолетом местность. И условные посадочные знаки наконец нам открылись. Не помню, кто заметил их первым. Помню, однако, что вместе с облегчением ощутил усталость.
Толчок, другой, самолет легонько трясет, покачи-вает, яркая трава в иллюминаторе перестает бежать к хвосту машины, останавливается. Слышится затихающий свист винтов. Мимо нас, пригибаясь, проходит второй пилот, отдергивает дверцу, пристраивает железную лесенку:
-- Можно выходить, товарищ генерал! В проеме дверцы обдает светом, свежим запахом утренней земли, ласковым шумом листвы. Перед нами -- обширная поляна. На краю поляны -- березняк, изба с дымящейся трубой, с жердочкой огорожей и привязанной к колышку, равнодушной к самолету козой. От березняка бегут партизаны. Кто в гимнастерке, кто в немецкой трофейной куртке, кто в ватнике. Крепкий русоволосый боец в куртке, в зеленых бриджах, кирзовых сапогах и шапке-кубанке лихо козыряет Строкачу:
-- Командир роты Смирнов! Прислан для встречи и сопровождения!
Слышна команда: "Самолет в укрытие! " Облепившие Ил-2 партизаны сноровисто страгивают тяжелую машину с места. Она неторопливо, но послушно ползет в противоположную от избы сторону, под сень раскидистых, могучих дубов. Примятую самолетом траву ворошат, поднимают, и вот уже нет ни самолета, ни аэродрома, остались только большая поляна, да изба какого-то лесовика, да коза...
Нам со Строкачем подали коней, наши спутники разместились на подводах.
-- Далеко база? -- спросил Строкач обладателя кубанки.
-- За полтора часа доедем, товарищ генерал! Дорога вела то лесом, то полем. Безмятежно шумели молодой листвой деревья, издалека, будто из простодушного детства, доносилось гаданье кукушки, среди медных стволов сосен текло синее серебро речки Уборти, колыхалась, брызгала в глаза радугами непрокосная сочная трава, торчал бурьян на полях, и редко-редко отыскивал взор среди бурьяна и репья тощую полоску жита.
Въехали в сожженную деревню. По сторонам заросшей травой улицы только дворы да закопченные
печные трубы. Чело уцелевшей печи -- как разинутый в крике черный рот.
-- Каратели, -- скупо пояснил командир конвоя- Мало кто успел схорониться.
Остановились у голубого от старости колодезного сруба. Пили по очереди из деревянной, окованной железом бадейки. Позвякивала мокрая ржавая цепь. Пришел мой черед. Запрокинул бадейку, пил, а когда опустил бадейку, увидел мальчика, стоявшего рядом. Мальчику лет десять. Он бос, одет в длинную обтрепанную рубаху. Смотрит на меня, выставив вспученный живот, держа в тоненькой руке хворостинку. На костистом лице, под спутанными, нестриженными волосами -- голубые, ничего не забывшие глаза...
Я почувствовал себя виноватым перед ним.
-- Дяденька военный! -- неожиданно сказал мальчик робким голосом. -Дайте звездочку, дяденька военный!
Я торопливо нашел запасную звездочку для погон, протянул пареньку. Он схватил звездочку и вприпрыжку побежал прочь...
Глава 27. Встречи в Полесье
У Сабурова
Остановленные несколько раз партизанскими дозорами, мы приблизились к штабу Сабурова. Среди деревьев горбились накаты землянок, тянулись веревки с развешенным для просушки бельем, запахло дымом, слышались голоса людей.
В прогалах стволов засветилась под ранним солнцем полянка с большим рубленым домом. На полянке перед домом народ. Издали узнаю Демьяна Сергеевича Коротченко, Алексея Федоровича Федорова, Сидора Артемьевича Ковпака, Степана Антоновича Олексенко. От группы встречающих отделяется осанистый человек в генеральской форме, идет навстречу. Видимо, Сабуров, с которым я прежде не встречался.
Спешиваемся. Сабуров начинает доклад Тимофею Амвросиевичу. Выслушав доклад, Строкач обнимает
Сабурова, а к нам уже подошли собравшиеся, и объятиям с рукопожатиями, кажется, не будет конца.
Осматриваюсь. На командирах генеральская или офицерская форма с полевыми погонами, лица у них веселые, движения и голоса уверенные. Это не загнанные в леса и урочища, измотанные люди, это властные хозяева своей земли! Чтобы увидеть такое, стоило пережить любые огорчения и неудачи.
У Сабурова ожидал завтрак. Столы стояли прямо на поляне. Строкач оглядел снедь и только руками развел:
-- Вижу, не по карточкам живете! Откуда это?
-- Реквизируем у врага, обмениваем в деревнях на соль и керосин, -ответил Сабуров. -- Прошу, товарищи!
За столом я нет-нет да и поглядывал на сидящего наискосок загорелого черноусого комиссара ковпа-ковского соединения Семена Васильевича Руднева. Среди знакомых человека с такой фамилией, с таким именем-отчеством не было, но я не мог отделаться от ощущения, что встречал Руднева раньше, и встречал не раз, только где и когда?
Похоже, и Руднев ко мне присматривался, пытался вспомнить что-то.
Я улучил момент, наклонился к комиссару:
-- Семен Васильевич, извините, мы с вами виделись прежде?
Руднев тронул ладонью усы:
-- Понимаете, я в свое время учился у инструктора, носившего фамилию Григорьев...
И сразу все стало на свои места! Ну, конечно же, Киев, тридцать третий год, партизанская школа! Я преподавал в ней, фамилия Григорьев -- один из тогдашних моих псевдонимов!
-- А какую фамилию вы десять лет назад носили? В Киеве? -- рассмеялся я, -- У Григорьева не было слушателя Руднева!
-- Илья Григорьевич, вы?! -- Руднев даже с места встал. -- То-то я смотрю, вроде вы, но говорят -- Ста-ринов, и в толк не возьму, ошибаюсь или опять конспирация?!
Мы трясли друг другу руки.
-- Что, оказывается, давние знакомые? -- окликнул Строкач.
-- Еще какие давние, Тимофей Амвросиевич! -- Отозвался Руднев.
Предаваться личным воспоминаниям среди малознакомых людей неловко.
-- Будете в нашем соединении, тогда и поговорим, -- предложил Руднев.
x x x