– Ты чего пришла?
На нас смотрят зрители – три мальчика и еще одна девица Анюткиного возраста. На меня так дети в ТЮЗе пялились. Они в зале, я на сцене. Как правило, в образе Бабы-яги или злобной мачехи. А я сейчас добрая-добрая, ну правда же!
– Освободилась пораньше. Пошли в кондитерскую?
Я нервно шуршу своими бахилами, тереблю наспех напяленное обручальное кольцо (вот, заодно и Темкин презентик выгуляла!).
– Сейчас, да? – Анька смотрит на одноклассников – тоже как со сцены. Держит паузу. А потом выдает голосом примы императорской оперы: – Ну… Я вообще-то не против…
Вот ведь цаца упрямая! Не хуже, чем я в детстве.
– Попозже. Я к твоей классной дам… руководительнице должна зайти. Вернусь и пойдем.
– Я тогда подумаю, – Анька поджимает губы, точно как Марфа.
– Да, конечно. Всем пока, скоро увидимся, – спектакль закончен.
Анькины камрады вразнобой мычат что-то вежливое, как и полагается свите, сама принцесса скупо кивает и продолжает рисовать в альбоме оборчато-кружевную фигню – фломастером нестерпимо сиреневого цвета.
В коридоре я сталкиваюсь с кудлатой дамой невнятного возраста. На носу у нее очки, на губах – четыре слоя алой ваксы.
– Добрый день. А я вас сразу узнала!
В прошлой жизни меня этот вопрос периодически вгонял в ступор. Актрису Лындину и на улице узнавали, и в поезде, даже в бане. С одной стороны, приятно, с другой – всегда не вовремя. Когда переродилась, началась другая пенка: нынешние пожилые периодически видят во мне сходство с советской кинодивой и застенчиво сообщают: «Вы, конечно, не помните, но вот раньше была такая прекрасная артистка…» Помню, была. Я ей даже родственницей прихожусь, только весьма дальней.
– Вы Анечкина мама? Вы очень похожи!
Корявый комплимент выдается автоматически, с вежливостью замотанной официантки. Анька у нас светленькая, типичная бледная моль. А у меня морда смуглая. Раньше за цыганку иногда принимали, теперь за нелегалку. А сто лет назад такой типаж именовался «женщина-вамп» и был весьма в цене. Нас с Анькой сравнивать – как ежа с ужом.
– У вас глаза одинаковые, и вы улыбаетесь как под копирку! А я воспитатель продленной группы. Вас ждут в учительской, я провожу!
На кофточке у дамы тоже розочки. Вязаные, оранжевые. Совершенно жуткие.
Анькина учительница хотела поговорить со мной о чем-то чрезвычайно важном. Об утренних опозданиях, наверное. Об учебнике по английскому, который Темка две недели не успевал купить. О чешках, которые Анька потеряла в раздевалке. Но я, как вошла, так сразу все узнала. Про то, что у учительницы дома хаос, а на душе – вечные зимние сумерки. Про зятя, который в бутербродах хлебную мякоть выкусывает, а корки оставляет, прямо на столе. Про старшую дочь Надьку – мужлана в юбке, которая мечтает квартиру разменять. Про младшую дочку Риту, которая почти месяц на сохранении лежит, а лечащий врач ничего путного не говорит, ему лишь бы деньги вытянуть. Ну про ту самую Риту, малыша которой я попыталась спасти в День святого Валентина. Там еще чья-то ворона подсуетилась: либо ведьма, либо крылатка.
Вспомнила я эту Инну Павловну – еще до того, как она рот раскрыла и начала меня отчитывать за все, что я допустила и о чем не позаботилась. От нее – неглупой, некогда если не красивой, так очень даже хорошенькой – пахло таким одиночеством, что у меня руки затряслись, затребовали работу.
Так мы с ней и общались. Она мне мозг строгала, я ей жизнь залечивала и заглаживала.
– Меня сложившаяся ситуация не очень устраивает. Обычно у нас родители всегда готовы к диалогу с лицеем, сами проявляют активность… (Вместо пальто лапсердак какой-то нацепила и стоит тут передо мной, губки оттопыривает. Я бы посмотрела, как бы ты двоих детей в одиночку вытянула, милая моя…)
– Инна Павловна, у нас в семье были форс-мажорные обстоятельства… (Фигассе, Инна Павловна, как вас скрючило? От ненависти аж звените. Спасибо, конечно, что на детей не срываетесь, в себе все держите, но в семье у вас реальный караул. Даже не соображу сразу, что тут можно сделать.)
– Я понимаю, что вы очень, очень молодая мама. Так сказать, начинающая. Но в нашем с вами случае… (Улыбаться она мне будет! Еще бы, здоровая, молодая! А исполнится тебе пятьдесят семь, останешься с двумя здоровенными кобылами в доме…)
– Разумеется, я проконтролирую. Обычно Аню утром отводит Темчик… наш папа… (Ох, Инна Павловна. Доброты тебе надо, человеческой. Чтобы не просто нужной быть, а любимой и единственной. Но пятьдесят семь – это сложно. Я тебе нормального ровесника не подыщу, а с теми, кто помоложе, у тебя ни шиша не выйдет. Значит, счастье должно быть не в личной жизни, а… в чем?)
– Тем более, я так понимаю, у вас есть бабушка, девочка ее часто вспоминает… Может быть, имеет смысл как-то и ее привлечь, пригласить к диалогу?
– Кто? – удивляюсь я, забыв прочесть подтекст.
– Извините, я не знаю, как зовут вашу родственницу, Аня мне говорила, но в голове вот вертится, вертится… Простое имя. Мара, если не ошибаюсь. А может быть, Варя…
– Ира. Это родственники… родных родителей.
Неужели Аньке и в самом деле мама-Ира звонит? Или ребенок ее забыть не может?
– Теперь хотелось бы сказать о самой Ане. За эти полтора месяца я составила мнение о ней. Конечно, оно может быть субъективным, но… (Ну вот что ты пялишься – как дрелью сверлишь. А наш Колька даже дырку в стене проделать не может, чтобы телевизор на кухне повесить!)
– Инна Павловна, спасибо за такие слова, мне очень приятно… (А ведь ты детей-то любишь. Может, и устаешь от них, и срываешься иногда, но любишь. И они тебя любят. Только у тебя сейчас другой эмоциональный голод. Когда не просто жрать хочется, а конкретного, картошки с салом и соленым огурцом например. А тебе шоколадку предлагают.)
– Я понимаю, что вы вообще можете относиться несерьезно к Восьмому марта, не отмечать. Но ведь ребенок вас ждал, готовился. Вы бы видели, какие у нее были потухшие глаза, когда перед концертом ко всем пришли родители, а к ней нет… (Я тут распинаюсь, а ты меня в упор не видишь, смотришь, как на пустое место. Поэтому и Аня такая же растет, как лопух под забором!)
– Инна Павловна, мы празднуем, честное слово. (Кто бы мне этот праздник бы отменил, по-вашему? Мирским радость нужна, вот мы и вкалываем!)
– Вы сами не понимаете, какая иногда мелочь может оказаться решающей, как много может значить это поздравление. (Как бетонная, ей-богу. Кивает, а глаза пустые…)
– Вышло досадное недоразумение. (А ничего, что я тебе тоже в праздник внука будущего спасла?)
– Пожалуйста, постарайтесь в следующий раз… (Все, не могу больше. И пожаловаться некому про то, что у нас творится. Да не у нас, у них. Это их дом теперь, я там так, приживалкой. Сижу в своей комнате, как мышь, и поговорить не с кем. Ритуська, когда маленькая была, то от меня не отлипала, хвостиком ходила, а теперь…)
– Ну что вы! Конечно, мы обязательно…. (Инночка! Да не гневи ты судьбу, хорошо все у тебя дома, просто прекрасно. И дочки тебя любят, и зять за кретинку не держит, он просто боится слегка, вот и начинает первым. Ты же взрослая девочка, сама знаешь, люди притираются. А внук родится, вообще помолодеешь. Он тебя будет правильно любить, как ты больше всего на свете хочешь. Потерпи немножечко. Я сейчас тебе надежду подкину, сразу легче станет! Сейчас, секундочку… Ой, пальцы сводит! Как отмороженные. Больно!)
– Я тоже очень рада, что мы… Что? Вам нехорошо?
– Спасибо, Инна Павловна. Наверное, от духоты голову немного повело…
– Может, воды? (Беременная она! Как Риточка моя! Надо было хоть стул ей предложить, господи ты боже…)
Я несусь по бетонным ступеням школьного крыльца – сбрендившей Золушкой, которая решила посреди бала проверить, а не спер ли кто ненароком ее крыс и тыкву. Кажется, пакет с покупками остался у учительницы в кабинете. Ну ничего страшного, Инна Павловна дама хозяйственная, найдет применение колбасе и кофейной банке. Колготки, правда, жалко! Но себя жальче! Мне сейчас хуже, чем Анькиной биологической мамаше: она о своей сути не помнит, а я не могу ведьмачить и при этом знаю, зачем существую на свете. У меня планы расписаны далеко вперед: ребенка с продленки забрать надо, ужин приготовить и на своем участке одно семейство проверить, у них похороны скоро. А на Марфиной территории три проблемы висят, одна вообще срочная. Может, меня нет, потому что у меня мечты отсутствуют?
Я прислоняюсь к решетчатым воротам и старательно начинаю мечтать. Вот чего хочется? Проспать двенадцать часов подряд? Туфли замшевые, голубые с белым? Мороженого? Двойную радугу в небо запустить? Посидеть со своими, для отдыха, не косясь на часы и телефон? Это исполнимо. Главное, разрешить себе удовольствие. Позаботиться о себе.
Я прислоняюсь к решетчатым воротам и старательно начинаю мечтать. Вот чего хочется? Проспать двенадцать часов подряд? Туфли замшевые, голубые с белым? Мороженого? Двойную радугу в небо запустить? Посидеть со своими, для отдыха, не косясь на часы и телефон? Это исполнимо. Главное, разрешить себе удовольствие. Позаботиться о себе.
– Фонька? Здорово, старый кобель!
Спустя минуту я убираю мобильник в карман, встряхиваю башкой и тихо говорю: «Гав!»
* * *Сорок лет в одном подъезде живут, все сорок лет Вера парикмахером работает, Динка ей подруга давно. На шесть вечера договорились, чтобы и подстричь, и поговорить, и чайку попить, и к началу «Трудной судьбы» все закончить. Дина к сериалу сильно прикипела, переживает за персонажей.
А без пяти шесть Анечка позвонила. Вера даже обрадоваться не успела, а ее уже новостями закидали, всеми сразу, вперемешку…
– …с бабочками, только подол очень длинный. А Ромка сегодня после скарлатины выздоровел и на уроки пришел, его Инна Павловна ко мне пересадила.
Тема объяснил, как мог, с его глухотой через смс-ки много не наговоришь, но Вера главное поняла. Девочка – им обоим приемыш. У Жени подруга погибла, а никого родни не было, вот она Аню себе и забрала. Хорошая, значит, женщина…
– …папа купил. Я сперва хотела, чтобы розовая пони и фиолетовая, а потом увидела, что там еще Принцесса-Единорог продается, у нее в гриве звездочки и корона…
– Красивая игрушка? – Вера прижала мобильник к щеке, потихоньку скрипнула комодным ящиком. Пелеринку достала, полотенца, фартук, коробки с коклюшками на укладку.
– …копытца прямо с подковками! У меня на ботинках такие же! А Женька сегодня с работы поздно вернулась, мы с папой уже позавтракали…
Не Верино вроде дело, а все равно тревожно. Спрашивала Темочку, кем Женя работает, чтобы по ночам дома не бывать. Артем написал, что «дежурит» его Женя, а подробностей никаких. Но не врачом, точно – это Вера выяснила уже. Может, в милиции или еще в каких органах? Была у Веры одна пакостная мыслишка, но про такое даже спрашивать противно. Тем более Анютка сама все разъяснила, прямо как по заказу.
– …раньше барменом была, только не у папы в ресторане, а в клубе. А мы сегодня в игровой зал ходили, там есть автоматы, где надо по рыбкам кулаком резиновым бить…
– Так рыбкам же больно, Анечка.
У Веры на душе поспокойнее стало. Обычная у Жени профессия, тоже ресторанная, как у Темочки. Наверное, теперь не в обслуге работает, а в администрации…
– А сегодня меня Женька с продленки забрала, и мы потом в торговом центре гуляли. У Женьки клиент был трудный, она к нему специально ездила сегодня, поэтому она сейчас устала и спит. Бабуля Вера, нам на завтра стихотворение учить задали, а я его уже наизусть знаю. Хочешь, я тебе его прочитаю?
– Очень хочу… – рассеянно сказала Вера. Про «клиентов» опять непонятно.
– Зажигают фонари за окном, Сядь со мной, // поговори перед сном, // Целый вечер…[6]
Хорошее стихотворение! Еще Верины мальчишки его в школе учили – и Тема, и Валерка.
– Бабуль, когда я у мамы жила, она ко мне вечером приходила меня поцеловать, а потом уходила сразу же, мы с ней не…
Вера толком пожалеть не успела – дверной звонок тренькнул, Дина стричься пришла, сразу с тортиком, по-семейному. Пришлось телефонный разговор сворачивать, до вечера.
Седина у Дины не совсем уж сплошная, сорок минут выдержали, потом смывали, потом стригли. А там «Трудная судьба» началась, чай заварился. Вроде выдуманная история, и актеры играют не шибко талантливо, вполсилы, а вот цепляет. Досмотрели, всплакнули немножко. Вера из-за Темочкиной глухоты, из-за того, что не видела его с осени. Дина – из-за своей беды… Хорошо с Диной посидели, душевно, под конец даже не поцапались, когда она деньги в прихожей вынула. Ну принципы у нее. Пришлось брать.
Потом ужинать пора, Вера картошки нажарила, тут Алка позвонила, попросила завтра ребят после школы в поликлинику сводить, за справками для бассейна, потом «Вести» начались. А Темочка по этому скайпу все не вызывал, а самой неудобно. В одиннадцатом часу, когда Вера уже легла, наконец, компьютер замяукал радостно. Она даже халат не запахнула, так подбежала.
– Алло, Темочка?
– Бабуль, это я. – У Анечки лицо всегда строгое, а в черно-белом варианте, вообще как на пропуске секретном: – Баба Вера, мне скучно очень, поговори со мной?
– Давай, поговорим, сейчас… – Вера нащупала стул, подтянула к себе, села перед экраном как диспетчер перед пультом: – Анюта, а папа дома?
– Папа дома был, а сейчас уехал. Мы кино смотрели с ним, а он потом собираться начал…
– А ма… а Женя?
– А Женька на работу убежала, она прямо опаздывает. Я одна сейчас, бабуль.
– Ну и я вот тоже одна, Анюточка.
– А тебе не страшно? – заинтересовалась Аня.
– Да кого мне бояться-то, крохотка? – очень громко задумалась Вера. – У меня дверь железная, на ней сигнализация стоит, а будут под окнами хулиганить, я милицию вызову.
– А я милиции не боюсь! И хулиганов тоже! – сразу отозвалась Аня.
Прямо как Темочка в детстве, тот тоже всегда хвастался, если ему страшно было. Но Аня неведомым врагам грозить не стала:
– Я плохих снов боюсь, бабуля Вера. Мне снится, что меня за горло душат, бусиками. Я поэтому ночью всегда боюсь на кухню ходить…
– Ох ты ж господи!
Анечке краткого вздоха словно с лихвой хватило.
– Бабуля, ты не уходи никуда! Я сейчас на кухню схожу, какао себе сделаю и приду. А если мне страшно будет, то я тебе крикну, хорошо?
И ускакала, только косички перед экраном мелькнули. А Вера заскрипела стулом, уселась поудобнее – она же без тапочек в залу вбежала, ноги сильно мерзли, хоть и в носках.
– Бабуль, а расскажи мне сказку, ладно? Только не сказочную… – Аня вернулась с кружкой и бутербродом. Отхлебнула, прожевала, на экран уставилась. А за спиной у нее подушка торчит и ножку от торшера видно.
– Анечка, ты укройся как следует, а то холодно будет, простудишься.
– Не простужусь. А если и простужусь, то со мной ничего плохого не произойдет, я даже не умру, я точно знаю.
Ну вот чего с ребенка взять: одна ночью в квартире спать боится, а смерть ей не страшна. И все равно не дело ребенка одного без присмотра оставлять. Но это Верины мысли, тяжелые, строгие, а Анютка развеселилась, чирикает свое, гордое:
– Вообще все на свете смогу, когда вырасту! И буду всякое добро мир… людям делать, как Женя… и как мама… Только я не пешком на работу ходить стану, а на вертолете летать, потому что так лучше видно, кому плохо, и сразу можно быстро прилетать и помогать. Баб Вер, а жалко, что нельзя самим себе добро делать и всякие желания исполнять. Ну, в общем, чудеса. Женя говорит, что у нас в этом смысл жизни… в добре.
– Это она правильно, Анечка. Когда другим хорошо и спокойно, то и тебе хорошо, сердце не болит за тех, кого любишь…
– Так ведь тогда весь мир любить придется, а это трудно очень, бабуля!
– Конечно, трудно, – серьезно кивнула Вера.
Светлая какая у Темочки дочка. Вроде рано ей в восемь лет про смысл жизни рассуждать, у Веры мальчишки этим позже заинтересовались, и внуки про такое еще не говорят. Ну у Ани судьба такая, она взрослой стала раньше срока, оттого и мысли недетские.
– Анечка, ты ложись поуютнее, экранчик поверни, а я тебе сказку расскажу, как обещала.
На экране мелькнули обои, потом люстра показалась, потом темно стало совсем.
– Это я одеяло с головой накинула, чтобы норка получилась. Бабуль Вер, а ты мне можешь рассказать сказку про жизнь? Про то, как папа маленький был, про то, как ты замуж за Валериного папу выходила, про чего-нибудь, что на самом деле.
– Я тебе про соседку свою расскажу, про тетю Дину. Когда мы с ней молоденькие были, то в этот дом переехали, в один подъезд, она на четвертый этаж, а я на второй. У меня тогда Валера родился, а у Дины девочка Саша. Такая беленькая была, в кудряшках, как принцесса. Дина ее одна растила, ну и вырастила. А потом Саша окончила школу и уехала в Москву, в институт поступать. Но не поступила. Она вместо этого…
Про Динину дочку грустная сказка получилась, потому как взаправдашняя. Хорошо, что Анечка ее до конца не дослушала, засопела прямо в микрофон. Вера все сидела у монитора, глядела в темный экран, а отойти не могла: ребенок тогда совсем один в доме останется, без присмотра. Нельзя так, не по-людски.
* * *Стать собакой очень просто. Главное, чтобы никто в этот момент не отвлекал. Глаза зажмуриваешь, вздыхаешь и – бух! Как в горячую ванну! Озноб по всей коже – огненной волной, до судорог. Привыкаешь к телу, ощущаешь на собственной шкуре ледяной воздух. Чуешь влажный снег, который прижался к фонарным столбам. Пробуешь лапой гравий на дорожке, как морскую волну босой ногой. И первые шаги получаются такие же неуверенные, будто во время прилива через камни к воде идешь. Первый шаг больно, второй неудобно, третий просто трудно, четвертый уже неважно, потому что все, вошла. Главное, лапами как следует работать, рассекать ими тугую черную ночь, отфыркиваться от мелких капель, чувствовать, как подрагивает хвост. Дрожать от каждой новой волны запахов. Их бесконечно много. Все не перепробовать. Но тебе столько и не нужно. Твое дело бежать вперед, оставляя за спиной обычную суетливую жизнь.