— Инфант, попридержи, не злобствуй, — заступился за меня сочувствующий БелоБородов.
Но Инфант не злобствовать не мог. Мало у него удовольствий в жизни набиралось, и когда все-таки выпадало, он должен был максимально его, это удовольствие, обсосать. Какое бы оно ни было.
— Короче, паркетину я, конечно, отделил. Не приклеилась она, потому что, как я и предполагал, не было никакого клея, а прикрутилась. Вот я ее и открутил, а потом долго пытался вставить на родное ее место в полу. Но она не вставлялась — то горбилась, то распирала, то не влезала полностью в отверстие в паркете. Долго так продолжалось, часа три, я аж взмок весь, и так и этак на нее напирал и все-таки засунул ее, падлу, на место. Одной силой воли засунул. Не идеально, конечно, получилось — во-первых, с зазорами, во-вторых, если на нее наступить, то подпрыгивает она. А в-третьих…
Тут я снова обвел взглядом товарищей.
— …а в-третьих, и в самых главных, она с дыркой от прокрученного винта оказалась, прямо посередине, на самом видном месте. А тут хозяйка, Кларина мамаша, уже всполошилась вся: мол, голубчик, и чего вы это так долго? Все ли в порядке со столиком? Идите чай пить. А я ей: «Не беспокойтесь Тамара Павловна, вы лучше расскажите, что у вас с четверым вашим мужем приключилось? Как вам удалось так его надолго пережить? И вообще, посидите еще чуток на кухне, мне закончить технически очень сложную реставрационную работу необходимо. Вы мне здесь, на производственных площадках, только мешать будете. Дайте-ка мне лучше спичек коробочек».
Ну а когда она мне их дала, я спички в дырку паркетную натыкал, чтобы не чернела она бельмом в глазу, да они и по цвету почти подошли. То есть если приглядываться, то заметно, конечно. Но с другой стороны, кому это надо, к полу приглядываться?
— Ты их головками вверх натыкал? — спросил серьезно Илюха, для которого рассказ, похоже, становился все более и более поучительным.
— Ну конечно, — сказал я, — а чем же еще? Конечно, вверх. Там ведь пол такой старый, с коричневатым оттенком, так что головки серными своими наростами лучше всего по цвету вмастили. Я же говорю, хоть они и торчат немного, но если не смотреть, то и внимания не обратишь.
— А… — еще более задумчиво протянул Илюха и снова ушел в себя, теперь уже глубже. — И сколько ты их туда насовал? — из глубины еще раз поинтересовался он.
А я еще подумал, что надо же, как пронял его мой рассказ. Может, у него тоже дырка где-нибудь в квартире, и ему тоже надо ее чем-нибудь законопатить.
— Да штуки четыре-пять. Винтик, ну, которым я в паркетину вошел, значительно толще средней спички оказался.
— И всех их головками вверх? — зачем-то еще раз уточнил Илюха, покачивая меланхолично головой. Как будто постоянно сверялся со своими внутренними мыслями.
— Ну а как же? В любом деле последовательность должна присутствовать, если, конечно, к нему совестливо подходить.
— Ну конечно, — согласился Илюха и положил мне ладонь на запястье, поддерживая как бы морально. Зачем положил, зачем поддерживал? — тогда я еще не знал.
— А чего со столиком? Что ты с дыркой в столешнице сделал? Как ты инкрустацию на ней восстановил? Фломастерами, что ли, подрисовал? — козлиным от счастья голосом поинтересовался Инфант.
— Ну а что со столиком? — Я пожал плечами. — Ничего со столиком. Фломастерами я, конечно, пытался, даже акварелью пытался, но не вышло у меня ничего, навыков акварельных у меня недостаточно оказалось. В общем, я строго-настрого запретил хозяйке к нему подходить, сказал, что самая тонкая работа по реставрации еще впереди. А потом накрыл его тряпочкой и к стеночке приставил, подальше от ненужных взглядов.
Тут я развел руками, мол, а что мне еще оставалось? А потом продолжил:
— Правда, пришлось ему все три остальные ножки пообломать, потому что с ножками он слишком много места у стенки занимал. Высовывался слишком. Ну да это ничего — когда я реставратора туда приведу, он все зараз и восстановит. А то хозяйка рано или поздно тряпочку со столика смахнет, а там на самой поверхности дырка от сквозного винтика. Нехорошо будет, да и репутация моя может пострадать.
— Не пострадает, — неожиданно заверил меня Илюха.
Но я не понял.
— Почему не пострадает?
— Потому что не смахнет тряпочку со столика хозяйка, — пояснил снова Илюха.
И я снова не понял.
— Почему не смахнет?
— Не сможет она больше, — еще раз постарался объяснить мне мой товарищ, и голос его с каждым вздохом все больше и больше наливался скорбью. В общем, он меня окончательно запутал и сбил.
— Почему не сможет?
— Видишь ли… — и Илюха слегка пожал мое запястье, на котором по-товарищески лежала его ладонь. — Видишь ли, стариканчик… — и он тяжело вздохнул. — Видишь ли… — и опустил голову… — Сгорела хозяйка!
Я хотел выкрикнуть вопросительное слово «как?», но не смог, чего-то оно не выкрикивалось. Может быть, потому что я слишком живо представил, как именно произошла трагедия.
— А столик? — все же ухитрились произнести мои онемевшие губы.
— И столик сгорел, — и Илюха покачал траурно головой. — Нету больше столика.
И вот тут меня действительно словно связали по рукам и ногам, словно кляп в рот вбили.
«Как нету? — хотел прошептать я, но не смог. — Я ведь его только вчера видел, трогал его по гладкой, глянцевой поверхности, вкручивал в него до основания. И вот — нету! И больше не будет никогда! Не может такого быть!»
— Понимаешь… — заполнил паузу Илюха, все пожимая и пожимая мое запястье, просто-напросто одним непрерывным скорбным пожимающим спазмом. — Уже ночью, когда за окном темнота сковала улицы и приглушенные шаги поздних прохожих отдавались эхом в каменных арках, в это самое время хозяйка проснулась в своей одинокой спаленке. Что-то беспокоило ее, не давало заснуть. Нет, не воспоминания, не прошлая увядшая любовь, не семеро ее скоропостижно скончавшихся супругов… Нет, ей просто-напросто захотелось в туалет. По обычной человеческой надобности. И она не могла себе отказать. Да и почему надо отказывать себе в этом, тем более одинокой пожилой женщине?
Тут мы все пожали плечами, мол, а действительно, почему? И не нашли ответа.
— Она встала в чем была, — продолжал свой рассказ Илюха, — а именно в длинной ночной рубашке… Понимаешь, у нее несколько толстоватые лодыжки, и она не любила выставлять их напоказ, даже перед всеми своими мужьями. Вот и носила всегда длинные ночнушки до пят, так у нее в привычку и вошло. Пол холодил, и она вставила ноги в домашние тапки, очень удобные, мягкие, теплые, без задника, которые и ждали послушно всю ночь свою хозяйку прямо здесь, у кровати. Ничего не предвещало беды, ведь не раз она уже проделывала этот рутинный маршрут из спальни в туалет — ведь всего-то надо было пересечь гостиную. Но в эту роковую ночь гостиную ей пересечь было не суждено…
— Не суждено… — эхом отозвался я.
— Потому что где-то посередине пути что-то взвилось из-под ее ног, а потом взмыло вверх искрящимся фейерверком и тут же стало стремительно подниматься сжатым огненным жгутом. Любого бы от такой неожиданности посреди ночи кондрашка хватила — вздымающееся пламя в собственной гостиной. Уж не Божья ли кара за семерых похороненных мужей? Вот и Тамара Павловна не оказалась исключением. Отпрянула она в неловкой поспешности к стенке, именно к той, к которой был прислонен накрытый тряпочкой инкрустированный столик с обломанными ножками. Тут пламя с подола ее длинной ночнушки на тряпочку да на столик и перекинулось. А Тамара Павловна от сильного потрясения да и от нарастающего жара несколько помутилась головой. И видимо, в первые минуты представила она себя новой Орлеанской девой.
— Жанной д’Арк, — попытался я успокоить тут же встрепенувшегося и вечно голодного на свежие знания Инфанта. Но не успокоил. Потому что с историческими именами французских народных героев у него вообще был полный провал.
И вместо новых объяснений я протянул к нему свободную ладонь, накрыл ею его запястье и сжал его крепко, успокаивающе, мол, молчи, мудила, не мешай живому рассказу.
Так мы и сидели в кружок, сжимая друг друга за запястья, и перед нашим воспаленным коллективным воображением предстала тихая ночная комната и мечущаяся по ней в охваченной огнем ночной рубашке пожилая женщина. Которая в панике пытается еще сбить подступающее к толстоватым щиколоткам пламя. А от ее отчаянных взмахов еще и искры повсюду, которые неистовствуют безжалостным бенгальским огнем и ложатся прямо на инкрустированный столик и на тряпочку, которой он накрыт.
— В общем, — продолжал скорбный Илюха, — относительно воды и медных труб не знаю, но вот испытания огнем мамаша не выдержала. В конце концов оступилась, упала, потеряла сознание и так, оставаясь без сознания, и продолжала гореть еще некоторое время. Со столиком на пару. Да и кто выдержал бы, когда у тебя посередине ночи из-под ног трехглавым драконом пламя вырывается?! Любой бы поколебался. Особенно когда сильно писать хочется.
— А у нас в семье всегда говорили не «писать», а «пикать», — все же влез Инфант в тему своей не к месту взявшейся реминисценцией. — И слово «писать» с детства режет мне слух своей плебейской вульгарностью, не то что благородное слово… — Но тут я так настойчиво сжал его за запястье, что он тут же поостыл на благородные слова.
— И что Тамара Павловна, хозяйка в смысле, заживо сгорела, насмерть? — спросил я вибрирующим голосом, потому что жалко мне стало пожилую женщину. Ну подумаешь, семь мужей похоронила, может, она и не виновата вовсе, может, они ее любовный женский темперамент не выдерживали. А за любовный темперамент винить никого нельзя, особенно если он женский.
— Да нет, — быстро успокоил меня Илюха. — Погорела немного без сознания и перестала, затухла сама по себе. Если бы ты там, вокруг нее, не только спичек понатыкал, но и бензинчиком полил, тогда бы, может, и полностью сгорела. А так от одних спичек подпалилась, конечно, малость, но вся не занялась. Ее в больницу увезли, не так с ожогами, как с сильным расстройством нервной системы. А вот столик — тот сгорел. Да и то, он деревянный все же, хоть и инкрустированный. Лишь ножка одна и осталась, та самая, которую ты пытался так тщетно…
— Да, — согласился я, — развязочка.
И мы снова пожали друг другу запястья.
— Чего-то я не понял, — вдруг пожаловался Инфант, который единственный никому ничего не пожимал. — Откуда пламя взялось, каким образом возгорание возникло? Ведь не могло же само по себе.
— Вот этим вопросом милиция сейчас и занимается, — посмотрел на меня внимательно Илюха, и мне снова резко поплохело. — Основная версия — преднамеренно спланированный теракт, ну и понятно, на кого косят. Вроде бы даже нашли одного приезжего, допрашивают. Хотя если между нами, то понятно, конечно, что бабуся просто подошвой от тапочка, ну, который без задника, по спичкам чиркнула. Вот от трения о шероховатую поверхность и возгорелось. Спичечные головки — они и в паркете головки, вот и сработали серой.
Мы снова помолчали. А потом возник у меня законный вопрос:
— Б.Б., — спросил я, — а откуда ты все это знаешь?
Тут Илюха задумался ненадолго.
— Да мне Кларчик вчера позвонила, жаловалась вся, просила психиатра хорошего для мамаши подыскать. Вот и рассказала. Я с врачом поговорил, он сказал, что надежда имеется, что оклемается Тамара Павловна, — в ее жизни небось еще и не такие стрессы случались. Семь мужей-то! Они хоть и не одновременно у нее были, а по одному, но все равно — какова нагрузка! Но вот прежней, предупредил врач, Тамара Павловна уже не будет никогда. Сильно все-таки повлияло на нее возгорание. И в туалет по ночам, видимо, перестанет ходить, в себе научится сдерживать до утра.
Он замолчал. Я сидел, жалея пожилую женщину, Кларину маму, тихо кивая в такт своей жалости головой.
— Ты знаешь, Розик, — голос Илюхи набрал доверительности и сочувствия, — если тебя кто-нибудь куда-нибудь будет звать, ну, починить чего или отреставрировать… Ты, знаешь, ты не ходи. Отнекивайся, придумывай причины веские и не ходи. От греха подальше. Они, те, кто звали, тебе потом искреннее спасибо скажут. А то из тебя какой-то Герострат получается в храме Венеры. Ты, конечно, думаешь, что Анна Павловна до Венеры недотягивает, но ведь с другой стороны, все-таки семь мужей…
Инфант, заслышав сразу два незнакомых слова, тут же встал в любознательную стойку, и мне снова пришлось пожать его запястье посильнее.
— Да, да, — поддакнул, невзирая на неприятные ощущения, Инфант, — не надо тебе ремонтами и реставрацией заниматься. Кстати, а кто такой этот Стратостат?
— Да если бы только в ремонте да в реставрации дело, — не заметил я по привычке Инфантов вопрос. — Это скорее рок, судьба, провидение.
— Ты о чем? — снова проявили ко мне интерес товарищи.
Глава 3 За 174 страницы до кульминации
— Да так, — попытался отнекаться я. Но не получилось. — Да вчера вечером, после того как я от Тамары Павловны освободился, мне Жека позвонила.
— Наша Жека? — спросил Илюха.
— Хвостастая? — накручивал свои обороты чудачества Инфант.
— А какая же, другой нету, — подтвердил я. — Так вот, ее на день рождения подруга пригласила, а Жеке не хотелось. Вы же знаете, ей обычно скучно в кругу только одних подруг, но и не приходить было как-то неудобно. Вот она и попросила меня пойти вместе с ней для разнообразия как бы. Хотя меня, собственно, туда и не звал никто. Подругу-то я знаю немного, видел пару раз, но близости у нас с ней вообще никакой не было, более всего душевной — не то что мы антипатичны друг другу, но равнодушны скорее. Ведь не всем же ты нравиться можешь, стараешься, конечно, но все равно — всем не получается.
— Всем девушкам нравиться сложно, — согласился со мной Илюха. — Да и ни к чему. Надо уметь выборочно нравиться — только тем, кто заслуживает того. Хотя и это непростая задача.
— Так вот, — продолжал я, — именно этой Жекиной подруге мне понравиться как раз и не удалось. Я так Женьке и объяснил, мол, может, не стоит мне туда. Но вы же знаете Жеку, ей все по фигу, все эти эмоциональные сомнения и прочие интеллигентские выкрутасы. Она ведь человек твердых решений.
— Все хвостатые такие… — сделал было еще одну попытку Инфант, но у него опять не получилось.
— «Да туфта все это, — говорит мне Жека, — кого волнует? Все эти симпатии, антипатии… День рождения — это прежде всего — дело. Вот я тебя на дело и подбиваю». И знаете, уговорила она меня, вот так, просто и легко, как только Жека умеет. К тому же после длительного общения с инкрустированным столиком мне просто необходим был контакт с живыми людьми, да и выпить немного не помешало бы. В общем, пошли мы. Ну, там застолье, день рождения все-таки. Хозяйка, когда дверь нам открыла, посмотрела на меня не то что недоброжелательно, но и без заметного энтузиазма тоже. Но мне-то чего? Я с Жекой на дело вышел и цветы ей, этой хозяйке, протягиваю.
— Как хозяйка-то? — не смог пройти мимо хозяйки Илюха.
— Да никак, праздничная, конечно, но… Это, пожалуй, и все, что можно о ней сказать. Мы все сначала перекусили малость, выпили, конечно, немного, а потом они стол сдвигать начали, место высвобождать, вроде как для танцев.
— И тут ты им в паркет бикфордов шнур засунул? — предположил Инфант, и мы все улыбнулись его наивности. Даже я.
— Да нет, какой там шнур? Не было у меня шнура, — развел я руками. — Мне там просто скучно стало. Ну, вы знаете, я порой веселый могу быть, просто душой компании, но для этого вдохновение окрылять должно и энергия наружу вырываться. И чтобы компания была соответствующая. А тут после всех этих волнений с инкрустацией, да еще когда на тебя смотрят с самого порога недружелюбно — оказался я как-то скован и смущен, и не в лучшей своей форме. Да вы знаете, с каждым такое случается время от времени.
— Ты думаешь, с каждым? — вздохнул с надеждой Инфант, вспоминая, каким он бывает время от времени.
— В общем, они там веселятся, танцуют вроде даже, к Жеке какой-то тип клеится, до которого мне дела нет. Раз ей подходит, то я только рад. Но вот сам я бесхозный какой-то, как не пришитый ни к чему лацкан. Хотя были там, конечно, девушки, но, видимо, инкрустация все же во мне что-то в этот день надорвала. Как-то все они не по мне приходились. Не буду уточнять, не по мне — и все! Говорю ведь: отсутствовало во мне вдохновение.
— Без вдохновения тяжело, конечно, — согласился было Илюха, но тут же сам себе и возразил: — Хотя как девушки могут не вдохновлять? Вот здесь, в этом самом месте, я, стариканыч, тебя не понимаю.
— В общем, — продолжил я, — решил я тебе, Б.Б., позвонить, чтобы тоску свою разогнать. Подумал, может, ты тоже подтянешься, потому как чувство знакомого локтя — оно всегда важно, особенно на чужих вечеринках, где ты гол и одинок, как сокол.
— А почему «сокол» гол? Он же в перьях? — поинтересовался про пернатых Инфант, но мы не стали ему отвечать. Еще и оттого, что привыкли воспринимать все народные выражения дословно, не допытываясь и не ставя их под сомнения.
— Вот я и решил позвонить, — продолжал я. — Ну вы знаете, мобильниками я из принципа пренебрегаю, а значит, стал искать по квартире домашний, стационарный телефон. И вскоре нашел его, допотопный еще, с проводом к телефонной трубке и почему-то на сервантной полке. Меня сразу место расположения телефона удивило — зачем телефон в сервант ставить? Но, послушайте, кто я такой, чтобы в чужом доме свои порядки наводить? Ну, нравится им в серванте. Может, они им и не пользуются никогда, может, он у них только для антикварного декора? Мне-то чего, я и с сервантной полки запросто телефонный набор могу произвести. Вот и стал набирать.
— И чего? — скривил в саркастической улыбке губы Инфант. — Взорвалось, что ли, чего?
Как ни странно, он угадал.